Красная Борода

—  Спасибо, ешь сам, — отвечает мальчик и хмурит бро­ви, — я не люблю недожаренное мясо.

—  Знай же, — поучительно произносит отец, отправляя в рот выуженный из объедков кусочек ростбифа, — что в Германии и во Франции говядину вообще едят сырой. Нет, пожалуй, только в Германии. Не исключено, что это и есть баварский способ приготовления. Сначала маринуют в лимонном соке репчатый лук и лавровый лист, потом нена­долго кладут в маринад сырую говядину. Мясо к столу подают с мелко нарезанным луком и специями и едят с чер­ным хлебом.

—  И с тертым сыром, — добавляет мальчик. — Или сыр идет к другому блюду?

—  Как кому нравится, но, по-моему, тертый сыр портит вкус мяса. — Отец проглотил наконец ростбиф и, предста­вив себе, должно быть, сырое мясо с тертым сыром, мед­ленно покачал головой. — Н-да, в этом случае тертый сыр не годится. Он, скорее...

Далее следуют подробнейшие рецепты мясных блюд, к которым идет тертый сыр.

Услышь его рассказы специалисты, они тотчас догада­лись бы, что он переиначивал на свой лад некогда вычитан­ное из книг или услышанное из разговоров. Он обладал обширным опытом, познаниями и мог вести беседы на самые разные темы. Мальчик был для него идеальным слу­шателем.

В теплое время года они, поужинав, отдыхали обычно на улице. Вставив в самодельный бамбуковый мундштук подобранный на улице окурок сигары, мальчик передавал его отцу, и тот, скупо затягиваясь сигарным дымом, заводил неторопливую беседу. А сын внимательно слушал, порой вставляя в разговор и свое словечко. Оба старались не касаться повседневной жизни, и потому беседа их на девяно­сто девять процентов носила отвлеченный, а порой и фанта­стический характер.

Мальчик никогда не заговаривал о матери, отец же в своих рассказах избегал всего, связанного с женой и семейними отношениями вообще. Но как бы то ни было, семилетний ребенок не мог не думать о матери, будь она жива или уже отошла в мир иной; ведь каждый взрослый, а ребе­нок в особенности, хранит в душе образ матери.

И все же мальчик ни разу не обмолвился о своей матери. Не говорил он и о матерях других детей. Иногда он просы­пался среди ночи или, гуляя с отцом, вдруг останавливался посреди улицы и тоскливо глядел перед собой. Может быть, именно в эти минуты перед ним возникал образ матери, и тоска по материнской любви сжимала его маленькое сер­дце. И тогда он не пытался сдержать, подавить в себе это чувство, однако ни разу не поделился своими переживани­ями ни с отцом, ни с кем-либо другим.

Откуда явились сюда отец с мальчиком, что за жизнь пели они в прошлом? Об этом здешние старожилы ничего пс знали. Соседям неизвестны были даже их имена. Когда старик Яда, разрешивший им построить рядом со своим домом лачугу, спросил у мужчины, как его зовут, тот неве­село усмехнулся и, почесав затылок, ответил, что не такая уж он важная персона и ни к чему его величать по имени.

Старый Яда давно уже жил в одиночестве. Он был одер­жим верой в свои деловые способности и время от времени затевал грандиозные проекты, которые неизменно с трес­ком проваливались. Яда считал, что настоящий предприни­матель должен быть тактичен и благороден, поэтому он больше не стал ни о чем расспрашивать мужчину и даже отказался от платы за землю, на которой тот построил лачугу.

Правда, великодушие это было показное, потому что никто из жителей здешней «улицы» не владел ни землей, ни домами, и Яда не был среди них исключением. Домо- и зем­левладельцы жили совсем в другом месте, но знали об этом лишь немногие, в том числе и исповедовавший христиан­скую веру господин Сайта, которому не раз приходилось выступать третейским судьей в спорах между домовладель­цами и жильцами. Вот почему отказ старого Яды от аренд­ной платы был лишь красивым жестом, призванным подтвердить широту его натуры.

Не только соседи не слыхали ни разу имен мужчины и мальчика. Они и сами не называли друг друга по имени. Отец никогда не говорил мальчику «сын» или «сынок», а мальчик, обращаясь к нему, не называл его «папа» или «отец». Они ограничивались лишь краткими словечками вроде «эй» да «послушай», как бы лишний раз подчеркивая, что между ними сложились отношения, скорее, дружеские или братские, а вовсе не те, какие обычно бывают между отцом и сыном...

Поздним вечером, часов около десяти, мальчик выходит обычно из лачуги и направляется к переулку Янаги, что южнее центральной улицы. Переулок Янаги славится маленькими ресторанчиками и дешевыми харчевнями, тор­гующими китайской лапшой, блюдами из сырой рыбы, батата и соевой пасты. Здесь собираются любители опроки­нуть стаканчик-другой, и сам переулок поэтому называют в округе «пьяным».

Мальчик сначала подходит к задней двери сусия [67], поскольку эта харчевня закрывается раньше других. Нака­нуне он оставляет здесь пустую посудину.

Если его встречает хозяйка, она говорит:

—  А, это ты! Холод-то какой! Сегодня гости жрали в три горла. Ты уж прости, для тебя осталось всего ничего.

Если же дверь открывает хозяин, он говорит:

—  А, это ты, мальчик! Бери-бери, кое-что и тебе пере­пало. Да смотри, попадется сырой кусок — поджарь как следует.

Мальчик кланяется, произносит слова благодарности и умолкает. Иногда хозяин — не совсем, конечно, всерьез — приглашает его в дом, но мальчик всегда отказывается. Посудина, которую он накануне оставляет в харчевне, состоит из трех старых алюминиевых кастрюль, вставлен­ных в проволочный каркас с ручками, — их можно нести в одной руке все сразу. Одна кастрюля предназначена для супов и соусов, другая — для овощей, мяса и рыбы, третья — для риса и лапши. Само собой, до краев они наполняются очень редко. И если можно еще с трудом отличить подливу от еды, то лишь опытнейшему глазу под силу определить, из чего приготовлена сама еда.

Мальчик заходит и в другие небольшие рестораны и хар­чевни, стараясь попасть в них перед самым закрытием. Это очень важно, ведь, приди он слишком рано, его встретят руганью: хочет, мол, распугать гостей, которые еще и не думают собираться домой. Стоит хоть раз попасть впро­сак — и дожидайся потом, когда вернется к тебе хозяйская милость. А конкуренты — они не дремлют: глядишь — и уплывает хлебное местечко.

За объедками ходит в харчевни не только мальчик. Ьывает, и взрослые, оставшиеся без работы, тайком сту­чатся в заднюю дверь ближайшего заведения, надеясь хоть чем-нибудь поживиться. Регулярно совершают обход харче­вен и «чужаки» с дальних улиц. Заглядывал сюда — смешно сказать! — даже старый Яда. Правда, его гнал к дверям хар­чевни вовсе не голод; просто он задумал превратить сбор отбросов в большой «бизнес». Пожалуй, из всех его бесчи­сленных прожектов этот мог оказаться самым реальным и прибыльным, но, увы, лопнул и он из-за упрямства хозяйки харчевни «Ханахико».

— Ну, я понимаю, приходят за объедками нищие: голод не тетка, — возмущенно говорила она своим коллегам из «пьяного» переулка. — А этот ведь хочет все себе заграба­стать и на отбросах делать деньгу. Да разве это человек? Чем такому подонку подавать, я л'учше все в сточную канаву спущу...

Мальчик прекрасно знает о подстерегающих его опасно­стях. Он понимает: владельцы харчевен и ресторанов не признают за ним никаких преимуществ и, ежели кто другой точней рассчитает время и явится к закрытию харчевни, когда кончается уборка, остатки еды, безусловно, доста­нутся ему. В этом смысле здесь полное равенство. И стоит хоть раз упустить момент, как давняя, привычная «кормуш­ка» перейдет в чужие руки. Такое уже случалось.

И еще одно надо было не упускать из виду: хозяева, в общем-то, не всегда с восторгом отдают объедки нищим. Многим не так уж легко управиться с заведением, и порой приходится лезть вон из кожи, чтобы кое-как свести концы с концами. Но, как известно, реклама и популяр­ность — основа всякого процветания. Тощ ли, толст ли твой кошелек, изволь, как говорится, держать фасон. Репутация — она, глядишь, и вывезет в трудную минуту. Вот поче­му, вынося нищему объедки, хозяин не только тешит душу добрым делом, но и показывает всей округе: у нас, мол, дела в наилучшем виде. Это в особенности относится к вла­дельцам маленьких харчевен, которые сами обслуживают посетителей. В ресторанах же побогаче, с барами и офи­циантками, нищих отнюдь не жалуют. Многое там вообще непонятно. Для чего, к примеру, иные официантки гасят окурки в тарелках с остатками пищи, кидают в них комочки косметической бумаги со следами помады, обгорелые спич­ки, зубочистки, а бывает и кое-что похуже? Встречаются среди них и такие, кто назло опорожняет прямо в ведра с объедками пепельницы, полные окурков...