Красная Борода

Раньше двенадцати он спать не ложился. Остальные матросы каждый вечер отправлялись куда-нибудь пропу­стить стаканчик, а потом до глубокой ночи играли в кости или в карты. Нередко они приводили с собой девиц из весе­лых заведений, устраивали пьяные оргии. Сукэ не обращал на них внимания. Он отодвигал стол в самый дальный угол, затыкал пальцами уши и усердно читал и конспектировал прочитанное. Продолговатую, похожую на ящик комнату в десять  цубо [69]  освещала тусклая лампочка.  Ее свет едва достигал угла, где сидел Сукэ, но он упорно читал, буквально водя носом по страницам.

Товарищи с усмешкой наблюдали за его занятиями. Гораздо проще, считали они, освоить профессию прямо на судне: достаточно поплавать несколько лет да как следует приглядеться к работе механика.

Из-за того что окружающие высмеивали его любовь к О-Канэ, Сукэ все более сторонился людей, замыкался в себе, с головой уходя в учебу. Слухи о том, что он призывал во сне О-Канэ, быстро распространились и столь же быстро угасли. Здесь вообще не делали трагедии из такого рода событий. Если мужу сообщали — мол, твоя жена переспала с таким-то, он со смехом отвечал: «Должно быть, простая еда приелась, захотелось сладенького» — или: «Выходит, и моя старуха еще кое на что годится». Надо сказать, мужья тоже не упускали случая поживиться «сладеньким» на сто­роне. Короче говоря, в большинстве своем местные жители не были сторонниками отречения от мирской суеты. Нахо­дились, правда, и ревнивцы, устраивающие порой шумные скандалы, но таких было немного.

Поэтому люди посмеялись над Сукэ, да и забыли. И только двое в поселке, Сукэ и О-Канэ, ничего не забыва­ли — правда, по разным причинам.

Однажды в начале лета Сукэ и О-Канэ встретились на плотине. На фабрике был выходной, и после обеда Сукэ, прихватив с собой пару книжек, отправился к плотине. Выбрав поросшее высокой травой место на склоне, он сел и раскрыл книгу. Он читал, переворачивая страницу за стра­ницей, но совершенно не воспринимал смысла прочитанно­го. Пытался читать вслух, водил пальцем по строке, наде­ясь, что так она лучше удержится в голове, но все было напрасно.

И тут появилась О-Канэ. По-видимому, она наблюдала за Сукэ и пришла сюда за ним следом. О-Канэ уже давнень­ко присматривалась к парню и поняла, что инициатива должна исходить от нее. И вот наконец случай представил­ся.

— Сукэ? Какая неожиданность! — с деланным удивле­нием воскликнула О-Канэ. — Чем это вы здесь занимае­тесь? Ой, вы учитесь, и я вам, кажется, помешала.

Сукэ захлопнул книжку и замер, не решаясь даже взгля­нуть на женщину. О-Канэ спустилась по склону и села на траву рядом с ним. Сукэ почувствовал, как его обволаки­вает сладковатый запах женской косметики. У него закру­жилась голова.

—  Вот и весне конец, — с грустью произнесла О-Канэ и, словно увлекаемая очарованием этих слов, добавила: — Жизнь безвозвратно уходит, как вода в реке...

Солнце заметно клонилось к западу, все вокруг окутал легкий туман, вода в широком ложе реки, казалось, уснула. Нагретая земля излучала тепло, сильнее запахло свежей травой, из зарослей на противоположном берегу временами доносился резкий свист какой-то птицы.

—  Должно быть, камышовка, — сказала О-Канэ. — Хотя, пожалуй, для нее еще рановато.

Сукэ дрожал всем телом. Он потупил побледневшее лицо, обхватил руками колени, до крови закусил нижнюю губу, напрасно пытаясь унять дрожь. О-Канэ ощутила при­лив неудержимой радости. Всю ее пронзило сладостное чув­ство, какого она никогда до сих пор не испытывала.

—  Я люблю тебя, — зашептала она на ухо юноше. — Ты знаешь, где сарай для сушки нори? Знаешь?

Сукэ молча кивнул.

—  Я хотела бы с тобой поговорить. Приходи туда сегодня вечером, в семь часов. Придешь?

Она легонько тронула Сукэ за руку. Сукэ испуганно от­прянул. Он так дрожал, что дрожь эта передалась руке жен­щины. О-Канэ вновь ощутила прилив неизъяснимой радо­сти. Она крепко сжала запястья Сукэ, потом нехотя отпу­стила.

—  Уже рыбаки возвращаются с моря, — со вздохом ска­зала она. — Если нас увидят вместе, пойдут всякие слухи. Лучше уж мне уйти. Эх, не все на свете бывает, как хочется.

Сукэ глядел ей вслед. На глаза набежали слезы. «Вот и весне конец», «Не все на свете бывает, как хочется», «Я люблю тебя», «Жизнь безвозвратно уходит, как вода в реке»... Эти фразы вспыхивали в его памяти, и каждое сло­во, казалось, было озарено нездешней красотой, лучистым, золотым светом.

—  Никогда не забуду, — бормотал он про себя. — До старости, до самой смерти буду помнить.

Но сколь хрупко и уязвимо прекрасное! Да оно и пре­красно-то именно потому, что хрупко и уязвимо...

В тот вечер Сукэ в условленное время отправился к сараю для сушки нори. Откуда-то из теплого вечернего сум­рака доносилось пение цикад. О-Канэ уже была у сарая и тихонько окликнула его. У Сукэ задрожали колени.

—  Вы сказали, что хотите о чем-то поговорить, — сму­щенно пробормотал он охрипшим голосом.

Тихонько смеясь, О-Канэ ухватила его за руку и притя­нула к себе. Сукэ еще сильнее, чем на дамбе, ощутил запах женского тела и косметики. Этот запах окутал его густым, душным облаком. В глазах потемнело.

—  Да-да, мне нужно сказать тебе... Это очень важ­но.... — зашептала О-Канэ. Войдем внутрь, там нам будет удобней.

—  Но... — упирался Сукэ.

—  Да не бойся, — тяжело дыша, прошептала О-Канэ. — ничего плохого я тебе не сделаю. Ну будь мужчиной, нако­нец!

Сукэ никак не мог унять бившую его дрожь. О-Канэ завела его в сарай и быстро закрыла дверь.

—  Иди сюда, здесь так хорошо! Дай руку... А теперь гак... Ну вот, ну вот. Умница... — О-Канэ счастливо засме­ялась. — Сукэ, — сонно произнесла она потом, — сколько тебе? Девятнадцать? Ах, да ведь ты совсем еще мальчик!..

О-Канэ в ту пору уже исполнилось тридцать пять. Ее муж Сиццан был лентяй и пьяница. Иногда, словно вспо­мнив о том, что людям надо работать, он нанимался на поденщину. Возвращаясь домой, он тяжело кряхтел:

—  Охо-хо, ну и намаялся я сегодня!

Он не увлекался ни женщинами, ни азартными играми — только пил, а выпив, заваливался спать. Стоит ли говорить, что весь дом держался на заработках О-Канэ, и той мелочи, которую она давала мужу, на выпивку явно не хватало. Поэтому Сиццан вечно толкался в харчевнях и пивных в расчете на подачки загулявших посетителей.

О-Канэ не имела детей. Может быть, поэтому она выглядела значительно моложе своих лет и кожа у нее была гладкая и упругая. Короче говоря, О-Канэ была женственна и соблазнительна, как все легкомысленные женщины, и ее взгляд говорил мужчинам о ее желаниях значительно боль­ше, чем слова.

Трудно сказать, правда это или досужие выдумки, только ходили слухи, будто Сиццан посещал каждого муж­чину, который побывал в объятиях О-Канэ. Причем он не скандалил, не ругался. Просто вызывал очередного ее любовника и смущенно говорил: «Не угостишь ли стаканчи­ком?» Выпивал, если подавали, а когда отказывали, тихонько брел домой.

Любовь Сукэ продлилась всего лишь месяц, а потом была безжалостно растоптана. Однажды ночью в том самом сарае для сушки нори он, дрожа от гнева, стал упре­кать О-Канэ в том, что она спит с другими мужчинами.

—  Ну стоит ли обращать на это внимание, — уговари­вала юношу О-Канэ, пытаясь его обнять. — Ведь люблю я тебя одного. Но не все на свете идет так, как хочется.

—  Нет, не то ты говоришь, не то! — дрожащим от него­дования голосом закричал Сукэ, отталкивая от себя О-Канэ. — Когда мужчина и женщина вместе, они как бы растят мандариновое дерево. И если они живут душа в душу, пестуют это дерево, оно дает сочные, сладкие манда­рины. А когда ты, О-Канэ, спишь сегодня с одним, а завтра с другим, то на нашем дереве вместо мандаринов появятся где баклажан, где тыква, а где картофелина. Я так не хочу.

—  Не болтай глупости! — разозлилась О-Канэ. — Гово­ришь красиво, а сам... Спишь со мной тайком от законного мужа, а туда же: баклажаны, тыква! За дуру меня счи­таешь, что ли? Ах ты... — Последовало такое витиеватое ругательство, какого Сукэ никогда еще не слыхивал.