Собрание сочинений.Том 3.

— Да, но если я должна буду давать вам советы, то я должна знать, в чем дело и какая у вас закорючка, — сказала фрейлейн Бюрстнер.

— Так вот в том-то и дело, — сказал К., — что я и сам не знаю.

— Значит, вы просто развлекаетесь тут со мной, — сказала фрейлейн Бюрстнер; она была слишком разочарована, — тогда уж не было никакой необходимости выбирать для этого такое позднее ночное время.

И она пошла прочь от фотографий, около которых они оба так долго простояли вместе.

— Да нет же, фрейлейн, — сказал К., — я вовсе не развлекаюсь. Почему вы не хотите мне поверить! Все, что я знаю, я вам уже рассказал. Даже больше, чем знаю, потому что это была никакая не следственная комиссия, это я ее так назвал, потому что не нашел для нее другого слова. И никакого следствия не было, меня просто арестовали. Но это была какая-то комиссия.

Фрейлейн Бюрстнер села на оттоманку и снова рассмеялась.

— И как же это было? — спросила она. [6]

— Ужасно, — сказал К., совершенно об этом не думая и завороженно глядя на фрейлейн Бюрстнер, которая сидела, подперев голову рукой — ее локоть покоился на валике оттоманки, в то время как другая ее рука медленно поглаживала бедра.

— Это уж очень откровенно, — сказала фрейлейн Бюрстнер.

— Что очень откровенно? — сказал К., затем опомнился и спросил: — Показать вам, как это было?

Ему хотелось двигаться, но не уходить.

— Я уже устала.

— Вы так поздно пришли, — сказал К.

— Ну да, и теперь все это заканчивается упреками в мой адрес; что ж, это даже справедливо: не надо было вас впускать. Да и надобности в этом не было, как теперь выясняется.

— Была надобность, вы как раз сейчас в этом убедитесь, — сказал К. — Вы позволите мне передвинуть ночной столик от вашей кровати?

— Что это вам взбрело? — сказала фрейлейн Бюрстнер. — Естественно, не позволю!

— Но тогда я не смогу вам ничего показать! — произнес К. так возбужденно, словно это нанесло бы ему какой-то неизмеримый ущерб.

— Ну, если это вам нужно для демонстрации, отодвигайте столик, только тихо, — сказала фрейлейн Бюрстнер и после паузы прибавила ослабевшим голосом: — Я так устала, что позволяю вам больше, чем следует.

К. установил столик в центре комнаты и уселся за ним.

— Вы должны правильно представить себе расположение персонажей, это очень интересно. Я — надзиратель, там, на сундуке, сидят двое охранников, возле фотографий стоят трое молодых людей. На оконном шпингалете висит белая блузка, но это я так просто, к слову, упоминаю. И вот теперь все начинается. Да, я забыл себя! Самый главный персонаж, то есть я, стоит здесь, перед столиком. Надзиратель сидит со всеми удобствами, ногу закинул на ногу, руку эдак вот свесил за спинку, — болван, каких свет не видел. И, значит, вот теперь, действительно, все и начинается. Надзиратель кричит, словно ему приходится меня будить, ну просто-таки вопит; чтобы вам было понятно, мне, к сожалению, тоже придется вопить, — впрочем, выкрикивал он только мое имя.

Фрейлейн Бюрстнер, слушавшая сквозь смех, приложила палец к губам, чтобы удержать его от крика, но было уже поздно, К. слишком вошел в роль. «Йозеф К.!», — протяжно выкрикнул он, не так, впрочем, громко, как грозился, но все же так, что этот внезапно вырвавшийся возглас, казалось, лишь постепенно распространяется по комнате.

Раздался стук в дверь, ведущую в соседнюю комнату; удары были сильные, резкие и равномерные. Фрейлейн Бюрстнер побледнела и прижала руку к сердцу. К. испугался особенно сильно потому, что он еще некоторое время совершенно не способен был думать о чем-то другом, кроме утреннего происшествия и девушки, которой он его изображал. Едва опомнившись, он бросился к фрейлейн Бюрстнер и схватил ее за руку.

— Не бойтесь, — зашептал он, — я все улажу. Но кто это может быть? Здесь же рядом с вами комната, в которой никто не спит.

— Спит, — прошептала фрейлейн Бюрстнер на ухо К., — со вчерашнего дня здесь спит племянник фрау Грубах, он капитан. И как раз оказалось, что других свободных комнат нет. Я тоже об этом забыла. И надо было вам так орать! Теперь я пропала.

— Но для этого нет никаких оснований, — сказал К. и, поскольку она теперь откинулась на спинку оттоманки, поцеловал ее в лоб.

— Нет, нет, — сказала она и поспешно вновь села прямо, — идите же, идите же, ну что вам надо, он же подслушивает за дверью, он же все слышит. Как вы меня мучаете!

— Я уйду не раньше, — сказал К., — чем вы немного успокоитесь. Перейдемте в тот угол комнаты, там он не сможет нас услышать.

Она позволила увести себя туда.

— Вы просто не подумали о том, — говорил он, — что для вас речь тут может идти хоть и о неприятности, но уж никак не об опасности. Вы знаете, как фрау Грубах, которая ведь в этом деле все и решает, тем более что капитан — ее племянник, меня просто-таки чтит и всему, что я говорю, безоговорочно верит. Она и в ином отношении от меня зависит, поскольку заняла у меня значительную сумму. Предложите, как вы хотите объяснить, что мы тут с вами вместе делали, я приму любое ваше предложение, если в нем будет хоть капля целесообразности, и я обязуюсь довести фрау Грубах до такого состояния, что она это объяснение не только публично, но действительно и искренне примет. И меня при этом вам никоим образом не нужно щадить. Если вы хотите объявить, что я на вас покусился, то фрау Грубах будет проинструктирована в соответствующем смысле и поверит в это, нисколько не утратив ко мне доверия, настолько она ко мне привязана.

Фрейлейн Бюрстнер молчала и несколько потерянно смотрела перед собой в пол.

— Почему бы фрау Грубах и не поверить, что я на вас покусился? — прибавил К.

Перед его глазами были ее волосы, расчесанные, низко перехваченные и туго собранные, рыжеватые волосы. Он надеялся, что она поднимет к нему лицо, но она, не меняя позы, сказала:

— Извините меня, я больше из-за этого неожиданного стука так испугалась, а не из-за возможных последствий того, что там этот капитан. После вашего крика в комнате было так тихо, а тут — стук, поэтому я так и испугалась, к тому же я сидела близко от двери, и застучали почти возле меня. За ваше предложение я вам благодарна, но я его не принимаю. Я сама могу ответить за все, что случается в моей комнате, и перед всеми. Я только удивлена, что вы не замечаете, как оскорбительно для меня ваше предложение, независимо от ваших, естественно, благих намерений, которые я, конечно, ценю. Но теперь идите, оставьте меня одну; теперь я в этом нуждаюсь еще больше, чем прежде. Из тех нескольких минут, о которых вы просили, теперь уже получилось полчаса с лишним.

К. схватил ее пальцы, потом запястье.

— Но вы на меня не сердитесь? — спросил он.

Она стряхнула его руку и ответила:

— Нет-нет, я никогда и ни на кого не сержусь.

Он снова сжал ее запястье, на этот раз она стерпела и так и повела его к двери. Он твердо решился уходить. Однако перед самой дверью остановился, словно не ожидал встретить здесь дверь; фрейлейн Бюрстнер воспользовалась мгновением для того, чтобы высвободиться, открыть дверь, выскользнуть в прихожую и оттуда прошептать К.:

— Ну, идите же, пожалуйста. Вот, видите, — она указала на дверь капитана, из-под которой пробивался свет, — загорелся; теперь тешится на наш счет.

— Я уже иду, — сказал К., выскочил, схватил ее, поцеловал в губы и потом покрыл поцелуями все ее лицо, словно измученный жаждой зверь, хватающий языком воду наконец-то найденного источника. В конце концов он добрался до шеи, до ямочки у горла, и там его губы задержались надолго. Какой-то шорох в комнате капитана заставил его поднять голову.

— Ну, я пойду, — сказал он; он хотел назвать фрейлейн Бюрстнер по имени, но он его не знал.

Она устало кивнула; уже наполовину отвернувшись, она оставила ему, словно ничего об этом не зная, руку для поцелуя и потом ушла, сутулясь, к себе в комнату. Вскоре после этого К. лежал в своей кровати. Заснул он очень быстро, но, перед тем как заснуть, он еще немножко поразмышлял о своем поведении; он был им удовлетворен, но удивлялся, что не был еще более удовлетворен; этот капитан вызывал у него серьезную озабоченность в отношении фрейлейн Бюрстнер.