«Жубиаба»

— Спаси нас боже…

— Пускай он попробует меня оскопить, я ему покажу… — засмеялся Зе Кальмар.

— Среди его негров были наши деды и прадеды… Вот он и рыщет здесь, думает, что тут все еще живут его рабы…

— Негры больше не рабы…

— И негры — рабы, и белые — рабы, — оборвал говорившего изможденный человек, грузчик в порту. — Все бедняки — рабы. Рабство еще не кончилось.

И все собравшиеся — негры, мулаты, белые — опустили головы. Один Антонио Балдуино остался стоять с поднятой головой. Уж он-то ни за что не будет рабом.

* * *

Никто на холме не пользовался столь печальной известностью, как этот негритенок Антонио Балдуино. И не потому, что он и в самом деле был хуже всех. Вместе с другими ребятами он проказничал, играл в футбол мячом, сделанным из бычьего пузыря, подсматривал за негритянками, бегавшими по нужде на песчаный пустырь за Байша-дос-Сапатейрос, таскал фрукты с лотков, баловался куреньем, ругался непристойными словами. На холме его невзлюбили совсем не за это. А за то, что именно в его голове рождались все плутни, все хитроумные проделки, все нескончаемые шалости, которыми изводили мальчишки обитателей холма.

Разве не он придумал пойти всей ватагой на праздник в Бонфин? Они отправились в три часа дня, рассчитывая вернуться к ночи, но было уже три часа утра, когда их хватились на холме. Встревоженные матери забегали из дома в дом, у многих глаза уже были на мокром месте, отцы рыскали по всему холму в поисках пропавших ребят. А для них все это было чудесным приключением: они обежали почти весь город, видели весь праздник с начала до конца, валились с ног от усталости, но только когда стали засыпать на ходу, вспомнили, что пора бы и по домам. От них изрядно пострадали лотки со сладостями, они долго изводили щипками пышнозадую мулатку, не обошлось, разумеется, и без драки. Вернулись домой, когда уже рассветало, и, устрашенные предстоящей взбучкой, старались выгородить себя:

— Это меня Балдуино подбил идти.

Но на этот раз старая Луиза не набросилась на Балдуино с тумаками. Она погладила его по голове, говоря:

— Все пошли потому, что ты этого захотел, разве не так, сынок?

И Жубиаба любил Антонио Балдуино. Он всегда разговаривал с ним, как со взрослым. И негритенок все больше и больше привязывался к старому макумбейро.

Он благоговел перед ним: Жубиаба все знал и всегда мог рассудить всех на холме. И он вылечивал все болезни, а его заклинания обладали чудодейственной силой. И он был свободным, над ним не было хозяина, он не проводил долгих часов в изнурительной работе.

* * *

Однажды глубокой ночью отчаянные крики о помощи нарушили покой холма. Распахнулись двери домов, мужчины и женщины, протирая сонные глаза, выбежали на улицу. Крики неслись из дома Леополдо. Внезапно они смолкли и сменились слабыми стонами. Все ринулись туда. Дверь, сделанная из ящичных досок, была открыта, и на полу корчился в предсмертных судорогах Леополдо с двумя ножевыми ранами в груди. Крови натекла уже целая лужа. Леополдо с трудом приподнялся и рухнул замертво. Кровь хлынула у него из горла струей. Кто-то вложил ему в руку зажженную свечу. Все говорили шепотом. Какая-то женщина начала читать заупокойную молитву. В лачугу протискивались вновь пришедшие.

Впервые обитатели холма попали в дом Леополдо. Он никого к себе не пускал. Человек он был необщительный, ни разу ни к кому не наведался. Только однажды он пришел к Жубиабе и провел в его доме много часов. Но никто не знал, о чем он говорил с макумбейро. Занимался он плотницким ремеслом и пил запоем. Напившись в заведении сеу Лоуренсо, он делался еще угрюмей и безо всякого повода начинал стучать кулаком по стойке. Антонио Балдуино боялся его. И теперь с еще большим испугом смотрел на него, мертвого, с двумя ножевыми ранами в груди. Никто не знал, чьих рук это дело. Впрочем, год спустя, когда Антонио Балдуино карабкался по склону, к нему подошел какой-то тип в рваных штанах и дырявой шляпе, с изможденным лицом и спросил:

— Эй, малый, живет здесь Леополдо, такой высокий хмурый негр?

— Знаю… Но он здесь больше не живет, сеньор…

— Он что, переехал?

— Нет. Он умер…

— Умер? От чего?

— От удара ножом…

— Убили его?

— Да, сеньор… — Антонио взглянул на незнакомца. — А вы что, ему родственником приходитесь?

— Может быть. Скажи-ка, как отсюда попасть в город?

— А вы не хотите подняться наверх и расспросить про Леополдо? Тетка Луиза могла бы вам кое-что рассказать… А я покажу вам дом, где жил Леополдо. Там теперь сеу Зека живет…

Незнакомец вытащил из рваных штанов пятьсот рейсов и протянул Балдуино:

— Держи, малец: если бы он уже не был мертвым, он умер бы сегодня…

И он стал спускаться по склону, не слушая, что говорит ему Антонио Балдуино. А тот бежал вслед за ним:

— Хотите, я покажу вам дорогу в город?

Но незнакомец даже не оглянулся.

Антонио Балдуино никому не обмолвился про эту встречу — так она его напугала. И незнакомец в рваных штанах и дырявой шляпе еще долго преследовал его в страшных снах. Он, как видно, пришел издалека и почти падал от усталости. Антонио Балдуино тогда подумал, что этот человек держит закрытым глаз милосердия.

* * *

Так прошел один, и второй, и третий год жизни на холме. Обитатели его были все те же, и жизнь все та же. Ничего не менялось. Только голова у старой Луизы стала болеть все сильнее. И болела теперь почти каждый день, разбаливалась сразу, едва Луиза возвращалась из города, где она до поздней ночи торговала мунгунсой и мингау. От боли негритянка криком кричала, гнала прочь сочувствующих соседей, затем появлялся Жубиаба и с каждым разом задерживался все дольше, чтобы избавить Луизу от страшных болей. От них старуха делалась прямо не в себе: едва вступив на порог, она принималась браниться, орала на всех, колотила Балдуино за малейшую провинность, а когда боль ее наконец отпускала, она начинала приставать к племяннику с ласками, обнимала его за шею, гладила по голове, тихонько всхлипывая, просила прощения.

Антонио Балдуино по малости лет и по глупости не очень над этим задумывался. Ему были непонятны теткины внезапные переходы от колотушек к ласке. Но все же порой в разгар какой-нибудь очередной проделки он вдруг замирал, вспомнив старую Луизу и головную боль, которая ее убивала. Он чувствовал, что скоро лишится тетки, и это предчувствие заставляло сжиматься его маленькое сердце, наполненное до краев ненавистью и любовью.

* * *

Вечер выдался пасмурный, черные тучи обложили небо. К ночи поднялся сильный удушливый ветер, он перехватывал дыхание и со свистом врывался в переулки. Ветер хозяйничал в городе, пока не зажглись вечерние огни, он гонялся за ребятишками по склонам холма, задирал женские подолы в Цветочном переулке и в переулке Марии-Пас, поднимал тучи пыли, вламывался в дома и разбивал в черепки глиняные кувшины. Но едва зажглись огни, как хлынул страшный ливень и разразился ураган, какого не было уже давно. Дома погрузились в темноту и молчание. Лачуги на холме закрылись наглухо. Однако старая Луиза готовилась пойти со своим лотком в город. Антонио Балдуино, забившись в угол, от нечего делать давил муравьев. Тетка попросила его:

— Помоги-ка мне, Балдуино.

Он помог ей поставить жестянки на лоток, который тетка укрепила на голове. Она ласково провела рукой по лицу мальчика и направилась к двери. Но не дойдя до нее, Луиза внезапно швырнула лоток и жестянки на пол, лицо ее исказила ярость, и она закричала:

— Не пойду, больше не пойду!

Антонио остолбенел от ужаса.

— А… а… а! Больше не пойду, пусть идут, кому охота! А… а… а!

— Что с тобой, тетя Луиза, что с тобой?

Мунгунса растекалась по кирпичному полу. Луиза замолчала и, не отвечая племяннику, вдруг принялась рассказывать какую-то историю про женщину, у которой было три сына: плотник, каменщик и портовый грузчик. Потом женщина постриглась в монахини. Луиза стала рассказывать про ее сыновей. История эта не имела ни начала, ни конца. Антонио Балдуино не слушал и все хотел побежать позвать на помощь, но не решался оставить тетку. А она уже дошла до того места своей истории, когда плотник спрашивает у дьявола: «Где же твои рога?» И дьявол ему отвечает: «А я отдал их твоему отцу…»