Демократы

— А если она захочет? Я не смею мешать ее счастью.

— Все равно.

— Она не обязана меня слушаться.

— Она послушается. Надо только сказать: «Не покидай нас!»

— Какая ты странная. Не будем же мы корыстно пользоваться ее добротой. Когда она станет нашей дочерью, мы обязаны будем позаботиться о ее замужестве.

Вопрос остался нерешенным, но он висел в воздухе, ходил следом за Розвалидом по комнатам, садился с ним в кресло у печки, гасил лампу, зажигал, разговаривал с Розвалидом, глядел с ним в окно, ложился в постель, бодрствовал, вплетался в дремоту, просыпался вместе с ним. Теперь Розвалиду было о чем думать. Аничке-кухарке предстояло стать членом его семьи, носить его фамилию. «Прекрасно! Что скажут люди? В их глазах мы падем еще ниже! Нет. Отчего? — В нем поднялся протест, ненависть против всех. — Пусть видят, что я ценю ее больше, чем всех вас, господа подлецы, каким и я был прежде, вас, мещан, подобно вшам, ползающим за дорогими шубами. У вас нет сердца — нет права голоса. Молчите, когда говорит сердце! Молчите! Как промолчали ваши сердца, когда им следовало говорить. Только одно сердце не молчало — Аничкино!»

Он отрезал себе все дорожки и тропинки, которые вели в безмолвный человеческий лес. Из тысячи ветвей лишь одна наклонилась к нему, и эту он возьмет себе, заткнет ее за шляпу. Именно так, пусть видят, бандиты! И жена — другая веточка — согласна с ним. Всю жизнь он ее обрывал, ощипывал; бедняжка мягко, не сопротивляясь, склонялась перед ним, а теперь она живет как воплощение его совести. Так пусть же засохший ствол зазеленеет, раз она этого хочет! Никогда прежде она ни о чем не просила для себя. Так пусть будет у нее ребенок, которого она просит.

С каждым днем предложение жены становилось все приятнее этому сломленному и начинающему оживать человеку.

На глаза жены навернулись слезы, когда она увидела, что муж ее стал сговорчивее, живее, заботливее, пишет письма, подсчитывает расходы, его занимает кухня и прочие мелочи. Он снова потребовал пилюли, порошки, капли, словно беспокоился о своем здоровье. «Рецепт был верный, — решила она про себя. — А главное, когда Аничка станет нашей дочерью, он не влюбится в нее, не женится на ней. Отец ведь!» Женой останется она — Клемушка: он не бросит ее, не выгонит. Ради этого и придумала она удочерение девушки.

Она ковала горячее железо, спешила поскорее осуществить их намерение. С затаенным страхом заговорила она с Аничкой — как примет девушка их предложение? Аничка, сообразив, о чем идет речь, смутилась и покачала головой:

— У меня есть отец.

— Разве ты не сирота? — Хозяйка была потрясена. — Я думала, у тебя никого нет.

— У меня никого и нет.

Видя изумление хозяйки, Аничка рассказала ей историю о двух рубиновых колечках, одно из которых отец дал матери, а другое — подороже — горничной. Мать ушла из дому и умерла вскоре после ее рождения.

Слова Анички были полны боли и горечи.

— Ты ничего не говорила нам об этом, — ахнула хозяйка, и голос ее прервался. — Какая гнусность, — негодовала она, — выгнать из дому жену в положении! Чтоб дочь не знала отца! И ты его даже видеть не хочешь?

— Я не думала о нем. Теперь, когда вы меня спрашиваете, мне любопытно. Интересно бы посмотреть на него в щелку, в замочную скважину, чтобы только я его видела, а он меня — нет.

— Я знаю этого человека, если только это тот самый Дубец: у него были торговые связи с банком. Он мне не казался жестоким, — отозвался Розвалид. — Наоборот, очень милый, серьезный, любезный и благоразумный. Высокий, широкоплечий, с густой шевелюрой. Толковый хозяин, торговец…

— Легкомысленный, — догадывалась жена.

— Состоятельный человек не может быть легкомысленным.

— Отчего же — есть и такие, которые транжирят направо и налево.

— Если не сами наживали. Что человек приобрел сам, он легко не спустит. Разве случится несчастье, — поправился он и добавил, вздохнув, — как со мной, например.

— А если отец жив, удочерять нельзя? — Жене была нужна определенность.

— Насколько мне известно — только с отцовского согласия.

— А если он не разрешит?

— Разрешит суд.

— Наведи справки.

— Хорошо, я схожу.

Жена обрадованно обняла его. «Схожу» — означало желание что-то делать, быть с людьми, войти в жизнь. Слабая женщина выиграла битву со смертью.

— Почему бы и не пойти? Я никого не обокрал, мне стыдиться нечего, — удивился он ее энтузиазму. — Мне стыдно, но за других.

— И страдаешь.

— И страдаю из-за других.

Аничка молчала. Намерение удочерить ее не вызвало у нее восторга, но по доброте душевной она не протестовала, боясь омрачить этим несчастным и без того небольшую радость. Если это их утешает, то — пусть. У нее есть отец, и нет его. У нее будут родители — и не будет родителей. Неведомый отец не возбуждал в ней ненависти. Он — как забытый умерший. Воспоминание о нем не сердит и не ранит. Всегда, — и на этот раз тоже, — когда заходил разговор о ее происхождении, ей было неловко за отца, за то, что он так поступил с бедной матерью. Аничка тоже стыдилась и мучилась из-за чужих грехов.

Подумал об этом и Розвалид, он ласково поглядел на Аничку и напомнил:

— Не одни мы поплатились, милая жена, взгляни на нашу Анчу. Восемнадцать лет она страдает по милости тех же «господ».

Возможно, стыд за других, сходная в чем-то судьба, когда отнято все, кроме пары рук, чтобы трудиться, сблизили Розвалидов с Аничкой и Аничку с ними. Сострадание друг к другу.

— Завтра снимешь мне пластырь, — подмигнул Розвалид жене. — Поеду в Братиславу и посоветуюсь с лучшим адвокатом. Правда всплывает, как масло. Мы еще повоюем.

Он ободрился, развеселился впервые за долгое время.

«Ожил, ожил!» — ликовала жена.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Четыре полномочия

В эту пору в Старе Место прибыл адвокат Петрович, совершавший свои предвыборные поездки. Сразу же, с утра, он направился к Микеске, секретарю местного отделения партии. Микеска убедил его немедленно пойти к Розвалиду, встряхнуть его, растормошить, заставить взяться за работу, — ведь все трудятся во имя победы партии. Руководители христианской партии открыто преследуют его, лишили состояния, и необходимо каким-нибудь «словцом» развеять похоронное настроение директора. Иначе Турчек возьмет нас за горло. Розвалид старый, хороший аграрий и пострадал совершенно незаслуженно.

— Помню, помню. Вы мне говорили о нем, — подтвердил Петрович. — Идемте!

Их встретила Аничка. Директор не смог сразу выйти к гостям — он был неодет, а его жена приводила в порядок растрепанную прическу.

— Что это за девушка? — был первый вопрос Петровича.

— Их кухарка.

— Красивая.

— Красивая, — вздохнул Микеска.

Адвокат тотчас отметил, что она красивее их Мариши и вдовы Эстеры. Если бы заменить свою кухарку на эту, одному богу известно, какой шум поднялся бы дома.

Аничка заметно осунулась. Волосы ее были гладко причесаны и разделены пробором посредине, знакомые нам кренделя из кос прикрывали уши. Лицо побледнело и похудело, возле губ легли горестные морщинки, голубые глаза были печальны. Выгнутые брови придавали лицу выражение некоторого лукавства, с которым не гармонировали строгие сжатые губы и тонкий, прямой нос. Короткие рукава выше локтя, упругая небольшая грудь, лишь слегка округленные бедра, кружевной, до колен, передник, под которым угадывались очертания крепких стройных ног. Когда она гибко наклонялась за тарелками, под приподнявшейся юбкой Петрович видел серые чулки, тонкие лодыжки, стройные икры и красные домашние туфельки. Она была молчалива и любезно ухаживала за гостями, робко улыбаясь при этом.

Петрович пытался отыскать в ней какой-нибудь изъян, чтобы иметь возможность сказать про себя: «Гм, она же кривобока. Слава богу, она меня не может заинтересовать». Но он ничего не обнаружил, и на душе стало тоскливо: «Вот и еще красавица, а я опять не могу обнять ее». Петрович, пылкий и легкомысленный, воспринимал все самокритично и часто осуждал себя за необдуманные поступки. Вот и сейчас — кровь забурлила, как сливки в маслобойке: наверх всплыло золотистое сладкое масло смеха, — бери и намазывай на кусок душистого хлеба. А этот свежий, душистый хлеб — Аничка. Он оживился. Мысли его взыграли, слова так и слетали с языка. Он готов был расшибиться в лепешку, лишь бы понравиться. Говорил много, с огоньком, голос его рокотал всеми оттенками верхнего и нижнего регистра.