Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)

— По-моему, ты не из робких, Йёста.

— Единственная услуга, которую я мог тебе оказать, Элисабет, это освободить тебя от себя.

Невыразимое презрение к нему сверкнуло из-под ее нахмуренных бровей.

— Так ты хочешь, чтобы я оказалась женой самоубийцы?

Черты его лица исказились.

— Элисабет, давай выйдем отсюда и спокойно поговорим!

— А почему бы этим людям не послушать нас? — воскликнула она с возмущением. — Разве мы лучше любого из них? Разве хоть один из них причинил кому-нибудь столько страданий и горя, сколько причинили мы? Они дети лесов и проезжих дорог, их все ненавидят. Пусть же они узнают, как грех и горе идут по стопам повелителя Экебю, всеми любимого Йёсты Берлинга! Напрасно ты думаешь, что твоя жена лучшего мнения о тебе чем о ком-либо из них.

Он с трудом приподнялся на локте и с гневом посмотрел на нее.

— Я совсем не такой подлый, каким ты меня считаешь, — сказал он.

И тут он рассказал ей все, что произошло с ним за эти два дня.

Первые сутки он бродил по лесам, преследуемый угрызениями совести. Ему было невыносимо смотреть людям в глаза. Но тогда он еще не думал о смерти, ему просто хотелось уйти куда-нибудь далеко-далеко. Однако в воскресенье он спустился с гор и подошел к церкви Бру. В последний раз хотел он увидеть свой народ, бедных, голодающих обитателей прихода Лёвше: их участь он мечтал облегчить, когда беседовал, сидя у дороги с пастором из Брубю, а потом полюбил их, полюбил в ту самую ночь, когда смотрел на толпу, уносящую с собой мертвую девушку из Нюгорда.

Богослужение уже началось, когда Йёста подошел к церкви. Он незаметно пробрался на хоры и смотрел оттуда вниз на людей. Он испытывал невыразимые муки. Ему так хотелось обратиться к ним, чтобы облегчить их страдания. Как бы ни был он сам подавлен, но он нашел бы для всех слова надежды и утешения, если бы имел право говорить с ними в храме божьем.

Тогда он прошел в ризницу и написал то обращение, о котором его жена, по всей вероятности, уже слышала. В нем он обещал, что скоро в Экебю снова начнутся работы и что зерно для посева будет роздано голодающим. Он надеялся, что его жена и кавалеры выполнят это обещание, когда его с ними не будет.

Выйдя из ризницы, он увидел перед помещением приходского совета гроб. Это был грубо сколоченный гроб, отделанный черным крепом и украшенный венками из зелени брусники. Он догадался, что это гроб с прахом капитана Леннарта. Народ упросил капитаншу поспешить с похоронами, чтобы все съехавшиеся на ярмарку могли присутствовать при погребении.

Он стоял и смотрел на гроб, как вдруг на плечо его тяжело опустилась чья-то рука. Это был Синтрам.

— Йёста, — сказал он, — если ты хочешь сыграть с кем-нибудь забавную штуку, то ляг и умри. Ну разве не хитро придумано: взять и умереть, - так одурачить порядочных и честных людей. Ложись и умри, говорю я тебе!

Йёста в ужасе слушал злого Синтрама. А тот жаловался, что провалились все его планы. Он хотел, чтобы берега Лёвена опустели. Потому-то он и сделал хозяевами этих мест кавалеров, потому-то он и не мешал пастору из Брубю грабить народ, потому-то он и накликал на эти края голод и засуху. Побоище на ярмарке в Брубю должно было привести к новым бедствиям. Распаленные нуждой и голодом люди должны были предаться убийствам и грабежу. Затем пошли бы бесконечные дознания и аресты, которые вконец бы разорили народ. Голод, беспорядки и всевозможные беды — вот что ожидало бы жителей здешних мест. И все это было бы делом рук злого Синтрама; и он бы радовался и гордился этим. Он так любил опустошенные деревни и невозделанные поля. Но тот, кто сумел вовремя умереть, помешал ему осуществить все задуманное.

Тогда Йёста спросил его, зачем ему все это нужно.

— Это просто доставило бы мне удовольствие, Йёста, ибо я воплощение зла. Я — это большой медведь в горах, я — это снежная метель на равнине; убивать и преследовать — вот мое излюбленное занятие. Долой, говорю я, долой людей и плоды их трудов! Терпеть не могу их. Пусть немного побегают и повозятся у меня под ногтем, иногда это бывает даже забавно. Но теперь я пресыщен этой игрой, Йёста, теперь я хочу сокрушать, убивать и уничтожать.

Он был безумен, совершенно безумен. Много лет назад начал он заниматься всей этой чертовщиной, а затем так сроднился со злом, что и в самом деле считал себя теперь духом преисподней. Злоба, которую он вскормил и воспитал в себе, прочно завладела теперь его душой. Подобно любви и сомнениям, злоба тоже может лишить человека рассудка.

Он был так разъярен, этот злой заводчик, что, не помня себя от гнева, бросился к гробу и начал срывать венки и траурный креп. Тогда Йёста Берлинг крикнул ему:

— Не смей трогать гроб!

— Вот тебе и раз, неужели уж мне нельзя и до гроба дотронуться? Да стоит мне только захотеть, и я опрокину своего друга Леннарта на землю и растопчу ногами его венки. Разве ты не знаешь, сколько неприятностей он мне причинил? Взгляни, в каком роскошном экипаже я теперь разъезжаю?

И тут только Йёста Берлинг увидел стоящие за оградой церкви две тюремные кареты с ленсманом и конвойными.

— Ну вот видишь, разве не должен я благодарить капитаншу из Хельёсэтера за то, что она вчера откопала в старых бумагах мужа улики против меня по тому делу с порохом? Разве не должен я чем-нибудь доказать, что ей лучше было бы варить пиво и печь пироги, нежели посылать за мной ленсмана и конвойных? Разве не могу я вознаградить себя за те слезы, которые я пролил, убеждая ленсмана Шарлинга разрешить мне заехать сюда помолиться у гроба моего доброго друга?

И он снова принялся срывать траурный креп. Тогда Йёста Берлинг подошел вплотную к нему и схватил его за руки.

— Я готов отдать все на свете, только бы ты не трогал гроб, — сказал он.

— Делай, что хочешь! — проговорил сумасшедший. — Кричи, если хочешь! Кое-что я все-таки успею сделать, прежде чем придет сюда ленсман. Можешь драться со мной, если хочешь! Здесь, рядом с церковью, это будет веселое зрелище. Давай драться среди венков и погребальных покрывал.

— Я все отдам, лишь бы ты не тревожил покойного. Возьми мою жизнь, возьми все, что у меня есть!

— Не слишком ли ты горазд на обещания, мой мальчик?

— Можешь проверить.

— Ну, тогда иди и лиши себя жизни!

— Сделать это мне будет нетрудно, но не раньше, чем гроб будет предан земле.

На том и порешили. Синтрам взял с Йёсты клятву, что тот выполнит обещание не позже чем через двадцать часов после погребения капитана Леннарта.

— Тогда уж я буду уверен, что ты никогда не сделаешься порядочным человеком, — сказал он.

Йёсте Берлингу было не так трудно дать обещание. Он радовался, что возвратит наконец свободу своей жене. Угрызения совести не давали ему покоя. Единственное, что еще останавливало его, — это обещание, данное майорше: жить до тех пор, пока дочь пастора из Брубю не оставит своего места служанки в Экебю. Но Синтрам уверил его, что, после того как она унаследовала сбережения своего отца, ее нельзя больше считать служанкой. Йёста возразил на это, что пастор из Брубю запрятал свое добро так надежно, что его никто не сможет найти. Но Синтрам тогда ухмыльнулся и сказал, что оно запрятано среди голубиных гнезд на колокольне в Брубю. На этом они расстались, и Йёста опять пошел в лес. Он решил умереть на том месте, где разбилась девушка из Нюгорда. Там он и проблуждал весь остаток дня. Он видел в лесу свою жену, и потому-то у него не хватило силы воли тотчас же покончить с собой.

Обо всем этом он рассказал своей жене, когда лежал связанный на полу в лесном хуторе.

— О, как мне все это знакомо! — воскликнула она, выслушав его до конца. — Напускной героизм, игра в героические подвиги! Да, Йёста всегда готов сунуть в огонь свои руки, он всегда готов к самопожертвованию! Насколько неотразимым все это казалось мне прежде! И как я теперь ценю спокойствие и холодную трезвость ума! Какую пользу принесло бы покойному твое обещание? Ну, допустим, Синтраму и удалось бы опрокинуть гроб и сорвать с него траурный креп? Его бы, несомненно, снова подняли, обили бы новым крепом и украсили бы другими венками. А не лучше ли было бы, положив руку на гроб доброго человека, поклясться на глазах у Синтрама всю жизнь помогать тем обездоленным, которых он хотел погубить? Не лучше ли было бы посмотреть на окружавших тебя в церкви людей и сказать себе: «Я должен им помочь, и я приложу все силы для этого». А ты предпочел возложить это тяжкое бремя на плечи слабой жены и немощных стариков.