Арье «Баал-Гуф»

Говорят, сапожник без сапог. Так и Арье в первые годы достатка не видел надобности изменять своему старому жилью — покривившейся и хлипкой хатке, купленной когда-то за бесценок вместе с землей, — и строить новый дом, чтобы солидно обставить его и жить, как люди. Старая лачуга состояла из двух темных комнатушек и огромной кухни. Хане, в которой Арье стал замечать честолюбивое стремление стать барыней, эта хатка с просевшей, как спина у клячи, крышей давно опротивела, и она уж не раз намекала, что надо бы построить дом, как у людей, и сломать эту негодную лачугу. Арье, однако, на ее блажь не обращал внимания — и не подумайте, что по скупости или со злости, а потому только, что ему не с руки было менять привычки и очень уж берег он свою удачу. Откуда-то взялось у него представление, что он должен оставаться таким же Арье, каким его застало счастье. Этому Арье везет, а другому — поди знай! Самая малая перемена может спугнуть удачу, повернуть колесо судьбы. Напрасно доказывала ему Хана, что она не может навлечь беду, ведь это благодаря ей привалило счастье, и что если именно она уговаривает его так поступить, то, верно, совет ее хорош и Бог ей поможет — Арье был неумолим, как скала. И Хана уже отказалась было от надежды когда-либо достичь положения барыни, уже начала плакаться и жаловаться на свою судьбу, мол, зачем ей все ее состояние и богатство, если до сих пор и на улице, и в синагоге ее считают чуть ли не прислугой? И как унизительно ее положение среди дам! Какой позор и стыд, когда в ее конуру (так она именует свое жилище) случается зайти дамам-благотворительницам! Лучше сквозь землю провалиться, чем принимать их здесь! Тесно и темно, как в гробу, мебель ломаная, посуда побитая, как у последней побирушки. А Арье — холера его побери! — сидит себе со своими балагулами и в ус не дует. Так причитала Хана в тоске и не находила утешения. Эти жалобы еще участились с тех пор, как ее начали тайком посещать какие-то особы и заговорщицки шушукаться с нею в уголке. Это были торговки, что приносят под передником разные украшения и остатки тканей, предлагая их по случаю дешево женщинам, что не в ладах с мужьями и хранят заветные узелки с припрятанными деньгами. Хана тоже тайно вела с ними дела и в глубине комода хранила в чулке скопленные драгоценности. Если б теперь у Ханы был новый дом и новая мебель, она была бы самой настоящей барыней. Но там, где не действует убеждение, помогает время: чего Хана не добилась красноречием, подарил ей случай. Дело было вот как.

Однажды к Арье заглянул какой-то циркач — не то фокусник, не то акробат, который плясал на канате и влезал на деревянный столб высотой в пятьдесят локтей, — одним словом, одна из тех пташек, что всегда поджидал Арье… Циркачу понадобилось высокое, особого рода бревно, каковое нашлось только у Арье и было продано за солидную цену.

Бревно это мирно лежало себе в нижнем ярусе, наполовину уйдя в землю под тяжестью целой горы других бревен и балок. Арье пришлось нанять рабочих, чтобы снять верхние ряды, добраться до низу и вытащить искомое бревно. Когда же нашли, что искали, открылись в земле громадные залежи леса, целый склад, схороненный глубоко под землей. Эта Помпея, [12] которую Арье нежданно-негаданно обнаружил у себя на дворе, поставила перед ним вопрос: куда девать все эти сокровища? Куда их поместить? Тут-то и зародилась у Арье мысль: может, послушать-таки жену? Она уже давно уговаривает его поставить новый дом вместо этой развалюхи, показать всем этим паршивцам, что и у Арье, слава Богу, дом большой и новый. Ведь не из скупости же он не строил дома до сих пор, а из боязни, как бы счастье не изменило. Но эта внезапная находка, которую сам Бог послал ему, — верный знак, что можно решиться на дело, не рискуя.

Арье приказал разрыть все эти могилы, потревожить сон лесных мертвецов и почтительно попросить их древние сиятельства выйти на свет Божий. Кто не видал этих гигантских бревен и могучих балок, восстающих из земных недр, понятия не имеет, что такое сокрушенное величие, поверженное великолепие, посрамленная старость! Громадные тела распростерлись на земле, тяжелые и неподвижные. Они почернели и отсырели, покрылись трещинами, в которых поселились муравьи и черви, их сердцевина разъедена гнилью и пахнет тлением… А ведь в свое время они были красой и гордостью леса!..

Эти гиганты, с которых топор плотника предварительно снял их благородную оболочку, были распилены, обтесаны и с миром упокоились в стенах дома, который построил Арье. Глядя, как раздевают и распиливают этих великанов, Арье вспомнил доброе старое время и забытые услады тех лет, когда еще не наполнилась земля всеми этими новыми людишками, у которых только и есть, что фи-фу-фа. Он любовно вспоминал и рассказывал молодым возчикам о людях прошлого поколения, о том, что они, только они действительно знали толк в еде — как едят, сколько едят и что едят; только они понимали, как набираются силы из тарелки. Арье вспоминал огромные вареники с творогом, которые подавались дедам в глубоких глиняных мисках. Эти гигантские вареники — каждый с булку величиной — были сделаны на манер конвертов из теста и наполнялись творогом по полфунта на штуку. Подавали их, поливая сверху кипящим сливочным маслом, так что они скворчели и квакали, как лягушки. А кугель, так называемый «трембеле», слоеный, с начинкой из лука, томленного в топленом курином жиру? А жареные гуси? А фаршированные пупки? А крепкая водка в графинах, которая приятным теплом разливалась по всему телу? А соленые огурцы? — О-хо-хо, хорошо тогда было! Нынешнее поколение никогда не пробовало настоящей еды и питья, какие они на вкус. А он, Арье, до сих пор еще жив тем, что едал в те славные дни…

Прошло немного времени, и все эти паршивцы, от мала до велика, с завистью смотрели на то, что Арье так хотелось показать: бок нового дома, гордо и величественно выходивший на улицу, тогда как сам дом, во всю свою длину, размещался внутри двора и радовал глаз соразмерностью и красотою, а к двери вело маленькое крытое крыльцо.

Само собой разумеется, что постройка дома не обошлась без помощи ребе. Перед тем, как закончить постройку, Арье отправился к нему за благословением и талисманами. Ребе был к нему очень милостив и одарил, как мог: дал ему четыре истертых копейки, чтоб закопать их в четырех углах дома, сто тридцать восемь металлических иголок, чтоб поместить их под порогами, и другие обереги и амулеты на стены и в углы дома. Нагруженный этим добром, Арье возвращался домой в столь славном расположении духа, что решил отпраздновать новоселье и угостить всю улицу, всех и каждого: знатных бар и почтенных евреев — на последнем настояла Хана.

В ту же субботу к Арье в дом на новоселье стеклась вся знать улицы; никто не пренебрег приглашением, пришли с женами и детьми, с малютками, едва начавшими ходить, — пришли специально, чтобы ввести Арье в расход.

Большого почета удостоился Арье в эту субботу. Все видели его богатство, видели силу и могущество его мошны! Сперва он объяснил гостям, что его дом построен не из «французов» — не из тоненьких жердочек, как, к слову сказать, дома некоторых почтенных особ, дома, которые чудом держатся на своих курьих ножках. Он построил свой дом из солидных и крепких дубовых бревен, которые будут служить вечно. Арье — вы ведь знаете Арье? — он шуток не любит. Затем Арье провел гостей по всем комнатам и показал им новую мебель, попутно расхваливая ее.

— Видите эти стулья? Здесь одного не хватает до дюжины. Они стояли в зале у графа Фьютинкевича. Однажды к нему пришел очень важный и очень толстый генерал, сел на такой стул и сломал его. А оттого что не нашлось мастера восстановить комплект, граф продал их мне за бесценок, за двести тридцать рублей, — так он хвастался и остальной мебелью. Особой гордостью его были два больших допотопных зеркала в позолоченных рамах, что, по его словам, лет шестьдесят тому назад висели в кабинете одного министра или кого-то вроде министра и только чудом попали в N. Гости заглянули было в зеркала, чтобы воочию убедиться в их достоинствах, но их отражения как будто свела внезапная судорога. Подобные похвалы выпали и на долю обшарпанного кресла с пуфом, занявших почетные места ввиду знатного происхождения. Воздав хвалы собственному добру, Арье с легким сердцем, как человек, исполнивший свой долг, вернулся в залу и предложил гостям отведать стоявшего на столе угощения.