Арье «Баал-Гуф»

Добрые гости и на этот раз не отказались, набросились на закуску, хватали, кусали, жевали, набивали полные рты и не забывали сунуть детишкам, жавшимся у родительских ног. И опять-таки все исключительно с целью причинить Арье убыток. Арье старался ничего этого не замечать, но у него едва не помутился рассудок при виде десятков жующих ртов, ворочающихся языков, кусающих и пережевывающих зубов. А когда его обступили со всех сторон с поднятыми рюмками и криками «ле-хаим!», [13] он настолько потерялся, что, вместо того, чтобы пожать протянутую ему руку реб Аарона, самого старого и почтенного из гостей, он схватил его вдруг за бороду и хотел поцеловаться, как делал это обыкновенно с возчиками. Тот, однако, хоть и с трудом, но ускользнул от непрошеных ласк.

А Хана? Кто не видал в ту субботу Ханы в ее наряде и уборе — тот никогда не видел настоящей барыни! Все драгоценности и ожерелья, что в течение долгих лет и месяцев уныло лежали где-то в темноте, в недрах комода, запрятанные в чулок, теперь вышли на свет Божий, чтобы к общей радости блистать на Хане, и та нарочно без толку сновала между гостей, чтоб всем было видно, как она разубрана: «Посмотрите-ка, важные барыни, вот мои уши, а в них висят, качаются и блестят две жемчужные сережки величиной с большую горошину… Вы думаете — это все? А взгляните-ка сюда и пусть у вас глаза лопнут от зависти! Вот толстая и длинная золотая цепочка позвякивает и посверкивает у меня на груди. А вот браслеты на руках, а вот кольца на пальцах — вот они обе мои руки, перед вами, подойдите и пощупайте!» Так, казалось, говорила она всем своим существом. Ей, правда, было странновато и непривычно, она и сама виделась себе какой-то не вполне настоящей, как бы неопытной барыней; но неважно, ведь вся она унизана блестящим и сияющим золотом. И даже на лице ее, вроде бы появились отблески золота и серебра, отчего его обычное туповатое выражение на время скрылось под налетом богатства и знатности. Двойной подбородок напружинился и округлился, как яблоко, свекольно-красные щеки пылали, будто она только что получила от Арье две оплеухи. Даже парик, высокий, заплетенный наподобие халы, и тот придавал ей величавости. Отныне она тоже барыня! Ей-таки удалось привлечь взгляды нескольких дам, взгляды, полные затаенной злости, зависти и насмешки, — и те немедленно принимались перешептываться и обмениваться колкими замечаниями в ее адрес, едва только Хана выходила в кухню или выбегала в другую комнату.

Настал черед кугелей. Хана приложила все свои кулинарные способности (она была дочерью мясника) к тому, чтоб сделать угощение как можно более достойным торжества. Поэтому она изготовила три кугеля — лучший из них был с начинкой из потрохов, который не всякая еврейка знает как приготовить, чтоб не горчил и пах хорошо. Сам Арье подвиг ее на это в пятницу: пусть едят и лопаются от зависти. Однако ангел, ответственный за субботние блюда, на этот раз подвел их самым бессовестным образом: главный кугель, царь кугелей, не прожарился как следует, потому что печь слишком скоро остыла, и его появление на столе сопровождалось отнюдь не райским благоуханием. Те из гостей, которые пришли лишь назло, нашли тут удобный случай выместить свои обиды: начали кривить и воротить носы с убийственными намеками… Наиболее же вежливые гости уставились на самого почетного старца, который сидел во главе стола, и выжидали, как поведет себя его почтенный нос.

Высокородный старец дотронулся кончиком носа до самого кугеля, повернул нос на один бок и понюхал правой ноздрей, потом — на другой бок и понюхал левой ноздрей, после чего, ни слова не говоря, отодвинул свой кусок вместе с воткнутой в него вилкой, закрыл глаза и стал читать послетрапезную молитву. Затем он поднялся из-за стола, намереваясь попрощаться с хозяевами и отправиться домой с подобающей ему солидностью, но увидав, что Хана собирается просить его отведать кугель, который она специально для него готовила, он поспешно ткнул руку в протянутую руку Арье и, бормоча подобающее доброе пожелание, тихонько выскользнул из дому. Его примеру последовали и другие почтенные гости. Они торопливо уходили, словно спасаясь от пожара, — на горе кугелю с потрохами, этому царю всех кугелей, который горьким сиротой остался стоять на столе, к великому огорчению Ханы и к тайной радости Арье.

Для балагул Хана накрыла особый стол в отдельной комнате, и угощение тоже приготовила им особое: бутыль разбавленной водою водки, медовые пряники и три селедки, заправленные уксусом и прованским маслом. Но из лакомств, которые были на главном столе, она им вовсе ничего не подала, чем вызвала их горячий гнев и сдержанные ругательства. Решив отомстить за оскорбление — а балагулы на празднествах горазды обижаться, — они выместили свой гнев на водке, опорожнив бутыль до дна. Вышли они из дому угрюмые и возмущенные, с хозяевами не простились и затаили в душе злобу.

— Слава Богу, — сказал Арье, садясь за стол после бегства важных гостей. — Ты видала Хана, как эти пьяницы и обжоры набросились, точно саранча, на угощение и уничтожили все без остатка? Да в карманы еще насовали! Чудо еще, что этот кугель уцелел, — и Арье сунул в рот несколько кусков редьки и лука.

— А мне жалко, — ответила Хана. — Ты заметил, Арье, что эта надутая Шпринца со мной говорила очень любезно, и даже…

— Э, бабьи дела! — прервал ее Арье. — Было бы о чем жалеть!.. Подай-ка печенку с луком.

— Я, — продолжает Арье, набивая рот печенкой, — больше люблю возчиков, чем всех этих важных евреев: те, по крайней мере, благодарят за честь, которую им оказываешь, а эти сплетники приходят только, чтоб высмотреть, что у тебя не так, и раструбить потом на всех перекрестках. Сегодня они до отвала наедаются твоими харчами, а завтра тебя же поднимут на смех. Дай Бог, чтоб я ошибся… Подай-ка, Хана, вон те яйца с луком.

Так беседовал Арье с женой за субботним обедом. Видно было, что оба они в хорошем настроении и ведут одни пустые разговоры, чтоб только время провести, и все это за неспешной трапезой — рюмка полна до краев, перетомившиеся в печи кушанья поглощаются в охотку, а едоки благодушествуют.

И был вечер, и было утро, и настало воскресенье.

И все пошло по-прежнему. Надежды Ханы на то, что торжественное новоселье и кугели вознесут ее в глазах окружающих на более высокую ступень, не оправдались. Не осуществилось и желание Арье, чтоб враги его лопнули от зависти. Никто из них не лопнул, и за исключением того, что два-три желудка почувствовали надобность в касторке, никаких несчастий — сохрани Бог! — застолье Арье не принесло. Зато сбылось субботнее предсказание Арье относительно сплетников. Уже в воскресенье с утра они жевали и пережевывали угощение Арье и его кугели повсюду, где собиралось больше одного еврея. Когда вчерашние почтенные гости сошлись в синагоге на утреннюю молитву, тотчас было поставлено на обсуждение субботнее торжество, и каждый из сплетников (а кто из знатных жителей М-ой улицы не претендует на это звание?) старался выпустить полный колчан шпилек и острот в каждое поданное Ханой блюдо, приперчить целой горой колкостей каждый кусок съеденного угощения. И, само собой разумеется, особенно досталось злосчастному кугелю с потрохами, на его долю выпали самые язвительные, самые ехидные насмешки. Почтенный старец солидно и со всеми подробностями рассказал, как эта свинья Арье осмелился ткнуться своей мордой прямо ему в лицо — целоваться надумал, видите ли, и как ему чудом удалось вырваться. Евреи средней руки, что теснились поближе к старцу, подсыпали каждый от себя перца, основываясь на собственных наблюдениях. Так разделали Арье под орех, что важный старец благодушно хихикнул, а средние захохотали.

А коль скоро ничего не изменилось, то Арье нужды нет во всей этой куче комнат, теперь совершенно бесполезных. Поэтому в воскресенье пополудни, на другой день после званого обеда, он запер все комнаты на замок, оставив для жилья только четыре. Остальные открывались в исключительных случаях: когда приезжал К-ский цадик или какой-нибудь родитель засылал сватов к сыновьям Арье.