Собрание сочинений.Том 3.

Поднимаясь, он потревожил множество детей, которые играли на лестнице и, пока он проходил сквозь их строй, зло смотрели на него. В следующий раз, когда мне придется сюда идти, сказал он себе, надо будет взять с собой конфет, чтобы прикормить их, — или палку, чтобы отлупить. Перед площадкой второго этажа он даже должен был задержаться, ожидая, пока завершит свой полет пуля из игрушечного ружья, при этом два маленьких мальчугана с замысловатыми лицами взрослых босяков держали его за штаны; если бы он захотел их стряхнуть, ему пришлось бы им поддать, а он боялся их крика.

Собственно поиски начались на втором этаже. Поскольку расспрашивать о следственной комиссии он ведь не мог, то он придумал столяра Ланца — это имя само всплыло у него в голове: так звали капитана, племянника фрау Грубах, — и собирался теперь во всех квартирах спрашивать, не живет ли тут столяр Ланц, получая таким образом возможность заглядывать в комнаты. Но оказалось, что это, как правило, можно было сделать непосредственно, так как почти все двери были раскрыты и через них туда и сюда бегали дети. Комнаты большей частью были с одним окном, жили тесно, тут же и готовили. Многие женщины держали на одной руке грудного ребенка, а другой, свободной, орудовали на плите. Прилежнее всех были сновавшие взад и вперед девочки-подростки, одетые, казалось, в одни только передники. Кровати во всех комнатах еще были в употреблении, в них лежали больные, или те, кто еще спал, или те, кто растянулся на них в одежде. Если двери в квартиру были закрыты, К. стучался и спрашивал, не здесь ли живет столяр Ланц. Открывала, как правило, женщина; она выслушивала вопрос и обращалась в комнату к кому-то, кто приподнимался в кровати.

— Господин спрашивает, не живет ли тут столяр Ланц.

— Столяр Ланц? — переспрашивал поднявшийся из кровати.

— Да, — говорил К., хотя уже не было сомнений, что никакой комиссии здесь нет и, следовательно, его задача выполнена.

Многие верили, что К. очень важно найти этого столяра Ланца, они долго рылись в памяти, называли какого-нибудь столяра, которого, однако, звали не Ланц, или какое-нибудь имя, очень отдаленно напоминавшее «Ланц», или шли спрашивать у соседей, или брались проводить К. до какой-нибудь весьма удаленной двери, за которой, по их мнению, может снимать угол как раз такой человек или живет кто-то, кто сможет ответить на этот вопрос лучше, чем они сами. В конце концов К. больше уже почти не приходилось спрашивать самому, и его, таким образом, только таскали с этажа на этаж. Он уже раскаивался в своем плане, поначалу казавшемся ему таким практичным. На подходе к шестому этажу он решил прекратить эти поиски, распрощался с дружелюбным молодым рабочим, который собирался вести его еще выше, и начал спускаться. Но затем он снова разозлился на безрезультатность всего этого предприятия, еще раз повернул назад и постучал в первую попавшуюся дверь шестого этажа. Первое, что он увидел в этой маленькой комнате, были большие стенные часы, которые показывали уже десять часов.

— Здесь живет столяр Ланц? — спросил он.

— Проходите, — сказала молодая женщина с черными блестящими глазами, стиравшая в чане детское белье, и указала мокрой рукой на открытую дверь в соседнюю комнату.

К. решил, что он попал на какое-то собрание. Толпа самой разношерстной публики заполняла средних размеров комнату в два окна, по верху которой, почти под потолком, шла галерея, также полностью забитая людьми, где они могли стоять только сгорбившись, упираясь головой и плечами в потолок; на вошедшего никто не обратил внимания. Для К. там было слишком душно, он вернулся обратно и сказал этой молодой женщине, видимо, неверно его понявшей:

— Я спрашивал столяра, которого зовут Ланц.

— Да, — сказала женщина, — заходите туда, пожалуйста.

К., возможно, и не послушался бы ее, если бы женщина не подошла к нему и не сказала, взявшись за ручку двери:

— Мне надо закрыть за вами, больше туда никому нельзя.

— Очень разумно, — сказал К., — и так уже слишком много навпускали.

Но затем все-таки вновь вошел в комнату.

Между двух людей, беседовавших у самой двери — один из них обеими руками, вытянутыми далеко вперед, делал движения, которыми отсчитывают деньги, а второй пристально смотрел ему в глаза, — протянулась рука; она схватила К. Это был маленький краснощекий мальчуган.

— Идемте, идемте, — говорил он.

К. пошел за ним; оказалось, что в этой беспорядочно роящейся толпе все-таки был узкий свободный проход, возможно, разделявший две партии, за это говорило еще и то, что в ближайших рядах и справа, и слева почти не было таких, кто бы повернулся к нему лицом, — он видел лишь спины людей, чьи речи и жесты были адресованы только людям из их партий. Большинство было в черном; преобладали старые, длинные и обвисшие, парадные сюртуки. Только эта одежда и смущала К., иначе бы он принял все это за какое-нибудь политическое окружное собрание. [7]

В противоположном конце зала, куда привели К., на очень низком и тоже переполненном людьми подиуме стоял торцом к публике маленький столик, и за ним, близко от края подиума, сидел маленький, толстый, шумно сопевший мужчина, который в этот момент разговаривал с другим, стоявшим за его спиной (этот стоял, опершись локтями на спинку стула и скрестив ноги), и очень смеялся; временами он выбрасывал вверх руку, карикатурно кого-то изображая. Мальчику, который привел К., нелегко было представить свой отчет. Он уже дважды, стоя на цыпочках, пытался что-то нашептывать, но человек сверху не замечал его. Только когда один из стоявших наверху, на подиуме, обратил внимание на мальчика, человек за столом обернулся к нему и, нагнувшись, выслушал его тихий доклад. Затем человек вытащил часы и бросил на К. быстрый взгляд.

— Вы должны были явиться один час и пять минут тому назад, — сказал он.

К. хотел что-то ответить, но не успел, так как едва только человек произнес свои слова, как в правой половине зала поднялся всеобщий ропот.

— Вы должны были явиться один час и пять минут тому назад, — повторил человек, повысив на этот раз голос, и бросил быстрый взгляд теперь уже и вниз, в зал.

Ропот тут же стал громче и лишь постепенно, поскольку человек ничего больше не говорил, затих. Теперь в зале стало намного тише, чем было, когда К. вошел. Только люди на галерее не прекратили отпускать свои замечания. Они, насколько можно было различить в полутьме, в пыли и испарениях, скопившихся вверху, кажется, были одеты похуже, чем стоявшие внизу. У некоторых были с собой подушки, которые они прокладывали между головой и потолком, чтобы не затекала голова.

К. принял решение больше наблюдать, чем говорить, поэтому не стал защищаться от обвинения в том, что он, якобы, опоздал, и сказал только:

— Если я и опоздал, то сейчас я здесь.

Последовали аплодисменты, вновь с правой стороны. Податливые люди, подумал К.; его только беспокоила тишина в левой половине зала — как раз за его спиной, где раздались всего лишь отдельные хлопки. Он размышлял, что бы ему сказать, чтобы и этих остальных — если уж не удастся сразу всех — хотя бы на время тоже привлечь на свою сторону.

— Да, — сказал человек, — но теперь я уже не обязан вас допрашивать, — вновь ропот, но на этот раз ошибочный, так как человек продолжил, махнув на людей рукой: — Тем не менее сегодня я еще это сделаю в порядке исключения. Но впредь подобных опозданий не должно быть. А теперь идите сюда!

Кто-то спрыгнул с подиума, и К. взошел на освобожденное для него место. Он стоял, вплотную прижатый к столу, толкотня за его спиной была так велика, что он должен был прилагать усилия, чтобы не скинуть с подиума стол следователя, а может быть, и его самого.

Следователя, однако, это не беспокоило, он развалился на своем стуле и, сказав еще несколько заключительных слов человеку у него за спиной, взял в руки маленькую записную книжку — единственный предмет, лежавший на столе. Она была засаленная, как школьная словарная тетрадка, и, из-за большого количества листов, совершенно бесформенная.