Ураган

Но Го Цюань-хай был уже за дверью.

Сяо Сян бросился за ним:

— Да постой же ты, подожди!

Но председатель уже скрылся в ночной темноте.

Сяо Сян вернулся в комнату и долго не ложился спать. Он думал о Го Цюань-хае, которого воспитывал два года, желая сделать из него со временем хорошего секретаря райкома партии. «Такими людьми не бросаются… Но ведь армии как раз и нужны такие люди… Я тоже хорош, нечего сказать… Подбираю себе работников, а о войне и позабыл. Эх, комиссар, комиссар! И до чего же ты стал похож на деревенскую бабу, которая дальше своего носа ничего не видит!..»

Сяо Сян погасил лампу, лег и попытался заснуть. Но думы гнали сон.

«Го Цюань-хай прав. Он стоек, суров и беспощадно требователен к самому себе. В таких людях нуждается армия. Мы обязаны выбирать для нее самых лучших, самых надежных людей из рабочих и крестьян. Так поступает и партия, посылая на фронт самых преданных коммунистов… А ведь он всего двадцать дней, как женат, и Лю Гуй-лань будет плакать… Го Цюань-хай прав, безусловно прав…»

XXIX

Го Цюань-хай вернулся домой следом за Лю Гуй-лань.

На столе мигала масляная лампочка. Лю Гуй-лань сидела расстроенная. Услыхав во дворе шаги, она повернулась к окну.

— Кто там? — с тревогой спросила она.

Но Го Цюань-хай не ответил и молча вошел в комнату.

— Почему ты не спишь? — спросил он раздеваясь.

— Я тебя всюду искала. Куда это ты девался?

Го Цюань-хай присел и, грея руки над тазом с углями, искоса поглядел на жену.

«Сразу объявить или подождать, пока она успокоится?» — подумал он.

— Лошадь накормила? — спросил Го, чтобы оттянуть время и собраться с мыслями.

Она виновато улыбнулась:

— Забыла. Я так расстроилась, что тебя нет…

Го Цюань-хай встал и направился в конюшню.

— Погрелся бы прежде, — остановила его жена. — У тебя только и забот в жизни, что о лошади…

Председатель любил лошадей, а к своей особенно привязался. Как бы ни было трудно с кормами, он всегда доставал жмых и вставал ночью в любую погоду, чтобы накормить лошадь. Конюшня у него всегда была убрана и надежно укрыта от непогоды.

Сейчас он не рассердился на жену, которая забыла подбросить лошади корму. Наоборот. Это оказалось даже кстати: ему хотелось самому пойти в конюшню и подольше побыть с лошадью. Кто знает, когда он увидит ее снова, да и увидит ли?

Когда Го Цюань-хай подошел к конюшне, ему показалось, что там никого нет. Он распахнул дверь и заглянул внутрь. Лошадь лежала у дальней стены, а возле нее копошилось что-то блестящее.

— Иди скорей сюда! — радостно позвал жену Го Цюань-хай. — Смотри! Ожеребилась.

Жена поставила на пол котелок с картошкой и, как была босиком, выбежала во двор.

— Где, где жеребенок? — запыхавшись от волнения, спрашивала Лю Гуй-лань.

— Ты почему босиком бегаешь? — с укором заметил муж. — Ступай обуйся.

— Это тебя не касается, — отмахнулась она. — Где жеребенок?

Жеребенок барахтался и силился подняться. Весь мокрый, он дрожал от холода.

Го Цюань-хай оборвал пуповину и, укутав жеребенка старым мешком, бережно понес его в комнату.

— Клади на кан. Ему холодно, бедненькому, — суетилась Лю Гуй-лань.

На кане жеребенок возобновил попытку подняться. На момент ему удалось встать, но ноги разъехались в стороны, и он снова повалился.

Это так рассмешило Лю Гуй-лань, что она своим громким хохотом разбудила соседей. Прибежал старик Тянь.

— A-а… вон оно что! А я-то ничего и не слыхал… Да какой же красавчик! — Старик потрогал рукой кан. — Да разве же так можно? Совсем ведь кан холодный. Растапливай, растапливай скорей! Погоди, вот здесь ему будет теплее, — решил Тянь, укладывая жеребенка на ворох кукурузных листьев.

Лю Гуй-лань отправилась в кухню и, присев на корточки, стала растапливать печь. Вспыхнувший огонь ярко осветил ее раскрасневшееся лицо и коротко остриженные волосы.

Подождав, пока печь разгорится, Лю Гуй-лань подложила дров и вернулась в комнату.

Го Цюань-хай вытирал жеребенка тряпками, а старик Тянь, глядя с умилением на новорожденного, рассказывал:

— Мать его, которую Фан отдал за долги Добряку Ду, считалась у помещика лучшей лошадью. Так что этот жеребенок хороших кровей. Ты только посмотри на копыта. Лошади с такими копытами — лучшие бегуны. Годика через два надо будет его и к работе приучать.

— Это уж ты, старина Тянь, будешь на нем работать. Ведь он тебе обещан, — улыбнулся Го Цюань-хай.

— Нет, я не возьму.

— Как же так? Я никогда не беру своих слов обратно.

— Спасибо тебе, председатель, а только я все равно не возьму. Как можно!.. Тебе самому понадобится…

— Ну, об этом после поговорим. А впрочем, и говорить нечего. Дело решенное.

Го Цюань-хай обернулся к жене:

— Вот тебе, Гуй-лань, мой наказ: когда этот жеребенок сможет обходиться без матери, привяжешь его в конюшне старика Тяня, запомни.

— Хорошо, запомню… — послушно ответила жена.

Когда старик ушел, Лю Гуй-лань спросила у мужа:

— Уже подходит время вывозить навоз на поля, как же мы без лошади обойдемся?

— Попросишь у кого-нибудь из соседей. Теперь все с лошадьми и никто не откажет… Мы с тобой все жеребенком любуемся, а о матери-то совсем и позабыли. Поди подсыпь ей гаоляна в корыто да жмыха прибавь, чтоб молоко скорее появилось.

Когда жена, задав лошади корму, вернулась обратно, Го Цюань-хай сидел возле жеребенка и расчесывал его гребнем.

Лю Гуй-лань прилегла, но спать не хотелось, и она принялась вслух мечтать о том, как заживут они в этом году. Что прежде всего надо будет обзавестись собственной телегой. Что скоро опоросится свинья и можно будет продать поросят. Что необходимо подумать и об огороде: посадить побольше лука и овощей.

— Ты говорил, что любишь сладкий картофель. Я уже просила старика Тяня достать хороших семян. Он обещал. Теперь у нас с тобой своя земля и можно сажать все, что тебе нравится…

Го Цюань-хай молча покуривал и думал о том, какой удар он должен нанести всем ее мечтам…

Лю Гуй-лань взяла жеребенка на руки и, качая его, как качают детей, гладила по мягкой бархатной спинке.

— Спи, моя крошка, спи, — прошептала она и тут же залилась звонким смехом, но вдруг, вспомнив что-то, умолкла и покраснела до кончиков ушей:

— Го Цюань-хай… Я забыла сказать тебе, что…

Муж не понял и удивленно спросил:

— Что с тобой?

Она еще гуще покраснела и, запинаясь, ответила:

— Я… у меня… Не знаю, в чем дело? Может быть, я заболела… только думаю… — Она уткнулась лицом в гриву жеребенка и замолчала.

Наступила пауза.

— Старик Сунь уверяет, — снова заговорила Лю Гуй-лань, — что Сунгари вскроется в этом году «по-граждански» и урожай должен быть хорошим. Вместе со стариком Тянем мы засеем пшеницей три му и намелем столько муки, что, когда опять настанут новогодние праздники, будем целые две недели варить пельмени… — Она легонько шлепнула жеребенка. — Ты не болтай, не болтай ногами, малыш! На тополях, — продолжала она, — всюду почки появились и даже лопаться стали. Скоро и цветочки распустятся. Пастушок говорит, что на сопках снега уже нет и дикая яблоня начала распускаться. Да! Он вчера принес тебе в подарок какую-то палку. Говорит, что это барбарис.

Она достала из-под цыновки длинную желтоватую палку:

— Вот, возьми. У Цзя-фу уверяет, будто из коры барбариса делают лекарство, которое понижает жар в теле, а кроме того, если из него вырезать палочки для еды, то они, случись в пище какой-нибудь яд, сразу же начинают дымиться. «А так как он боролся с реакционерами и они на него злы, — добавил при этом У Цзя-фу, — и от них можно ждать любого вреда», то эти палочки сослужат тебе службу. И верно, подмешают, чего доброго, какой-нибудь яд. Выстругай из этого палочки, а то я очень боюсь за тебя…

— Какая же ты у меня глупенькая! — нежно улыбнулся жене Го Цюань-хай. — Откуда ты такие небылицы берешь? Что лекарство из этого дерева снижает жар, я тоже слыхал, но что сделанные из него палочки могут обнаружить в пище яд — это детские сказки…