Избранное

Свадьба Корнелиуса надолго осталась у всех в памяти, в особенности потому, что совпала с невиданно лютой штормовой ночью.

Непогода разыгралась не на шутку уже во время венчального обряда в переполненной церкви, где мужской хор состязался в пении с воющим ветром, между тем как дети и молодежь шумно ликовали и Плакальщица плакала. А ближе к вечеру задуло еще немилосердней, с юго-востока надвинулся шторм, и пенный прибой в диком неистовстве слепящими солеными веерами обрушился на Овчинный Островок. Молодожены и свадебные гости едва добрались живыми до Бастилии, и немало гостей по доброй воле повернули к себе домой, особенно когда прошел слух, что адвентистское семейство Самсонсен сломя голову бежало прочь из Бастилии в страхе перед расходившейся бурей, а также что Оле Брэнди найден разбитым, со сломанной рукой, поблизости от Большого пакгауза, куда он шел в гости к своему другу Оливариусу, но перед самой входной дверью был свален с ног выброшенной на берег бочкой, которую ветер швырял, как мячик.

Да и для тех немногих храбрецов, что форсировали залитую водой уличку и с более или менее сухими ногами добрались до Бастилии, этот свадебный праздник явился сомнительным удовольствием. Свистящие фонтаны соленой воды проникали внутрь сквозь щели в окнах, во всех комнатах гулял сквозняк, нечего было и мечтать о тепле.

Хуже всего было в ателье, как раз предназначавшемся для свадебного пира: пол был залит водой, у ламп и свечей пламя плясало, грозя вот-вот погаснуть совсем. Картина была примерно такая, как на терпящем бедствие корабле. Праздник, заботливо подготовленный Элианой и Морицем при содействии Атланты и Сарины, неумолимо расстроился, и небольшое общество, состоявшее почти исключительно из жильцов самой Бастилии, ежась от холода, коротало время наверху, в комнатушке Корнелиуса.

Мориц, Корнелиус, Мортенсен и Смертный Кочет пытались разогреться и поднять дух вином и песнями, но это было нелегко, и какое-то время все выглядело довольно безнадежно. Жена Смертного Кочета Сарина была особенно близка к отчаянию, она настаивала, чтобы по примеру адвентистов уйти из дому, и охваченную ужасом женщину было никак не унять. Под конец пришлось исполнить ее желание. В кромешной тьме клокочущей ночи ее перенесли на руках через затопленную улицу и препроводили в «Дельфин», где она была в безопасности.

После этого обстановка стала поспокойнее. Мориц и Корнелиус достали свои трубы и сыграли несколько дуэтов, а магистр Мортенсен, основательно подвыпивший, спел старинную южноютландскую песню о любви, в которой никто ни слова не разобрал, однако же красивая мелодия и взволнованный голос магистра всех тронули за душу, а у обоих молодых слезы выступили на глазах.

Но… это еще что за чертовщина? На лестнице гулко раздаются торопливые шаги и лязг оружия, слышится громовой стук в дверь, и бородач в брезентовом плаще и зюйдвестке просовывает голову в комнату. Да это же полицейский Дебес! Он стоит, переводя дух, и молча знаком подзывает к себе Корнелиуса.

Корнелиус рывком поднимается с места, при этом толкает стол, так что стаканы и бутылки опрокидываются и, звеня, скатываются на пол.

— Что там такое стряслось, Дебес?

— Спокойно, спокойно, — отвечает полицейский, который уже отдышался. Он вытаскивает Корнелиуса в коридор и закрывает за ним дверь, после чего расстегивает свой плащ, так что становятся видны униформа и сабля. — Случилось несчастье, — продолжает он, — несчастье, которое, возможно, будет стоит жизни человеку… речь идет об Уре с Большого Камня. Ее дом сорвало ветром, и он свалился под кручу!

У Корнелиуса отнимается язык. Полицейский спокойным тоном продолжает:

— Уру подобрали и доставили в больницу. Но она пока не приходит в сознание.

Корнелиус все еще не в состоянии говорить, он лишь издает какие-то нечленораздельные отрывистые звуки, но про себя невольно думает: «Сама виновата, упрямая старуха, уперлась на своем, могла бы переехать с нами сюда… или хоть на сегодняшний вечер прийти, с нами побыть, так нет, разве ее уломаешь, она пожелала остаться у себя дома, одна-одинешенька, несносная старуха!..»

— Я… я сейчас иду! — наконец выговаривает он. — Сейчас только… плащ… сапоги!..

— Да тебе там, собственно, нечего делать, — успокаивает его полицейский, — я же говорю, дом уже обрушился, а Ура, мало быть, в больнице, погода-то ужасная, оставайся лучше здесь. Я просто по долгу службы зашел тебе сообщить, что произошло.

Но Корнелиус уже оделся. Он отворяет дверь в комнату, чтобы передать страшную весть Корнелии и всем остальным, но голос у него опять срывается, и Дебес вынужден прийти ему на помощь:

— Тут, значит, дом на Большом Камне снесло ветром, — спокойно говорит он, — но Уру подобрали, она сейчас в больнице!

На следующий день шторм продолжается, прибой сотрясает воздух своим глухим кашлем. Каменная Горка становится местом паломничества любопытных, интересно ведь взглянуть на пустое место, оставшееся после домика Уры, и на жалкие обломки внизу, под обрывом, которыми играют пенистые волны, вышвыривая их и вновь засасывая, пока их мало-помалу не относит дальше и не выбрасывает в виде бревен и щенок на более плоскую скалу.

О самой Уре слышно только, что она все еще находится на грани жизни и смерти.

О катастрофе же толки идут самые удивительные, они передаются из дома в дом, люди качают головой, содрогаются от ужаса или же относятся к чужим россказням с насмешливым недоверием, смотря к чему они более склонны. Ура занималась своим чародейством, упорно утверждает кое-кто; в ночь, когда случилось несчастье, из трубы у нее валил дым, даже искры были видны, и одна женщина, проходившая в полночь мимо домика на Большом Камне, отчетливо слышала, как Ура с кем-то бранилась, а с кем — догадаться нетрудно, не с кошкой же, ясное дело, а, скорее всего, с нечистым, тем самым, что наделил ее властью отыскивать утерянные вещи, заглядывать в будущее, сводничать людям на погибель да насылать на недругов болезни и невзгоды. А тут они, видно, поцапались, эти двое-то, может, из-за Корнелиуса, придурка несчастного, из-за души его, кто ж их знает. Ну и черт — он, конечно, сильнее, вот он ее и проучил.

Экономка Анкерсена фру Мидиор, доводившаяся Уре сводной сестрой, в отчаянии прибежала в контору управляющего и со слезами поведала ему, какая разнеслась молва.

Анкерсен выслушал с настороженным вниманием и закивал головой:

— Угу. Да-да, фру Мидиор. Но что, если в этом и правда что-то кроется? — Он взглянул на часы. — В больнице приемное время с трех. Давайте-ка вместе сходим туда, поговорим с нею, если возможно. И давайте по крайней мере помолимся за нее.

Юго-восточный штормовой ветер, задувший в день свадьбы Корнелиуса, казалось, никогда не уляжется. Проходили дни и недели, городишко на краю океанской бездны был весь залеплен яростной пеной, она слепила окна морской солью, а немолчное бурленье прибоя закладывало уши глухотой.

В сочельник с утра было так же мокро и ветрено, как и во все предыдущие дни, но к полудню вдруг прояснилось и ветер стал утихать. Элиана нарядила елку, и Орфей получил разрешение привести вечером своего дружка могильщикова Петера и его сестер. Жена Лукаса Могильщика была больна, а сам Лукас беспробудно пьян, так что дома детей едва ли ожидал веселый праздник.

Орфей нашел Петера на колокольне, он сидел там вместе со звонарем Поулем, который приделывал новые петли к дверцам люка. Орфей и Петер забрались на темный церковный чердак. Там было свалено в кучу что-то странное, что казалось живым и испускало на сквозняке удивительные болезненные вздохи. Орфей испуганно отпрянул, но Петер крикнул:

— Чего боишься, это же эоловы арфы твоего деда! Правда, Поуль?

— Угу, эоловы арфы его деда, — подтвердил звонарь и пробормотал еще что-то такое насчет «Корнелиуса с Тинистой Ямы, который, известно, тронутый был».