Любовь - только слово

— Что здесь смешного?

— То, что сказал Джузеппе мне и Рашиду.

— Что?

— Что все коммунисты — преступники.

— Но отец Джузеппе один из них!

— Подожди же! Его отец был одним из них, и…

— Как это «был»?

— Отец Джузеппе был коммунистом. Но теперь он больше никакой не коммунист. В тюрьме он встретил других. Он даже разговаривал с тюремным священником, который и наставил его на путь истинный. Едва освободившись, он принял католическую веру, крестился. И Джузеппе посещает теперь занятия в церкви.

— А где Джузеппе, собственно, сейчас?

— Катается на коньках, — говорит Ганси.

— Но у него ведь нет коньков!

— Али подарил ему пару.

— Али?

— Да. У него было две пары. Кроме того, он теперь брат Джузеппе. Понятно? Оба постоянно вместе. Али весь растворился в Джузеппе. Он дарит ему шоколад, белье, мыло. Даже спортивные брюки. Они молятся теперь только вместе. Ну разве это не стоило «бычка» — спрашивает Ганси.

Глава 9

Я побывал на фирме «Коппер и К°».

Взял очередную ссуду в пять тысяч марок. Ежемесячные взносы по векселям составляют теперь шестьсот тридцать марок. Для меня это сумасшедшая сумма, которую я смогу оплатить только в том случае, если моя мать будет помогать мне больше, чем помогала до сих пор. Конечно, я понимаю, что бессмысленно объяснять ей, для какой цели мне нужны деньги. Это не имело никакого смысла и раньше. Я знаю, что она поможет мне сразу же. Я не знаю лишь того, достаточно ли денег на ее счету. Четыре взноса по шестьсот тридцать марок я уже оплатил. Из десяти тысяч, которые мне дали. Фирма «Коппер и К°» потребовала назад ровно тринадцать тысяч, так как они должны были с этого иметь прибыль. Я могу продать тяжелую золотую ручку, первоклассные золотые часы и очень дорогой бинокль.

От отца я уже много лет не получал никаких денег. Все, что мне необходимо, оплачивает господин Лорд и потом рассчитывается с моим стариком.

Фирма «Коппер и К°» заставила меня подписать заявление, по которому машина перейдет в их собственность в том случае, если я просрочу погашение взносов по двум векселям больше, чем на четыре недели. Тогда фирма продаст машину и этой суммой погасит мой долг.

На туристской базе у перекрестка Франкфурта я передал пять тысяч марок господину Лео Галлеру. Он сразу же предложил мне получить от него второе встречное подтверждение, с тем чтобы обе бумаги я при случае мог передать господину Манфреду Лорду в доказательство того, что господин Лео Галлер меня шантажирует. Я плюнул и ушел. И наконец-то (наконец-то!) до меня дошло, насколько «ценна» первая расписка, которую я считал неким защитным документом. Если я захочу когда-нибудь показать ее господину Манфреду Лорду, тогда мне уже никогда не придется давать господину Лео Галлеру ни пфеннига. Так как господин Галлер в таком случае, конечно, рассказал бы, за что он получил деньги, и таким образом это стало бы его следующим доказательством неверности Верены. Господин Лео Галлер, конечно же, знал это, когда писал первую расписку. А вот я этого не понимал.

Глава 10

Четверг, двенадцатое января 1961 года. Я свободен всю вторую половину дня, но я не еду во Франкфурт, чтобы встретить Верену, так как она появится лишь четырнадцатого. Я еду во Франкфурт на Кестельштрассе, расположенную южнее Майнса, чтобы побеседовать с Геральдиной. Я сообщил ей об этом по телефону.

— Фрау Ребер нет. С вами говорит фрау Беттнер, хозяйка квартиры. Что вы хотите?

— Я охотно объяснил бы это фрау Ребер сам. Или ее дочери.

— Ее дочь лежит в кровати. Она не может подойти к телефону. А фрау Ребер нет дома, я вам уже объяснила, молодой человек. — Голос звучит резко, жестко. — Может быть, вы соизволите сказать по-хорошему, чем я могу вам помочь?

— Я благосклонно прошу передать Геральдине, что приду к ней в четверг около трех часов дня.

— Ей не разрешены посещения.

— Я ненадолго.

— Хорошо.

Телефонная трубка повешена.

Все, начавшееся однажды, так и продолжается.

Это двенадцатое января — темный день с сильными порывами ветра. Люди идут, наклонившись вперед, мокрый снег ударяет в их сумрачные лица, водители машин нервничают. Мопед едва не сбивает меня, когда я пересекаю мост Фриднесбрюкке.

Дом, в котором сейчас проживает Геральдина, старый. Квартира находится на четвертом этаже. Звоню. Открывает мне миниатюрная дама и недоверчиво изучает меня.

— Простите за вторжение, Геральдина сказала мне, что ее мать сняла здесь на некоторое время квартиру. Я очень благодарен вам за то, что вы заботитесь о Геральдине в отсутствие ее матери, потому что…

— Что значит — она сняла квартиру? Она сняла комнату. Проходите вперед. Здесь темно. Лампочка перегорела.

Это типично для Геральдины. Она всегда врала, всегда преувеличивала.

Фрау Беттнер открывает одну из дверей.

— К вам пришли, фрейлейн! — Она пропускает меня. — Чай сейчас принести?

— Да, пожалуйста!

Это голос Геральдины. Через секунду я вижу ее. Кровать Геральдины стоит у окна. У нее слишком яркий макияж, она одета в черную кружевную ночную рубашку. (Где же гипсовая повязка?) Она сидит в кровати на высоко поднятых подушках. Перед кроватью стоит стол, празднично накрытый на две персоны. Цветы, разноцветные салфетки. Дешевый фарфор. Поднос с песочным тортом. Сигареты…

Дверь за мной закрывается.

Геральдина улыбается. У нее бледное лицо, впалые щеки, но выглядит она лучше, чем я думал.

— Привет, — говорю я.

Она еще улыбается, но слезы уже бегут по ее щекам. В окно я вижу церковь, кладбище, огромное серое каменное здание, похожее на ящик (это, может быть, неврологическая клиника), позади грязный серый Майн.

— Оливер, — говорит Геральдина. И еще раз шепотом: — Оливер…

Она протягивает руки.

Рот ее открывается. Я наклоняюсь и быстро целую ее.

Получается так: я хочу быстро поцеловать ее, но она крепко обхватывает меня, губы ее присасываются к моим, и поцелуй получается долгим. Она закрыла глаза. Дыхание ее учащено. Я не закрываю глаза и смотрю на неврологическую клинику, церковь и серый Майн. Это самый неприятный поцелуй в моей жизни.

Наконец это закончилось.

Геральдина вся светится.

— Оливер! Я так рада! Всему! Я поправилась невероятно быстро, врачи говорят, что это просто чудо! Позвоночник сросся как нужно. Гипс уже сняли. Смотри! — В следующее мгновение она снимает с плеч ночную рубашку. Груди ее дрожат. В глазах Геральдины появляется знакомый мне безумный блеск. — Погладь их… Поцелуй их…

— Эта Беттнер может появиться в любой момент…

— Только один раз… быстро. Пожалуйста, пожалуйста. Ты знаешь, как я ждала этого…

Я целую груди. Она стонет. В эту минуту снаружи раздаются шаги. Я едва успеваю плюхнуться в кресло. Геральдина натягивает одеяло до самого подбородка. Входит фрау Беттнер, приносит чай, ставит чайник, не говоря ни слова, бросает на меня злой взгляд и уходит.

— Что с ней?

— Не с ней! С тобой!

— Что?

— Губная помада на лице у рта. — Я провожу тыльной стороной ладони по лицу. Ладонь становится красной. Геральдина смеется.

— Садись ко мне.

— Послушай, я не хочу скандала…

— Всего лишь сядь ко мне. Подержи мою руку. И ничего больше. Я бедная плутишка. Я бы ничего не смогла. У меня все болит… Иди же!

Сажусь на кровать. Наливаю в чашки чай. Держу ее руку. Она не отрываясь смотрит на меня. Я стараюсь изо всех сил не смотреть на нее. Мокрый снегопад на улице усиливается. Хочу протянуть ей чашку.

— Оставь! Это я уже могу и сама. Смотри! — Она показывает, насколько она в состоянии самостоятельно держать чашку. — Я уже могу стоять и ходить, сама наклоняться. Но вот бегать пока не могу.

— Как прекрасно, Геральдина!

Я не выдерживаю ее взгляда, улыбаюсь и осматриваю комнату, в которой стоит безвкусная мебель и фарфоровые фигурки, на стене висит картина, где изображен альпийский ландшафт. С оленем.