Избранное

Он кивает своему отражению в осколке зеркала, перед которым сидит, пригнувшись, и бреется у себя на низком чердаке. Необыкновенные, захватывающие и гордые мысли проносятся у него в голове. И словно далекое дивное видение, возникают перед ним старик Боман, и Мориц, и Корнелиус, и Мортенсен, и другие славные музыканты добрых времен со своими смычками и скрипками. Теперь все они либо погибли, либо оказались вышвырнуты за борт. Но остался ты, Оле Ольсен по прозвищу Оле Брэнди, ты, потомок Оле Кливера и Оле Силача, ты, бывалый моряк, ты, никогда за свою долгую жизнь ни перед кем не склонивший головы. Богатства и почета ты не достиг, это так, на губной гармонике и то играть не научился, но погоди, но погоди. Если ты сможешь вырвать сына Элианы и Морица из когтей Мак Бетта и отдать его учиться музыке у приличных людей… если ты сделаешь из него нового Уле Булля [54], то ты, разумеется, не будешь золото грести лопатой, это тебе не грозит, но возвышенные души будут с благодарностью повторять твое имя во веки веков, аминь.

Ну, полно, Оле, сидишь тут и мелешь вздор, как какой-нибудь Анкерсен. К тому же ты все еще под градусом. Но это, пожалуй, к лучшему. За дело, бери быка за рога! А, дьявол, и встать-то как следует нельзя на этом поганом чердаке!

Оле с вызовом погрозил кулаком своему свежевыбритому отражению в зеркале.

Среди множества удивительных историй, которыми концертмейстер Андерсен развлекал своих друзей после предпринятого им для поправки здоровья плавания на «Альбатросе» по северным морям летом 1914 года, была и история про старого морского волка Оле Брэнди с золотыми серьгами и его протеже чудо-скрипача Орфея.

Как признавался Андерсен, это был не просто смешной анекдот, это, черт дери, слишком уж хватало за душу.

— Сперва старикан препожаловал к нам на судно и пел невообразимо заунывные и душещипательные песни про Олисса и Пимпилейю, и надо было видеть это великолепное зрелище: нечто среднее между китайским пиратом и покойным капельмейстером Юханом Свенсеном [55]!

А на следующий день он вдруг снова появляется на борту и рассказывает с такой миной, будто речь идет об ужасном преступлении, что здесь, на берегу, живет величайший гений скрипки, которого держит у себя взаперти опасный злодей по имени Мак Бетт и которого необходимо всеми силами вызволять.

— Да, конечно, — соглашаюсь я, — если это правда, что ты говоришь, то нельзя терять ни минуты.

И вот мы высаживаемся на берег в этом весьма примечательном городишке, где живет Оле Брэнди, и прилагаем все усилия, чтобы форсировать узкие скалистые улочки, раздавив при этом не слишком много гаг и уток. Угро чудесное, воскресный день, куры, овцы и козы пасутся на всех крышах. Наконец Оле Брэнди останавливается возле самого крохотного в мире домика и спрашивает Орфея. Орфея нету, он в кладовой, слышим мы в ответ. Снова в путь, карабкаемся по пригоркам, через миниатюрные цветущие садики, пока не добираемся до дома, которого вообще совершенно не видно за листвой, травой и свисающими по стенам зелеными ветками, поднимаемся наверх, в кладовую, и там мы застаем в полном одиночестве зареванного мальчишку-подростка, под глазами фиолетовые и зеленые круги, а поперек лба — темная черта, как от удара хлыстом. Он лежит на животе прямо на полу и играет на цитре.

— А ну, сыграй на скрипке вот этому человеку самое лучшее, что только можешь! — командует Оле Брэнди.

И парень поднимается, ничуть не удивленный и не оробевший, просто какой-то донельзя замученный, настраивает свою скрипку и играет Романс из Четвертой симфонии Шумана.

Не скажу, чтобы я ожидал услышать эту вещь, для меня это был в некотором роде музыкальный шок, мальчишка играл с глубоким, наивным чувством… конечно, это звучало по-детски, и Романс вообще не исполняется на скрипке соло, но меня редко так захватывала музыка, как тогда, в этой кладовой, я был совершенно вне себя, мы с Оле Брэнди с трогательным единодушием тотчас порешили, что этому мальчику нельзя дать зачахнуть и погибнуть здесь, в окаянном логове Мак Бетта.

— Самое лучшее было бы забрать его отсюда немедля, — сказал Оле Брэнди. — Мак Бетт сейчас в церкви.

Что ж, мы переговорили с матерью мальчишки и со шкипером «Альбатроса», а затем и с самим Мак Беттом, который оказался симпатичным почтенным стариком в вышитом жилете и с белыми бачками à la Гладстон. Ну и увезли мальчика с собой, и жалеть нам об этом, как известно, не пришлось!

Итак, однажды бледным малосолнечным днем Орфей отплывает в далекие края, с поблекшим синяком под глазом и крупным градом слез на щеках, держа под мышкой футляр с отцовской скрипкой.

На пристани собралось много народу, и всем хотелось пожать пареньку руку и пожелать ему счастья и благополучия в пути и в дальнейшей жизни, у него голова пошла кругом от этого мелькания обращенных к нему лиц, хотя почти все собравшиеся были его добрые старые знакомые: Оле Брэнди, Оливариус, Мак Бетт, Линненсков со своими дочерьми, могильщиков Петер с матерью, Смертный Кочет, Понтус Розописец.

Пролито было немало слез, причем не только ближайшей родней и Плакальщицей, но и другими, к примеру старой экономкой Бомана и младшей из троих девиц Скиббю, а тетушка Люси — та была совершенно безутешна, но уверяла, что плачет единственно от радости за Орфея. Вообще выказано было необыкновенно много теплого участия, а иные добрые пожелания подкреплялись любовными подарками. Так, Мак Бетт подарил сто крон, Оливариус — двадцать пять, а учитель танцев Линненсков — старые, видавшие виды, но хорошие еще часы в роговом футляре и с цепочкой.

Орфей был растроган и потрясен, он не мог выговорить обычного «спасибо», настолько волнение стеснило ему грудь, но все же он стойко держался до самого последнего момента, пока не настало время проститься с матерью. Тут вся выдержка ему изменила, и пришлось Оле Брэнди, сопровождавшему его на судно, мягко, но силой тащить его в лодку.

Когда лодка подплыла под бушприт «Альбатроса», Орфей увидел сквозь радужную сетку слез лицо Тариры. Он никогда еще не видел его так близко. Это было мертвое лицо из крашеного дерева, слегка растрескавшееся и покоробленное, но на миг отблески волн, заиграв в неподвижных чертах, оживили их, и Тарира дружески улыбнулась Орфею.