Обетованная земля

Мария медленно обернулась, отложив в сторону свои кисточки и помазки. Казалось, она возвращается с интимного свидания с самою собой; наконец она заметила меня и даже узнала.

— Я готова, — сказала она. — Ты тоже?

Я кивнул:

— Я тоже, Мария.

Она рассмеялась и подошла ко мне:

— Еще не раздумал прокутить свои деньги?

— Сейчас меньше, чем когда-либо. Но уже совсем по другой причине.

Я чувствовал ее тепло, нежность ее кожи. От нее веяло ароматом кедра, уютом и дальними странами.

— Сколько же на свете бесполезных вещей, — сказала она. — В тебе их полным-полно. Откуда?

— Сам не знаю.

— Почему бы тебе их не забыть? Как просто жилось бы людям: без этого проклятия памяти.

Я усмехнулся:

— Вообще-то люди забывают, только все время не то, что нужно.

— И сейчас тоже?

— Нет, сейчас нет, Мария.

— Тогда давай лучше останемся. У меня тоже хандра, но более понятная. Мне грустно уезжать. С какой стати нам идти в ресторан?

— Ты права, Мария. Извини.

— В холодильнике у нас татарские бифштексы, черепаховый суп, салат, фрукты. А также пиво и водка. Разве мало?

— Вполне достаточно, Мария.

— На аэродром можешь меня не провожать. Не люблю сцен прощания. Просто уйду, как будто я скоро вернусь. А ты можешь остаться здесь.

— Я тут не останусь. Отправлюсь к себе в гостиницу, как только ты уедешь.

Секунду она помолчала.

— Как знаешь, — сказала она затем. — Мне было бы приятней, если бы ты пожил тут. А то ты такой далекий, когда уходишь.

Я обнял ее. Все вдруг стало легко, просто и правильно.

— Выключи свет, — попросил я.

— А ты есть не хочешь?

Я выключил свет сам.

— Нет, — сказал я и понес ее к кровати.

Когда снова началось время, мы долго лежали друг подле друга и молчали. Мария слабо пошевельнулась в полусне.

— Ты никогда не говорил мне, что любишь меня, — пробормотала она безразличным тоном, словно имела в виду не меня, а кого-то другого.

— Я боготворю тебя, — ответил я не сразу, стараясь не прерывать блаженство волшебного глубокого дыхания. — Я боготворю тебя, Мария.

Она положила голову мне на плечо.

— Это не то, любимый, — прошептала она. — Это совсем другое, любимый.

Я не ответил. Мои глаза следили за стрелками светящегося циферблата круглых часов на ночном столике. Мне легко думалось о многих вещах сразу.

— Тебе надо отправляться, Мария, — сказал я. — Пора!

Вдруг я увидел, что она беззвучно плачет.

— Ненавижу прощания, — сказала она. — Нам всем уже столько раз приходилось прощаться. И всегда раньше срока. Тебе тоже?

— У меня в жизни, пожалуй, кроме прощаний, и не было почти ничего. Но сейчас это не прощание. Ты ведь скоро вернешься.

— Все на свете прощание, — сказала она.

Я проводил ее до угла Второй авеню. Вечерний променад гомосексуалистов был в полном разгаре. Хосе махнул нам, Фифи залаял.

— Вот и такси, — сказала Мария.

Я погрузил ее чемоданы в багажник. Она поцеловала меня и уселась в машину. В огромном автомобиле она выглядела совсем потерянной. Я провожал ее глазами, пока такси не скрылось из виду. «Странно, — подумал я. — Ведь это только на пару дней». Но страх — а вдруг это навсегда, а вдруг мы больше никогда не увидимся? — остался еще с Европы.

XX

Реджинальд Блэк потрясал газетой.

— Он умер! — воскликнул он. — Ускользнул! — Кто?

— Дюран-второй, кто же еще…

Я облегченно перевел дух. Ненавижу траурные известия. Слишком много их было в моей жизни.

— Ах этот, — сказал я. — Ну это можно было предвидеть. Старый человек, рак.

— Предвидеть? Что значит «предвидеть»? Старый человек, с раком и неоплаченным Ренуаром!

— А ведь верно! — ужаснулся я.

— Еще позавчера я звонил ему. Он мне заявил, что, вероятнее всего, картину купит. А теперь вот оно! Как же он нас провел!

— Провел?

— Конечно! Даже дважды. Во-первых, он не заплатил, а во-вторых, картина теперь числится в наследственном имуществе, и государство наложит на нее арест, пока не будут урегулированы все наследственные претензии. Это может тянуться годами. Пока не улажены все дела по наследству, портрет для нас, считайте, потерян.

— За это время он только поднимется в цене, — мрачно пошутил я. Это был аргумент, в котором Блэк, благодетель человечества, вероятно, сам нуждался при каждой сделке.

— Сейчас не время для шуток, господин Зоммер! Надо действовать. И притом быстро! Пойдете со мной. Вы даже представить не можете, на что иногда способны наследники. Стоит кому-то умереть — и перед вами стая пятнистых гиен. Вы мне понадобитесь как свидетель. Я совершенно не исключаю, что наследники заявят, будто картина уже оплачена.

— Скажите, а его уже похоронили?

— Понятия не имею. По-моему, нет. Сообщение было в сегодняшней утренней газете. Но, может, его уже отвезли в похоронное бюро. Здесь это мгновенно — как бандероль по курьерской почте отправить. А с какой стати вас это интересует?

— Если гроб с телом уже установлен дома для торжественного прощания, нам, возможно, стоит приличия ради надеть черные галстуки. У вас не найдется лишнего для меня?

— За неоплаченную картину? Дорогой…

— Всегда лучше соблюсти пиетет и изобразить фальшивое соболезнование, — перебил я его. — Галстук не стоит ничего, но настраивает на миролюбивый лад.

— Ладно, мне все равно, — буркнул Блэк и скрылся в спальне. Вернувшись, он протянул мне черный галстук из узорчатой парчи.

— Шикарная вещь! — похвалил я.

— Еще из Парижа. — Блэк окинул себя критическим взором. — С этой траурной тряпкой на шее я сам себе кажусь ряженой обезьяной. Не подходит она к костюму! — Он недовольно уставился в зеркало. — Ужас какой-то!

— Темный костюм подошел бы больше.

— Вы считаете? Вполне возможно. Чего только не приходится вытворять, чтобы заполучить свою же собственность из лап мертвеца и его наследников!

Реджинальд Блэк снова вышел и вскоре вернулся. На сей раз на нем был скромный костюм в тонкую белую полоску.

— На совершенно черный я все-таки не смог решиться, — загадочно заявил он. — У каждого свое представление о чести. В конце концов, я скорблю не о Дюране-втором, а хочу спасти свою картину.

Гроб с Дюраном-вторым был уже установлен для прощания. Правда, покойный лежал не в своей спальне, а в роскошном зале этажом ниже. Нам преградил дорогу слуга:

— У вас есть приглашения?

— Что? — переспросил Блэк растерянно, но надменно.

— Приглашения на гражданскую панихиду.

— А когда она начнется? — спросил я.

— Через два часа.

— Вот и хорошо. Экономка здесь?

— Она наверху.

В этот миг к нам приблизился мужчина, по виду смахивавший на быка, но в траурном костюме.

— Вы хотели видеть покойного? — спросил он.

Реджинальд Блэк уже открыл рот, чтобы отказаться. Но я вовремя подтолкнул его локтем и спросил:

— А мы еще успеем?

— Конечно. Времени вполне достаточно. — От мужчины попахивало хорошим виски. — Покажите господам дорогу, — приказал он слуге.

— Кто это был? — спросил Блэк слугу.

— Господин Расмуссен. Родственник господина Дюрана-второго.

— Так я и думал.

Слуга оставил нас перед большим, но почти безлюдным залом с двумя лавровыми деревцами у дверей. Внутри, у стен громоздились дюжины венков и стояли вазы с розами всевозможных цветов и оттенков, но с преобладанием белых. Мне вспомнился зеленщик-цветочник из магазинчика напротив гостиницы «Рауш». Если у него есть связи с похоронным бюро, которое переправит Дюрана-второго в крематорий, сегодня вечером у него будет много очень недорогих роз.

— С какой стати мне глазеть на труп, который хотел меня надуть? — шипел Реджинальд Блэк. — Я не молиться сюда пришел, а забрать своего Ренуара.

— Молиться необязательно. От вас требуется лишь дипломатично склонить голову и подумать о том, что портрета мадам Анрио нам больше не видать; тогда, быть может, вы даже сумеете заплакать.