Демократы

Глаза директора увлажнились.

— Вы боитесь? Волков бояться — в лес не ходить, — всячески подбадривал его Петрович. Порывшись в портфеле, он вытащил еще один бланк. По́ходя еще раз возмутился бесцеремонностью банка и, положив доверенность на стол, почти прикрикнул на Розвалида:

— Извольте…

И, пока директор подписывал, он бушевал.

— Не отступим! Не позволим топтать права! Восстановим справедливость сразу же после выборов… А вас пошлем в окружной комитет как специалиста. Только не сдаваться! Кто сдается, умирает при жизни! Выше голову, пан директор!

Он едва не воскликнул: «Да здравствует четверка!» — так разошелся.

Розвалид воскрес и, прощаясь с гостями, поклялся отдать все силы, которые у него еще остались, победе своей партии и побежал отворять дверь. Побежал!

— До выборов об этих делах молчок, — понизил голос Петрович, когда они с Микеской вышли на улицу. — Дубец — наш, и директор банка тоже. Не надо их ссорить. Но самый факт использовать можно: устроить шум, поносить воров, которые украсть — украли, а в тюрьму не сели.

Микеска понял и согласился.

— Настоящий ландыш, — перебил себя Петрович, замедляя шаг и стараясь не обгонять толстоногого коротышку секретаря. — И такая девушка служит! Жаль. Ей к лицу была бы графская корона, а она ее сбрасывает с головы. Не хочет ни генерал-директорской, никакой. Скромна. Но мы ее увенчаем короной. Я бы сам хоть сию минуту удочерил ее. Прибавилось бы цветов в доме.

— А что сказала бы милостивая пани? — просопел запыхавшийся Микеска.

— Я взял бы ее в дочери, а не в жены, — угрюмо оборвал Петрович секретаря, и его лицо вытянулось жирным восклицательным знаком. Еще у Розвалидов его неприятно задело вмешательство Микески в подсчет полномочий. Потом секретарь поставил его в неловкое положение напоминанием о пенсии директору, о которой сам он и не подумал; теперь сует нос в чужие семейные дела. Такой-сякой, из молодых, да ранний! Он сухо порекомендовал:

— На вашем месте я бы женился на ней.

Он резко остановился, чтобы доверительно взять Микеску за лацкан. Секретарь же по инерции обогнал его шага на три. Обернувшись к Петровичу всем корпусом, он, задыхаясь, простонал:

— Она не хочет, не хочет, не хочет! А когда Розвалид получит над ней родительскую власть — тогда и вовсе конец.

— Не хочет? — изумился адвокат.

— Ждет.

— Чего же?

— Не «чего», а «кого».

— Кого же?

Они постояли. Петровичу не терпелось узнать, кого же ждет Аничка. С ее стороны просто некрасиво ждать кого-то. Интерес к ней даже как-то поостыл.

— Кого?.. Да этого комиссара Ландика, — Микеска сердито надвинул кепку на лоб.

— Какого Ландика?

— Да того, комиссара.

— Доктора?

— Доктора.

— Яна?

— Яна.

— Того, что в Братиславе в краевом управлении?

— Этого. И не слушает, когда я говорю, что ей его не дождаться.

— Того, который индийского короля приветствовал?.. «Индейца»?

— Его.

— И назвал его ослом?

— Ну да.

— Члена президиума? — Петрович не мог поверить.

— Да, да.

Сомнений не оставалось: это его «милый» родственничек, тот самый, который ходит к ним обедать и ужинать и вместе с Желкой проделывает упражнения для шеи. Волнение толкнуло Петровича вперед, перекатилось через голову; он ничего не видел кругом и только слышал, как картавит над ним попугай Лулу: «Целуй меня, целуй меня, целуй меня!» Нет, это был не птичий, а человеческий, девичий голос, вспышка страсти… Петрович был вне себя, он не мог устоять на месте и помчался по улице полутораметровыми шагами. Микеске, чтобы не отстать, пришлось бежать за ним вприпрыжку. Издалека доносилось до Петровича:

— Напрасно я ей твержу, что не дождется…

— Хорош заместитель, — бесился адвокат, — а я еще кормлю его! — ругал он себя. — А эти мои сороки, — вспомнил он жену и дочь, — кого только не тащат к нам в дом! Его восторг перед Аничкой был втоптан в песок тропинки. — Вернусь домой, расскажу им, сами попросят избавить их от подобного общества. Не бывать тебе в моей конторе! Не целоваться больше!

И мысль, что теперь у него есть основания отказать Ландику от дома и отклонить его услуги в конторе, что эти известия положат конец нежелательной дружбе, а с ней и упражнениям в искусстве поцелуев, помешала излиться горячему потоку слов, рожденному оскорбленным самолюбием и гордостью значительного человека, ныне уже крупного политика. Была уязвлена еще и гордость отца, уверенного, что его дочь — самая красивая. Он не понимал, как молодой человек, не говоря уж о каком-то комиссаре Ландике, может обращать внимание на кого-то еще, помимо Желки. Он снова обозвал Ландика неблагодарным, а себя простофилей: замолвил словечко председателю, чтоб этакое «ничтожество» включили в списки! При первой же возможности он передвинет его на самое последнее место.

Петровича несколько успокоила и утешила мысль, что пан председатель исключительно благосклонен к нему.

— Эй! Пан депутат! Не туда, — кричал с горки Микеска. — Нам еще к бургомистру надо зайти.

— Ау! Зачем? — отозвался адвокат снизу.

— Да насчет той чечевицы.

— А-а!..

Он поднялся на горку к секретарю, и они вместе отправились к бургомистру.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Поросенок

— Ландик теперь — кандидат, — Петрович оскалил в улыбке крепкие зубы, пытаясь разрезать ложкой фрикадельку в супе. Ложка скользила, фрикаделька вертелась, грозя выскочить из тарелки в соседнюю комнату.

— И всего-то на месяц-другой, — снисходительно оценила пани Людмила достижение мужа, с опаской поглядывая на непокорную фрикадельку, которая, выскочив, того и гляди, попадет кому-нибудь в глаз. Не выдержав, она заметила:

— Разрежь ее ножом и возьми вилку, не то убьешь кого-нибудь. — И снова заговорила о Ландике, указывая пальцем на буфет, словно в нем находилось краевое управление: — А потом опять вернется к себе в управление читать газеты. Жаль молодого человека. От этих газет он одуреет окончательно.

— Жаль? — засмеялся адвокат. — Вы все еще надеетесь устроить его в мою контору? Жаль. Вы о нем так печетесь, а он вами совсем не интересуется.

И адвокат пересказал услышанное в Старом Месте от Микески. Он не пожалел перца, чтобы сдобрить им всю эту историю — «не мешает немножко раздражить их самолюбие!» — чтобы они остыли к «пану комиссару». Может, теперь-то они перестанут с ним возиться и водить в дом, развлекаться с ним по вечерам и тешить его надеждой стать компаньоном Петровича.

— Его ждет кухарка, — злорадно удовлетворил Петрович любопытство женщин. — Ты хотела оставить его про запас для Желки в роли заместителя, а в заместительницы попала Желка, — тут он кивнул на дочь. — Политическим кандидатом пускай еще побудет, но кандидатом в члены семьи — ни в коем разе! Вообще пора порвать эти родственные отношения, Желке больше незачем с ним упражняться. Никаких «Яников». Хватит с него и «какого-то комиссара Ландика«, без «пана».

«Ага, не ждали?» — добавил он про себя, зачерпнув полную ложку супа, но задержал ее на мгновенье в воздухе, чтобы проверить произведенное впечатление. В наступившей тишине он услышал, как суп зажурчал, выливаясь обратно в тарелку. Молчание свидетельствовало, что новость не из приятных. Желка вспыхнула и объявила, что ни в каких заместителях не нуждается и сама ни у кого заместительницей не будет. Для нее Ландик — ничто. Пани Людмила оскорбилась за дочь. Предпочли кухарку!

— Не станем связывать шелковую нить со шпагатом, — чавкал Петрович, подразумевая под шелковой нитью Желку, а под шпагатом — Ландика.

— Кто же их связывает? Разве ты. Не я же, — вырвалось у пани.

— Я?

— Ты его сюда привел.

— Я? Не болтай чепухи!

— Ты, ты…

— Он сам пришел, — разрешила их спор Желка. — И не ругайтесь. Никто никого связывать не собирается.

— Вязать следует похожее с похожим, — поставил точку Петрович и тут же, улыбнувшись про себя, поддразнил: — А та — красивая девчонка.