Счастливцы с острова отчаяния

— А я-то собрался полоть картошку! — крикнул Нед, слегка прибавляя шагу, чтобы догнать Бэтиста.

Бэтист, опережавший их шагов на десять, вдруг остановился, властным жестом преградив путь своим детям. Когда Глэды подошли к Твенам, им не надо было ничего объяснять: потрясенные, они тоже остолбенели. На их глазах повторилась та же страшная картина, которую довелось увидеть двум мексиканским крестьянам: земля внезапно породила Паракутина, [5] этого сына дьявола. Склон горы более чем на 300 метров перерезала трещина. Края этой зияющей дыры медленно расходились. Но один край оседал, а другой неумолимо поднимался, силой чудовищного внутреннего давления вздыбливая тонны горной породы.

— Джосс, — скомандовал Бэтист, — беги за Уолтером. А вы, девочки, ступайте-ка скорей и передайте матери, что можно укладываться.

Затем, обернувшись к Неду, сказал:

— Видел? Скоро в птичьих гнездах испекутся яйца.

Когда прибыли Уолтер, Дон, а за ними целая процессия, участники которой тщетно старались прогнать надоедливого коротышку Нэйла и его неизменного прихвостня Кирила, Глэды и Твены уже вынуждены были отойти от края трещины. Вздутие достигло высоты коттеджа и, превратившись в похожий на луковицу холм, разбрасывало вокруг жидкую грязь с щебнем, из которой выпирали обломки скалы, медленно выползавшие наверх и соскальзывавшие набок, освобождая место другим, неутомимо лезшим из недр. Эта каменная рвота сопровождалась каким-то хрюканьем, и с каждым ее новым приступом холм разрастался. Дон не стал медлить.

— На этот раз всем ясно в чем дело, — заявил он.

И, втянув носом воздух, чтобы определить запах, в котором начинала чувствоваться сера, приказал:

— Все назад, в долину! Не будем подражать Плинию, задохнувшемуся из-за любопытства.

Уолтер уже бежал к гильзе-колоколу, чтобы ударить в набат. Через пять минут в сборе были все мужчины острова, кроме нескольких стариков и двадцати рыбаков, в память о которых на сигнальной мачте, установленной на возвышающемся над пристанью холме, недавно подняли траурные флаги. Едва они успели рассесться кружком, как Дон без обиняков объявил:

— Это конец. Колония обречена. Вулкан проснулся, образовав на ее территории второй кратер, который с минуты на минуту может начать выбрасывать лаву и даже взорваться. Мы остались без работы, у нас нет больше пресной воды. Теперь оставаться на острове уже опасно. Эвакуация неизбежна.

Испуганные, почти враждебно настроенные мужчины переглядывались, затем смотрели на Уолтера, который трижды поднимал и опускал руки жестом бессилия отчаявшегося мима. Покориться необходимости еще не значит примириться с ней. Никто не прокричал «нет», но никто не прокричал «да». Пробираясь сквозь толпу, подоспел опоздавший отец Клемп. Администратор отвел его и Уолтера в сторону, о чем-то пошептался с ними и, не прибавив к своей речи ни слова, побежал на радиостанцию. Все поняли: если передатчик окажется разрушенным, то отрезанный от мира Тристан не сможет даже передать в эфир сигнал бедствия SOS. Но уход Дона развязал языки.

— Если бы такое случилось полвека назад, как бы поступили наши отцы? — спросил Симон.

— Они остались бы, а следовательно, погибли, — быстро ответил пастор, — Когда бушует море, все укрываются на земле. А вот теперь и сама земля взбунтовалась — нам нужно эвакуироваться на море. Это единственный способ уцелеть.

Он покраснел, потому что вовсе не верил в это. Но именно этот довод, «уйти, чтоб остаться», был, он знал это, единственно неопровержимым, единственно способным помешать коллективному самоубийству тристанцев. Он не сводил глаз с Симона, чье мнение будет решающим. Однако не Симон, а Абель Беретти, брат старейшины общины, предложил:

— Давайте погрузимся на «Тристанию»!

— Согласен, — сказал Уолтер. — Но вряд ли она успеет взять нас сегодня вечером…

— Да и траулер слишком мал, чтобы вместить всех, — заговорил наконец Симон. — Даже если нам удастся его вызвать, в лучшем случае он сможет перевезти нас на Найтингейл только завтра утром.

— Это уже было бы неплохо, — заметил Уолтер. — Это дало бы кораблям время прийти нам на помощь. Дон телеграфирует во все места.

— А что мы будем делать сегодня ночью? — спросил Бэтист. — Неужели рискнем поджариться здесь, прямо на месте?

— Нужно перейти на южный склон! — в один голос прокричали Билл Гроуер и Гомер Раган.

— Женщины и дети не смогут одолеть этот переход, — возразил пастор Клемп, несколько успокоившись оттого, что страх явно одерживал победу над тристанцами.

— Тогда надо идти на картофельные поля! — предложил Нед.

— Совершенно верно! — поддержал его пастор, без всякого смущения беря на себя полномочия Уолтера. — Скажите женщинам, чтобы они захватили одеяла, теплую одежду и немедля уходили с детьми. А вы запрягайте повозки и грузите на них больных, стариков, вещи. Возражений нет?

Ничто так не действует на людей, как необходимость голосовать за то, с чем они не согласны. Симон покачал головой. Уолтер молчал, согнувшись в три погибели.

— Ладно, — продолжал пастор, — надо скорее уходить.

— А что делать со скотом? — спросил Нед.

— Выпустить на волю, отогнать подальше на запад, — ответил Симон, подняв почерневшее от горя лицо.

Нед даром времени не терял, медлить нельзя было ни секунды. Гигантский муравейник распух еще больше, казалось даже, что он расползается все быстрее и быстрее. Возвышаясь над краем большого пляжа и излучиной реки Уотрон, он не оставлял консервному заводу никаких надежд на спасение и почти никаких — ближайшим домам. И все-таки, когда Нед, торопя жену, мать, бабушку, сыновей, дочь, запряг быков и нагрузил повозку, сердце у него дрогнуло. Под предлогом, что надо помочь соседям, он отправил своих вперед и минут десять стоял, не сводя глаз с дома, четыре окошечка которого с наличниками, выкрашенными, как и дверь, голубой краской, горели золотом в лучах заходящего солнца. Хороший это был дом: со стенами, оштукатуренными снаружи и обшитыми внутри широкими досками, которые попали на остров с корабля, что век назад разбился у мыса Энкорсток. Хороший это был дом: в нем меньше чувствовалась сырость, чем в других домах, чьи стены, сложенные из скрепленных глиной кусков лавы, зеленели после дождя. Хороший это был дом: из трех комнат, где стены были оклеены цветными и черно-белыми страницами из иллюстрированных журналов, делавшими для них столь же близкими, как и Уолтера, всех тех людей, которые имеют вес во Внешних странах: разные президенты, архиепископ Вестминстерский, английская королева, император Эфиопии, не считая чемпионов и кинозвезд — первые — для жены, вторые — для него, — оставленных в родительской спальне для законного супружеского задора. Хороший это был дом: «полная чаша», с хлевом для овец, чей навоз прекрасно удобряет картошку, со стойлом для осла Комрада, с погребком для хранения картошки, с деревянной халупой — дверь ее запиралась на крючок, — куда ходили по нужде. И все это, начиная с соломенной, столь соблазнительной для головешек крыши, этот сволочной разорвавшийся котел-вулкан спалит зазря…

— Папа, ты идешь?

Рут вернулась верхом на Комраде, беспокоясь как об отце, так, конечно же, и о Твенах, а точнее о Джоссе, у которого в этот момент что-то не ладилось с упряжкой. Нед, несколько стыдясь своей слабости, помог ему. Когда повозка Твенов тронулась с места, вокруг не осталось никого — ни людей, ни скота, — кроме кошек, кур и гусей. Вдали, ныряя по ухабам вьющейся сквозь песчаную пустошь тропы, тристанцы совершали свой исход. Маленькие группы островитян пешком, верхом на коровах, сидя на своих скрипучих повозках двигались к крохотным картофельным полям, лежащим в трех километрах от колонии, между потоками Уэш и Биг Сэнди. Некоторые уже перешли брод. Эта сцена, чья колоритность подчеркивалась овчинными тулупами мужчин, ревом скота, который с хриплыми возгласами гнали перед собой молодые люди, казалось, происходит даже не сто пятьдесят, а тысячу пятьсот лет назад, во времена великого переселения народов. А точно установить эпоху этой сцены можно было лишь благодаря счастливому присутствию траулера «Тристания», который, получив срочный вызов с острова, полным ходом возвращался к берегу и зажег все свои огни для того, чтобы беглецы заметили его и приободрились.