Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)

О кавалеры, лучше бы в эту мирную ночь спать вам спокойно в своих постелях, а не водиться с гением зла!

Но они, подражая Йёсте, приветствуют его шумными возгласами. Ему подают бокал, наполненный огненным пуншем. За столом его сажают на почетное место, и все смотрят на него с такой радостью, словно уродливый облик сатира напоминает им нежные черты их возлюбленных прежних лет.

Бейренкройц предлагает ему партию в чилле, патрон Юлиус поет для него свои лучшие песни, а Эрнеклу рассказывает ему о прекрасных женщинах, этих чудесных созданиях, которые украшают жизнь.

Рогатый чувствует себя как нельзя лучше; прислонившись спиной к козлам старой кареты, он принимает величественную позу и, взяв своей когтистой лапой полный бокал, подносит его к сведенным улыбкой устам.

Ну а Йёста Берлинг, конечно, произносит целую речь в его честь.

— Ваша милость, — говорит он, — мы здесь, в Экебю, давно ожидаем вас, потому что в другой рай вряд ли вам так уж легко попасть. Здесь, как вашей милости, вероятно, известно, не сеют и не жнут. Здесь жареные воробьи летят прямо в рот, здесь рекой текут горькое пиво и сладкая водка. Здесь злачное место, заметьте себе, ваша милость!

Мы, кавалеры, право же, ждали вас, потому что без вас наша компания была бы неполной. Мы, видите ли, нечто большее, чем то, за что нас принимают: мы те самые двенадцать, о которых поется в старинных преданиях, и мы живем в веках. Нас было двенадцать, когда мы правили миром с окутанной облаками вершины Олимпа, и нас было двенадцать, когда мы, приняв облик птиц, жили на зеленых ветвях древа Игдразиль. Куда нас вели старинные предания, туда мы и шли. Разве не сидели мы, двенадцать могучих рыцарей, вокруг круглого стола короля Артура? И разве не шли мы, двенадцать паладинов, вместе с войсками Карла Великого? Один из нас был Тором, [10] другой — Юпитером. Такими мы остались и сегодня. Под лохмотьями можно всегда разглядеть блеск божества, а под ослиной шкурой львиную гриву. Время дурно обошлось с нами, но пока мы здесь, пусть кузница будет нашим Олимпом, а кавалерский флигель — Валгаллой.

Ваша милость, до сих пор наш состав был неполон. Ведь хорошо известно, что среди двенадцати богов Олимпа всегда должен быть Локи [11] или Прометей. Вот его-то нам и не хватает. Ваша милость, я приветствую вас! Добро пожаловать!

— Хе-хе! — говорит нечистый. — Красивые слова, красивые слова! А у меня нет времени, чтобы ответить! Дела, ребята, дела. Нужно идти дальше, а то бы я охотно остался к вашим услугам на любую роль. Спасибо за приятный вечер, старые шутники! Мы еще встретимся с вами.

Кавалеры спрашивают, куда он направляется, и он отвечает, что благородная майорша, владелица Экебю, ждет его, чтобы возобновить свой контракт.

Кавалеры поражены.

Майорша из Экебю женщина строгая и деловая. На свои широкие плечи она может взвалить целый мешок ржи. Ей нипочем сопровождать обозы с рудой от рудников Бергшлагена до самого Экебю. Она может спать, как мужик-извозчик, на полу сеновала, положив под голову мешок. Зимой она следит за работой углежогов, летом — за лесосплавом по Лёвену. Она женщина властная. Она ругается, как уличный парень, и управляет, как король, своими семью заводами и усадьбами своих соседей, своим собственным приходом и соседними приходами и всем чудесным Вермландом. Но для бездомных кавалеров она всегда как родная мать; они затыкают уши, когда до них доходит молва, будто она состоит в союзе с дьяволом.

Пораженные, они спрашивают рогатого, что за контракт подписала с ним майорша, и он, черномазый, говорит им, что это он подарил майорше ее семь заводов — с условием, чтобы она отдавала ему по одной душе в год.

Кавалеры цепенеют от ужаса.

Они слыхали об этом и раньше, но не верили. Да, действительно, смерть ежегодно уносила из Экебю одного человека, одного из обитателей кавалерского флигеля, — умирал один из веселых, беззаботных, вечно юных. А как же иначе? Кавалеры не должны стариться. Если их дрожащие пальцы не смогут поднять стакана, если их угасающий взор не будет различать карт, для чего им тогда жизнь и что они для жизни? Бабочки должны умереть до захода солнца.

И вот теперь, лишь теперь, они постигают истину.

Горе этой женщине! Не потому ли она так вкусно кормит их, не оттого ли разрешает им пить сколько угодно ее горького пива и сладкой водки, чтобы из пиршественных залов и от игорных столов прямо отправить их в царство тьмы, по одному в год, по одному — в уплату за каждый прошедший год.

Горе этой женщине, горе проклятой ведьме! Сильные, замечательные люди приходят в Экебю — и, оказывается, приходят на свою погибель. Да, она губит их. Их мозг превращается в труху, их легкие в пепел, и в душе их царит мрак, когда, готовые к дальнему странствию, опускаются они на ложе смерти без надежды, погрязшие в грехе.

Горе этой женщине! Всем им уготован один конец; и их самих, и того, кто был лучшим среди них, ожидает одна и та же участь.

Но ужас ненадолго сковывает кавалеров.

— Эй ты, князь тьмы! — кричат они. — Никогда уж не заключать тебе с этой ведьмой подписанного кровью договора: она должна умереть.

Кристиан Берг, могучий капитан, уже взвалил себе на плечо самый тяжелый кузнечный молот: он загонит его по самую рукоятку в голову ведьмы; больше ей не погубить ни одной души.

— А тебя самого, рогатый, мы положим на наковальню и пустим в ход молот, и пока он будет ковать, мы прижмем тебя клещами к наковальне и покажем тебе, как охотиться за душами кавалеров!

Он труслив, этот черный господин, это давно известно, и разговор насчет молота ему явно не по душе. Он останавливает Кристиана Берга и вступает в переговоры с кавалерами:

— Возьмите-ка, кавалеры, семь заводов на этот год себе, а майоршу отдайте мне!

— Он думает, что мы такие же подлые, как она, — возмущается патрон Юлиус. — Подавай нам Экебю и все заводы, а майоршей занимайся сам.

— Что скажешь ты, Йёста, что скажешь ты? — спрашивает кроткий Лёвенборг. — Пусть говорит Йёста Берлинг! Послушаем, что он скажет.

— Все это чепуха, — говорит Йёста Берлинг. — Кавалеры, не давайте себя одурачить! Что мы в сравнении с майоршей? Что бы ни было с нашими душами, я не согласен: никто не заставит нас стать неблагодарными подлецами и поступать, как негодяи и предатели. Слишком долго ел я хлеб майорши, чтобы теперь предавать ее.

— Тогда отправляйся сам в преисподнюю, Йёста, если тебе охота! Мы же предпочитаем царствовать в Экебю.

— Да вы прямо взбесились или рехнулись от пьянства. И вы верите всему этому? Неужели вы думаете, что это и правда черт? Разве вы не видите, что все это просто вранье?

— Хе-хе, — говорит черный господин, — он и не замечает, что находится на верном пути и скоро сам до всего дойдет; целых семь лет он провел в Экебю и не замечает, как ловко его провели.

— Поберегись, голубчик! Я буду на верном пути, когда суну тебя обратно в печь!

— Как будто это что-нибудь изменит. Чем я плох, не хуже любого другого дьявола! Уж слишком ты несговорчив, Йёста. Ловко же обработала тебя майорша.

— Она ведь спасла меня, — говорит Йёста. — Чем бы был я без нее?

— Ну, ну, рассказывай! Будто она оставила тебя в Экебю без всякой задней мысли! Ты хорошая приманка для многих: у тебя большие дарования. А ты помнишь, как пытался уйти от нее, как ты принял от нее хутор и стал трудиться, чтобы есть свой собственный хлеб? Она каждый день проходила мимо твоего дома, и с ней бывали красивые девушки. Однажды с ней была Марианна Синклер; тогда ты забросил лопату и фартук, Йёста Берлинг, и опять сделался кавалером.

— Там мимо проходила дорога, скотина!

— Да, да, дорога-то, конечно, там проходила. А потом ты попал в Борг домашним учителем Хенрика Дона и едва было не сделался зятем графини Мэрты. Как ты думаешь, кто подстроил, чтобы Эбба Дона узнала, что ты отрешенный от сана пастор, и отказала тебе? Это дело рук майорши. Ей хотелось вернуть тебя в Экебю, Йёста Берлинг.