Хвала и слава. Том 1

— Но мне кажется, что мой инстинкт художника сильнее того, о чем я думаю… — медленно проговорил Эдгар.

— А мне знаешь что кажется, — снова начал Януш, будто сдвигая тяжелый камень. — Мне кажется, что так больше нельзя.

— А как же нужно? — спросил Эдгар.

— Что значит как же? Да обычно, но только со страстью, что ли… и чтобы для людей…

Он вспомнил вдруг вчерашний рассказ Янека о том, как дрались под горой Святой Анны и как пели эти «силезские дьяволы». И каким, по существу, балаганом было все это Силезское восстание, и во что превратило перемирие министерство иностранных дел. И ему стало даже забавно, когда он подумал, что стоит на рубеже двух столь различных миров. Он ровным счетом ничего не мог рассказать Эдгару о Силезском восстании, но и Янек Вевюрский вряд ли поймет что-нибудь, если попытаться ему пересказать мысли и слова этого известного композитора. Янек наверняка ничего не поймет и, пожалуй, выругается, а Янка обязательно одернет: «Не кипятись!» Януш тихо засмеялся.

— Ты почему смеешься? — спросил Эдгар.

— Видишь ли, я не чувствую себя «обреченным на александринизм». Есть теперь во мне нечто такое, что спасает…

— Что, например? — насмешливо спросил Эдгар.

— Вера в человека.

— Вера в человека? — раздраженно воскликнул Эдгар. — Это еще что такое?

— Ну, этого я тебе объяснить не сумею, — отозвался Януш.

Он был страшно зол на себя, чувствуя, что выглядит сейчас очень наивным. Но перед Эдгаром он всегда робел и в его присутствии наивно формулировал мысли и упрощал определения.

— В чем эта штука проявляется? — продолжал допытываться Эдгар.

— Вот именно. Все дело в том, — пробормотал Януш, — что во мне она пока еще совсем не проявляется.

— Так как же ты хочешь, чтобы я понял или усвоил, — с упреком сказал Эдгар, — то, что и в тебе совершенно не проявляется?

— Но должно проявиться! — воскликнул Януш.

— Ты мне голову не морочь, — рассмеялся Эдгар, — я-то хорошо знаю, что о тебе думать. Уж я тебя знаю.

— Я и сам-то себя не знаю.

— Может быть, сам себя и не знаешь. Зато я тебя знаю хорошо.

Пришел Генрик в сопровождении Керубина. Поздоровались. Януш и не пытался быть приветливым.

— Ты будешь завтра у Гданского? — спросил он у Генрика.

— Нет. А ты?

— Я должен там встретиться с Ариадной.

— Ах, вот как.

— Который это Гданский? — спросил Керубин, знавший все обо всех. — Этот католик?

Януш не имел ни малейшего представления о том, католик ли Виктор Гданский.

— Тот самый, — ответил за него Генрик.

— Ариадна? Тарло? — снова спросил Керубин. — Не та ли, что собралась в монастырь?

На этот раз Януш от всего сердца рассмеялся.

— Нет, определенно не та, — ответил он.

Они вышли все вместе и вместе же позавтракали в каком-то ресторанчике на острове Сен-Луи.

VI

Квартира Виктора Гданского на улице Малар была одним из прекраснейших интерьеров, какие когда-либо видывал Януш. И все же в убранстве ее было много искусственного и претенциозного. Над итальянским секретером эпохи Ренессанса склонялись огромные восковые свечи, великолепный крылатый гусар Вычулковского ^{89}, изображенный на коне среди заросшего тюльпанами поля, загораживал зеленые створки датского крестьянского шкафа. В столовой — узкий дубовый стол, стулья высокие и почти готические, а окна задернуты черными занавесками; освещение — всегда искусственное.

В условленный день Януш явился на обед пунктуально, к семи. Ариадна опоздала, и Мышинскому представилась возможность побеседовать со своим новым знакомым. Говорили, разумеется, об Ариадне.

С огромным удивлением Януш узнал, что Ариадна приняла польское подданство (с ее фамилией она уладила это довольно просто) и якобы даже занимается какими-то «благотворительными» делами в парижской колонии. Он подумал, что, быть может, «Жермена» действительно ходила в детский сад, попечительницей которого была «его» Ариадна. Гданский, который не был в Варшаве с 1914 года, спросил Януша, как, собственно говоря, обстоит дело с титулами в теперешней Польше.

— Титулы отменены, — без колебания ответил Януш.

— Но, может, именно поэтому ими можно безнаказанно пользоваться? — спросил Гданский. — Вы, например, пользуетесь титулом?

— Никогда, — не моргнув глазом, ответил Януш.

— А как, например, называют вас ваши слуги?

Януш покраснел.

— Ну, собственно говоря, — сказал он, — это не имеет никакого значения.

Гданский, куривший сигарету в очень длинном янтарном мундштуке, сделал вид, будто не замечает смущения Януша.

— Видите ли, — сказал он, — я уговариваю Ариадну, чтобы она пользовалась графским титулом, это намного облегчает жизнь в парижских условиях. Как урожденная Тарло, она, собственно, имеет на это право.

— Ну, право сомнительное, — рассмеялся Януш, снова обретая равновесие. — Впрочем, никто ей этого не запретит.

— Польский посол, я полагаю, возражать не станет! — пошутил хозяин.

Пришла Ариадна; в легком черном костюме и в шляпе с цветами она снова выглядела очень молодо. Следы усталости исчезли. Она была очень оживлена и сердечно поздоровалась с Янушем.

Затем они с Виктором заговорили о людях, которых Януш не знал. Он уже успел привыкнуть к этой парижской манере, которая в его кругу была бы сочтена верхом дурного тона. Тут, в Париже, Януш, как правило, попадал в общество, которое обсуждало достоинства или недостатки совершенно незнакомых ему людей и буквально изнывал от тоски. На этот раз он то и дело слышал имена Жак и Раисс, и, хотя понятия не имел, о ком идет речь, Ариадна весьма подробно рассказывала о вчерашнем своем визите к этим людям.

— Видите ли, у Жака нет никаких возражений относительно моего проекта, — сказала она наконец. — Напротив, по его словам, он готов оказать мне всяческую поддержку, может направить меня к одной своей знакомой… Ну и…

В эту минуту вошел лакей, высокий, с налитым кровью лицом, и доложил, что на стол подано. Все перешли в столовую.

Усевшись за стол, Виктор и Ариадна словно только сейчас увидали Януша и вспомнили о его существовании. Виктор принялся рассказывать, что его кухарка родом из Варшавы и поэтому он смог ввести польскую кухню у себя в доме. Некоторое время рассуждали о польских блюдах. Тема была благодарная, и разговор довольно долго вертелся вокруг нее. Садясь за стол, Ариадна сняла шляпку и пригладила волосы. Януш растрогался, заметив у нее несколько седых волос в прядке надо лбом. Под жакетом на блузке, как и на шляпе, тоже был приколот букетик искусственных цветов; когда Ариадна сняла перчатки, он увидал длинные белые кисти ее рук с отпечатком шва пониже большого пальца. Прежде руки ее не были так красивы, подумал Януш. Она смеялась, вспоминая блюда, которые ела дома в Одессе, а ему припомнился тот вечер, когда Ариадна декламировала стихи Блока и на шее у нее была нитка искусственного жемчуга.

— Что поделывает Валя Неволин? — внезапно спросил он.

Виктор растерянно взглянул на Януша, но Ариадна, откладывая ложку, спокойно ответила:

— Он в Париже, служит в каком-то кабаке.

По выражению лиц собеседников Януш понял, что не дождется больше никаких подробностей о своем одесском знакомом. Ариадна снова обратилась к Виктору — у них был свой мир.

— Жак обещал, — сказала Ариадна, делая особое ударение на этом имени, — дать мне экземпляр книги святого Фомы со своими пометками.

Но Виктор не поддержал этого разговора. Он обратил внимание Януша на гусара кисти Вычулковского.

— Вы, верно, знаете, — сказал он, — что для Вычулковского такая тема — редкость.

Ариадна бросила мимолетный взгляд на огромную пастель, и Януш прочел в ее глазах что-то вроде неодобрения. Тут ему невольно вспомнилось, что он еще ни разу не упомянул Ариадне даже в письме о своей встрече с Володей. Но сейчас он тоже не мог этого сделать. С трудом верилось, что эта худощавая особа с остриженными волосами, по-парижски элегантная, и есть та самая Ариадна, жившая на пятом этаже в Одессе, на Вокзальной улице, и Януш был не в состоянии достаточно отчетливо представить себе тот вечер, когда впервые пришел туда по приезде из Маньковки.