Счастливцы с острова отчаяния

С момента, когда траулер встал на якорь в миле от берега, Тэд Лэш не отрывал глаз от бинокля. Он с полуюта наблюдал все: рост этой, пока еще каменистой, опухоли, что непрерывно разбухала, нависая над колонией; затем исход и скопление островитян на этих странных картофельных полях, которые делают похожими на морские солеварни перегородки, защищающие урожай от ветров, могущих погубить его за одну ночь. Он злился, что у него всего одна, рассчитанная только на его экипаж шлюпка в 167 футов длиной, которая не сможет среди ночи перевезти на «Тристанию» всех островитян, даже если она будет вынуждена сделать несколько рейсов: ветер далеко не пустячный и лишь днем у шлюпки есть шансы миновать Харди, эти подводные скалы у западного побережья. Охваченный тревогой, он ждал до полуночи, радуясь, что неделю назад оставил администратору портативный передатчик. Но от Дона он не принял больше никаких известий, кроме последней радиограммы:

— Алло, Тэд? Мы устраиваемся на ночлег. Стариков и больных я разместил в двух флотских палатках, каким-то чудом оказавшихся здесь. Женщины и дети набились под навесы. Мужчинам придется довольствоваться канавами. Наше счастье, что дождя нет. Как там наш «подмастерье дьявола»?

— Не знаю, видимости совсем нет! — пробормотал в ответ Лэш.

— Ну ладно, я ложусь… Надо хоть сделать вид, что спишь.

Очевидно, тристанцы и матросы на «Тристании» вовсе не притворялись, а, намаявшись за день, уснули крепким сном. И Тэд Лэш, приказавший держать котлы под паром и готовый сняться с якоря, после того как сообщил обо всем световыми сигналами своему коллеге — капитану «Фрэнсиса», другого, только что пришедшего к острову траулера их компании, пошел к себе в каюту прилечь.

Спать ему пришлось недолго. В час двадцать минут вахтенный сильно встряхнул его:

— Скорее, капитан, вулкан прорвало…

Одним прыжком Лэш выскочил на палубу. Разглядеть, по правде говоря, можно было очень немногое. Верхушка конуса ярко светилась, и из нее вместе с белесыми клубами дыма, быстро тающими в ночной мгле, сочилась струйка цвета топаза.

— Сообщите Дону, — приказал Лэш.

Весь парадокс состоял в том, что это наглядное доказательство своего несчастья, которое скрывала защищавшая их гора, беженцы на картофельных полях видеть не могли. Прошло двадцать минут. Кратер, откуда гуще валил дым, раскалялся все ярче, и этот ослепительный свет делал клубы дыма заметнее и даже начинал освещать высящуюся за вулканом скалу, показывая на ней — силуэт за силуэтом — какой-то спектакль дымовых теней. Наконец на палубу поднялся радист.

— Никто не отвечает, — доложил он.

— Пустите ракеты, — приказал Лэш, не отрываясь от бинокля.

Но ракеты заметили только на «Фрэнсисе», с которого вскоре тоже выпустили две зеленые ракеты, сопроводив их сиреной. Никакого результата: из-за шума ветра сирену, должно быть, не слышали на берегу, так же как на море не были слышны взрывы, которыми на острове наверняка сопровождались эти снопы искр, обрамленные пунктиром камней. С земли не подавали никаких признаков жизни, и Лэш пожалел, что не посоветовал тристанцам развести на берегу костер, который поддерживал бы дежурный. Нечего было даже и думать, чтобы рискнуть высадиться на остров. В два часа Лэш покинул свой пост. Гоня мысль, что при извержении могла выделиться невидимая и смертоносная пелена газа, пытаясь убедить себя, что уход из колонии, может быть, и спас от этого беглецов, он устроился перед передатчиком, чтобы самому послать радиограмму в Кейптаун.

И эта столь хрупкая, заброшенная в океан радиоволн, где хаотически перемешивались сообщения о рекордах, биржевых курсах, результатах выборов, автокатастрофах кинозвезд, рождениях пяти мальчиков-близнецов, убийствах, папских энцикликах, стихийных бедствиях… новость робко обошла весь мир.

В Лондоне было 2.30 ночи, когда она рикошетом отскочила от Кейптауна, где ее приняли за несколько минут перед этим. Было 5 часов в Ленинграде, 12 — в Токио, 13 — в Мельбурне и на западном конце карты часовых поясов, 19 — в Сан-Франциско, 22 — в НьюЙорке, когда она попала на телетайп. И в этой неразберихе времени и пространства все, обслуживаемые радио — самым быстрым из прорицателей, — реагировали на нее в зависимости от своих симпатий и проблем, от сна и того безразличия, какого заслуживал островок в Антарктике, зачастую не отмеченный на школьных географических картах. Вся Япония, крайне восприимчивая к подобного рода ударам судьбы, уже знала об извержении вулкана на Тристане, тогда как его жертвы, спящие в трех милях от места происшествия, об этом еще не ведали. Введенная в заблуждение именем Тристан-да-Куньи, далекого первооткрывателя острова, некая французская радиостанция на заре заявила: «По имеющимся сведениям португальский остров взлетел на воздух в Индийском океане». Лондон, Сидней, Оттава, Кейптаун передали коммюнике, полученное из встревоженного уже накануне адмиралтейства: «Вице-адмирал, главнокомандующий флотом Южной Атлантики, сообщает, что связь с Тристаном прервана. Извержение вулкана, насколько известно, продолжается. О судьбе жителей сообщений нет. Адмиралтейство отдало приказ кораблю „Леопард“ идти полным ходом к Тристану. Но 1709 миль, отделяющих Симонстаун от острова, не позволят „Леопарду“ прийти туда раньше пятницы».

Спустя час — после того как оно напомнило, что внук Уильяма Глэда Робби, долгое время живший в Южной Африке, женатый на местной женщине, в качестве повара участвовал в англо-бурской войне, прежде чем вернуться на Тристан, чтобы до самой смерти оставаться главой его общины, — радио Кейптауна прибавило: «Идущий из Буэноса-Айреса теплоход „Чисаданэ“ радирует, что он связался с траулером, крейсирующим у берегов Тристана, и меняет курс, чтобы забрать пострадавших».

Все кончено. Понадобилось два месяца, чтобы выяснить, что же такое происходит, и всего лишь сутки, чтобы сделать из этого должные выводы. На рассвете Дон, удивленный тем, что смог спать, положив голову на ящик, весь разбитый и встревоженный, не «сели» ли батарейки его передатчика, поспешил связаться с «Тристанией».

— Я только что говорил с Фритауном, — мрачно сказал Лэш. — Там все говорят об извержении, о котором я, не добившись связи с вами — чертовы сони! — сегодня ночью сообщил в Кейптаун…

— Мы сейчас же перебираемся к вам! — прокричал Дон.

Но отплыть с западного берега, где течение создавало у отвесных скал непрерывный прибой, было невозможно. Единственная попытка, сразу же наказанная опрокинутой лодкой, напугала руководителей общины, которые приняли решение — была не была! — проделать обратный путь и воспользоваться маленьким пляжем вблизи колонии. Снова большой переход, бесконечно долгий, поскольку приходилось ждать отстающих. При подходе к деревне колонну заставил в нерешительности остановиться дым, в котором тонула половина домов. Но пройти надо было любой ценой, и добрая половина тристанцев бегом миновала деревню. Некоторые, рискуя поджариться, осмеливались даже забежать в свои дома за продуктами, говоря при этом, что на Найтйнгейле есть будет нечего вплоть до прибытия королевского флота. Гул вулкана охладил самых строптивых, поговаривавших о том, чтобы остаться здесь на свой страх и риск. К счастью, море у восточного берега было вполне спокойным, и четыре баркаса, куда сперва погрузили женщин и детей, смогли подойти к траулерам без всяких происшествий, если не считать потерянных чемоданов и холодных окатываний. Наконец, через два часа, настал черед мужчин: последним, после того как он сделал лучшие в своей жизни снимки, сел в лодку врач.

— Что бы там ни было, я свое уже отработал, — сказал он. — Как раз в эти дни я должен был уезжать, и, даю слово, мне казалось, что время не движется. Так вот, хотите верьте, хотите нет, но я охотно остался бы здесь навсегда, чтобы только не видеть всего этого.

Никто ему не ответил. На глазах у гребцов, положивших сильные руки на весла, ни слезинки; а ведь среди них был Тони, которому уже не обвенчаться 25 числа с Бланш. Все смотрели прямо перед собой на возникший кратер, чья пасть выплевывала черный дым, извергая стекавшие по склонам красноватые потоки расплавленной лавы. Под ним, на море, ждала рыбаков цепочка пустых лодок. Брошенные собаки с лаем метались по пляжу, и высоко-высоко в небе кружили, пронзительно-скрипуче крича, недосягаемые альбатросы.