Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут

Редьярд Киплинг

Собрание сочинений: Том 2

Отважные мореплаватели

I

Туман клубился над Атлантическим океаном. Большой пароход быстро шел вперед, резким свистом разгоняя на пути рыбачьи лодки.

Дверь в курительную комнату была настежь раскрыта.

— Этот мальчишка Гарвей совершенно несносен, — произнес человек в сером пальто, порывисто захлопнув дверь. — Вовсе нам не нужен здесь этот выскочка!

— Знаю я это воспитание. В Америке много таких господ! — проворчал сквозь зубы седоволосый немец, прожевывая сандвич. — Они плохо кончают!

— Ну… особенно тревожиться тут нечего, скорее надо пожалеть его! — возразил обитатель Нью-Йорка, растянувшись во весь рост на подушках дивана. — Его таскали из отеля в отель, когда он был еще совсем ребенком. Сегодня утром я говорил с его матерью. Она очень милая леди, но совсем не умеет руководить сыном. Он отправляется в Европу, чтобы закончить свое образование.

— Это образование еще не начиналось! — раздалось из угла, где сидел, скорчившись, филадельфиец. — Мальчик говорил мне, что получает двести долларов в месяц карманных денег. Ему еще нет и шестнадцати лет.

— Его отец — железнодорожный туз? Не правда ли? — спросил немец.

— Да, и это, и рудники, и акции, и суда. Он заведовал постройкой в Сан-Диего и в Лос-Анджелесе, владеет полдюжиной железных дорог и позволяет жене мотать свои деньги, — усталым голосом продолжал филадельфиец. — Запад не удовлетворяет богатую леди. И вот она кружит по свету со своим мальчиком и своими расстроенными нервами. Побывали они и во Флориде, и в Адирондаке, и в Нью-Йорке и т. д. Мамаша желает позабавить своего мальчика. Когда он вернется из Европы домой, это будет сплошной ужас!

— Что хочет сделать из него отец?

— Старик мечтал о многом и несколько лет тому назад осознал свою ошибку. Жаль, потому что в мальчике много хороших черт.

Дверь снова растворилась, и в комнату вошел стройный, высокий мальчик лет пятнадцати, держа сигарету в углу рта.

Желтоватый цвет лица мало подходил его возрасту, а в его взгляде читалась нерешительность, вызов и какая-то болезненность. Юноша был одет в цветную куртку, гамаши, красные чулки и велосипедные башмаки. Красная фланелевая шапочка была сдвинута на затылок. Свистнув сквозь зубы, он оглядел все общество и громко произнес:

— Туман порядочный… Около нас столпилось много рыбачьих лодок… Не наехать ли нам на одну из них?..

— Закройте дверь, Гарвей, — сказал житель Нью-Йорка, — закройте ее и уйдите. Вы нам не нужны!

— Кто запретит мне стоять здесь? — возразил юноша развязно. — Разве вы платили за мой проезд, мистер Мартин? Я имею такое же право быть здесь, как все другие пассажиры!

Он схватил фигуры с шахматной доски и начал перебрасывать их с руки на руку.

— Скучно, джентльмены! Не сыграть ли нам в покер?

Ответа не последовало. Гарвей пыхнул сигаретой, покачал ногой и забарабанил пальцами по столу.

— Как чувствует себя сегодня ваша мама? — спросил один из присутствовавших. — Я не видел ее сегодня за завтраком.

— Она у себя, я полагаю, мама почти всегда бывает больна на море. Я готов дать пятнадцать долларов служанке, чтобы она получше ухаживала за ней. Сам я редко спускаюсь вниз, потому что не люблю проходить мимо этих лакейских чуланов. Вот я в первый раз переезжаю океан, джентльмены, и, кроме первого дня, я не был нисколько болен!

Юноша торжествующе махнул кулаком и собрался уходить.

— О, да, вы представляете из себя патентованную машину, — произнес, зевая, филадельфиец, — и будете пользоваться кредитом у себя дома!

— Я знаю это. Я прежде всего американец до мозга костей и буду им всегда. Проеду по Европе и покажу им себя. Ну!.. Сигаретка докурилась… Нет ли у кого из джентльменов настоящей сигары?

В эту минуту вошел главный механик, красный, улыбающийся, мокрый.

— Скажите, Макс, — закричал Гарвей весело, — как дела?

— Все идет обычным путем, — был серьезный ответ, — младшие почитают старших, а старшие стараются оценить младших!

Легкий стук послышался в углу. Немец открыл свой сигарный ящик и подал Гарвею прекрасную сигару.

— Вот, покурите, молодой друг! — произнес он. — Я могу доставить вам это удовольствие.

Гарвей зажег сигару, хотя чувствовал себя неловко в этом обществе взрослых.

— Однако, начинает сильно качать! — проговорил он.

— Мы сейчас узнаем это, — возразил немец. — Где мы теперь, мистер Макдональд?

— Бродим вокруг и около, мистер Шеффер, — ответил инженер. — Сегодня ночью мы будем на Большой Отмели. Мы находимся среди рыбачьих лодок.

— Нравится вам моя сигара? — спросил немец Гарвея, глаза которого были полны слез.

— Прекрасная, ароматная сигара! — ответил он сквозь зубы. — Мы, кажется, замедлили ход, не правда ли? Я пойду посмотрю, что показывает лот.

Гарвей зашагал по мокрой палубе к ближайшим перилам. Ему было скверно, но, заметив лакея, занимавшегося уборкой палубы, он поспешил дальше. Похваставшись, что никогда не страдал морской болезнью, Гарвей, из гордости, не желая никому показать своей слабости, шатаясь, добрался до кормы. На деке [1]никого не было, и Гарвей едва добрался до фок-мачты. Здесь он замер от боли. Ему казалось, что голова его распухла, огненные пятна мелькали перед глазами, тело потеряло свой вес, а ноги выплясывали дикий танец. Юноша совершенно ослаб от морской болезни.

Вдруг сильный толчок перебросил его через перила. Огромная серая волна, вынырнувшая из тумана, приняла его в свои материнские объятия… Зеленоватая глубина сомкнулась над ним. Гарвей потерял сознание…

Он очнулся при звуке обеденного сигнала, подобного тому, который он слышал в летней школе в Адирондаке. Медленно припомнилось ему, что он — Гарвей Чейне, что он утонул в океане; но слабость мешала ему сосредоточиться. Холодная дрожь пробегала по спине; он вдохнул странный запах; его рот был полон соленой воды.

Открыв глаза, он заметил, что море серебристым пространством расстилается вокруг него, что он лежит на куче рыбы, около человеческой фигуры, одетой в голубую вязаную куртку.

«Скверно! — подумал юноша. — Я умер, конечно, и все это мне просто мерещится».

Гарвей громко застонал. Человек повернул к нему голову, сверкнув парой золотых серег, едва видневшихся из-под нависших курчавых черных волос.

— Ага! Чувствуешь себя получше? — произнес он. — Лежи себе спокойно, лучше будет!

Легким толчком он столкнул лодку в море, не прерывая своего разговора и не обращая внимания на огромную волну, грозившую лодке.

— Ловко я поймал тебя! — продолжал он. — Ловко!.. Как это ты упал?

— Я был болен, — отвечал Гарвей, — и ничего не помню.

— Я трубил в рог, чтобы ваш пароход не наскочил на мою шлюпку. Вижу, ты свалился. Я поймал тебя, как хорошую рыбу, и вот ты жив!

— Где я теперь? — спросил Гарвей.

— У меня. Зовут меня — Мануэль, я со шхуны «Мы здесь» из Глостера. Скоро будем ужинать!

Казалось, у этого человека было две пары рук и железная голова. Он не удовлетворился тем, что трубил в свой рог, но испускал еще резкий, пронзительный крик, терявшийся в тумане. Гарвей не мог сообразить, сколько времени продолжалась эта забава, потому что в ужасе откинулся назад. Ему чудилось, что он слышит выстрел, звук рога и крики. Несколько голосов заговорили сразу. Гарвея положили в какую-то мрачную нору, дали выпить чего-то горячего и сняли с него платье. Он крепко уснул.

Когда мальчик проснулся, то ждал звонка к первому завтраку на пароходе, удивляясь, что его каюта вдруг уменьшилась в размерах. Повернувшись, он увидал, что находится в узком треугольном углублении, освещенном висячей лампой. За треугольным столом, около печки, сидел юноша его лет, с полным, красным лицом и серыми искристыми глазами, одетый в синюю куртку и высокие сапоги. Несколько пар такой же обуви, старая шапка и носки лежали тут же, на полу, вместе с черными и желтыми вощанками. Всевозможные запахи смешивались тут: особенный и присущий вощанкам запах, вместе с запахом свежей и жареной рыбы, краски, перца и табака. Надо всем этим царил запах судна и соленой воды. Гарвей с отвращением заметил, что спал без простынь и лежал на грязном мешке. Движение шхуны не походило на движение парохода. Она скользила и вертелась, шум воды долетал до его ушей, и волны тихо рокотали около киля. Все это привело юношу в отчаяние и заставило его вспомнить о матери.