Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут

В это время Бадалия, выдержав ежедневную вечернюю схватку с матерью Ласкар-Лу, была теперь у себя в комнате. На все самые язвительные упреки, какие только может придумать язык обитательниц Геннисон-стрит, старуха, уличенная в сотый раз в воровстве съестного, посылаемого из сострадания несчастной калеке, только хихикала в ответ и возражала:

— А вы думаете, что Лу никогда в жизни не обманывала мужчин? Да она и помирает от того, что слишком много возилась с ними. Я! Да я еще лет двадцать проживу!

Бадалия хорошенько встряхнула ее больше из принципа, чем в надежде излечить ее, и вытолкнула на улицу, где старуха свалилась, как сноп, на мостовую, призывая всех чертей на голову Бадалии.

И один из них явился по ее зову в образе мужчины с очень бледным лицом, который обратился к ней, назвав ее по имени.

Тогда мать Ласкар-Лу вспомнила. Это же был муж Бадалии, а возвращение мужей всегда сопровождалось на Геннисон-стрит потасовками.

— Где моя жена? — спросил Том.

— Она у себя наверху, ступай к ней, — отвечала старуха, свалившись набок. — Вы вернулись за ней, Том?

— Да. С кем она связалась, пока меня не было?

— Со всеми попами в приходе. Она стала такая, что вы ее и не узнаете.

— Подлая она!

— О да. Она теперь снюхалась с сестрами милосердия и с попом. А он дает ей деньги — целыми фунтами каждую неделю. И за это она живет с ним — уже несколько месяцев. Нет ничего удивительного, что вы не хотели с ней жить и бросили ее. Она выбросила меня с лестницы на улицу, чтобы я тут валялась и издыхала, как собака!

— Она все в той же комнате? — спросил Том, перешагнув через старуху, которая рылась в щелях мостовой, ища какой-нибудь добычи.

— Да, но она стала такая красивая, что вы ее не узнаете.

Том поднялся по лестнице, а старая леди захихикала ему вслед. Том был раздражен. Теперь на некоторое время Бадалия не будет в состоянии угощать пинками других людей и входить в комнату как раз тогда, когда присылалась пища для больной.

Бадалия, уже полураздетая на ночь, услышала хорошо знакомые шаги на лестнице. И прежде чем он толкнул ногой в дверь, как он это делал обыкновенно, она успела передумать обо многом.

— Том вернулся, — сказала она сама себе. — И я этому рада, несмотря на попа и на все остальное.

Она открыла дверь и окликнула его по имени. Но мужчина оттолкнул ее от себя.

— Не нужно мне этих поцелуев и лизанья. Надоело мне все это, — сказал он.

— Я вас не так часто целовала эти два года, чтобы успеть вам надоесть.

— Меня целовали женщины получше вас. Деньги есть?

— Есть немного, очень немного.

— Это — ложь, и вы это хорошо знаете.

— У меня нет своих. О, Том, к чему говорить о деньгах в первую же минуту возвращения? Вы не любите Женни? Я так и знала, что вы ее не любите.

— Молчите лучше. Найдется же у вас столько, чтобы человек мог выпить в свое удовольствие?

— Вам не следует больше пить. Вы и так пьяны. Вам надо лечь в постель, Том.

— У вас?

— Ну, да — у меня. Чем я хуже Женни? Говоря это, она протянула к нему руки. Но хмель еще крепко держал Тома.

— Это не для меня, — сказал он, прислонившись спиной к стене. — Вы думаете, я не знаю, как вы вели себя с тех пор, как я ушел?

— Спросите, кого хотите! — с негодованием возразила Бадалия. — Кто посмеет что-нибудь сказать обо мне?

— Кто посмеет? Да все говорят. Я только пришел сюда, как уже узнаю, что вы с попом неизвестно где. Что нужно от вас попу?

— Поп всегда бывает здесь, — поспешно отвечала Бадалия. В эту минуту она думала о чем угодно, только не о священнике. Том важно уселся на единственный стул, стоявший в комнате. Бадалия продолжала свои приготовления ко сну.

— Хорошенькое это дело, — сказал Том, — говорить своему законному мужу, — я ведь заплатил пять долларов за обручальное кольцо. Поп всегда здесь, а? И вы при этом так же невозмутимы, как медная кастрюля! Да есть ли у вас стыд? Может быть, он и теперь под кроватью?

— Том, вы совершенно пьяны. Мне нечего стыдиться.

— Вам! Да вы даже не знаете, что такое стыд. Но я пришел сюда не для того, чтобы молиться с вами. Отдайте мне то, что он вам дал, и тогда я оставлю вас в покое и пойду к Женни.

— У меня нет ничего, кроме нескольких медяков и одного шиллинга или что-то в этом роде.

— А почему же говорят, что поп дает вам по 5 фунтов в неделю?

— Кто это говорит?

— Мать Ласкар-Лу, она лежит там на мостовой, но она честнее, чем вы когда-либо были. Дайте мне денег!

Бадалия сняла с каминной доски маленькую коробочку для иголок, вынула из нее четыре шиллинга и три пенса, — законные сбережения от ее торговли, — и подала их человеку, который сидел, развалившись на стуле, оглядываясь кругом, и ворочал широко открытыми глазами.

— Это не пять фунтов, — вяло выговорил он.

— Больше у меня нет. Возьмите их себе и ступайте, если не хотите остаться у меня.

Том медленно поднялся, придерживаясь за стул.

— А как же те деньги, что давал вам поп? Мать Ласкар-Лу сказала мне об этом. Вы должны мне их отдать, или я заставлю вас силой.

— Мать Ласкар-Лу ничего не знает об этом.

— Нет, знает, и даже больше, чем вы бы хотели, чтобы она знала.

— Не знает ничего. Я ее здорово поколотила, и я не могу дать вам денег, Том. Все, что хотите, Том, только не это, только не это. У меня нет своих денег. Разве вам мало доллара? Эти деньги даны мне на хранение. Вот и тетрадка, где я записываю расходы.

— На хранение? Что это еще за деньги, о которых ваш муж даже не знает? Скажите, пожалуйста, на хранение!.. Вот вам… получите и это!..

Том подошел к ней и ударил ее кулаком по лицу.

— Отдайте мне те деньги, что вам дали, — проговорил он тусклым, безразличным голосом человека, находящегося в бессознательном состоянии.

— Я не дам, — сказала Бадалия, отшатнувшись от него и ударившись об умывальник.

Со всяким другим мужчиной, кроме своего мужа, она вступила бы в драку с яростью дикой кошки, но Том был два года в отсутствии, и она рассчитывала, что временная уступчивость могла вернуть его ей. Но тем не менее деньги, доверенные ей на хранение, были для нее священны.

Хмельная волна, задержавшаяся так надолго, хлынула сразу и затопила мозг Тома. Он схватил Бадалию за горло и принудил ее стать на колени. В эту минуту ему казалось вполне уместным наказать ее, как блудную жену, которая два года находилась в отсутствии; кроме того, она сама созналась в своей вине, отказавшись отдать ему вознаграждение, полученное ею за ее грех.

Мать Ласкар-Лу ждала на мостовой, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки жалоб или плача, но ничего не было слышно. Даже если бы Том выпустил ее горло, Бадалия не стала бы кричать.

— Отдайте мне деньги, вы, распутница! — сказал Том. — Так-то вы отплачиваете мне за все, что я для вас сделал?

— Я не могу. Это не мои деньги. Господь да простит вам, Том, за то, что вы… — голос ее прервался, потому что одна рука Тома схватила ее за горло и толкнула к кровати.

Она ударилась лбом о спинку кровати и упала на колени на пол. Для уважающего себя мужчины невозможно было удержаться от того, чтобы не ударить ее ногой, и Том ударил ее с убийственной методичностью, порожденной виски. Голова ее стукнулась об пол, и Том ударял по ней до тех пор, пока завитки волос, цеплявшиеся за его подбитую гвоздями подошву, и ощущение холода от разлитой по полу воды не сказали ему, что пора остановиться.

— Где поповские деньги, эй, вы, содержанка! — шепнул он ей в залитое кровью ухо. Но ответа не было, вместо него послышался стук в дверь, и голос Женни Уобстоу прокричал яростно:

— Выходите оттуда, Том, и пойдем домой! А вы, Бадалия, смотрите, я вам глаза выцарапаю за это!..

Друзья Тома исполнили его поручение, и Женни после первого припадка страстного гнева и плача решилась отправиться на поиски Тома и, если можно, вернуть его домой. Она готова была даже выдержать побои за устроенный ею публичный скандал на Геннесис-Рент. Мать Ласкар-Лy провела ее до комнаты, где разыгралась ужасная драма, и с хихиканьем спустилась снова вниз. Если Тому не удалось еще выколотить душу из тела Бадалии, то, по крайней мере, должна была произойти генеральная битва между Бадалией и Женни. Мать Ласкар-Лу хорошо знала, что во всем аду не найдется фурии страшнее женщины, когда она вступает в драку, чувствуя в себе движение зачатой ею жизни.