Анаконда

Этому человеку, по имени Фрагосо, однажды уже довелось увидеть фокстерьера в деле, когда тот ловко уложил на месте ирару, и он тогда же решил, что собачонка, наделенная особым даром в один миг перегрызать шейные позвонки, заслуживает самого глубокого уважения, несмотря на свой слишком короткий хвост. А посему он несколько раз подъезжал к Куперу с просьбой одолжить ему Ягуая.

— Я тебе натаскаю его что надо, хозяин, — говорил он.

— Успеется, — отвечал в таких случаях Купер.

Но в один из знойных, одуряющих дней, увидев Фрагосо, он вспомнил о просьбе и отдал собаку с условием, что тот обучит ее бегать по следу.

И Ягуаю действительно пришлось побегать, и гораздо больше, чем это мог представить себе сам Купер.

Фрагосо жил на левом берегу Ябебири; в октябре он посадил маниоку, еще не успевшую созреть, и полгектара маиса и бобов, которые целиком погибли от засухи. Это обстоятельство, очень существенное для охотника, весьма мало трогало Ягуая, постоянно занятого теперь мыслями о своем пропитании. И подумать только! У Купера он когда-то лениво вилял хвостом перед вареной картошкой, боясь обидеть хозяина, и задумчиво обнюхивал остатки рагу, не желая навсегда потерять благосклонность кухарки. Теперь же, в обеденные часы, бедняга униженно сидел перед столом Фрагосо, не спуская с него скорбного, влажного взгляда, и кончал тем, что вылизывал миски, уже отполированные до блеска его товарищами, в ожидании горсточки полусырого маиса, который им давался раз в день.

Фрагосо воспитывал своих собак по особой системе и поэтому ночью отпускал их охотиться на собственный страх и риск; днем же, уходя в лес подстрелить что-нибудь к обеду, он, конечно, брал их с собой, а фокстерьера оставлял в ранчо, и это было единственным местом, где тот мог раздобыть хоть какую-нибудь еду. Он был уверен, что от собак, не привыкших пожирать дичь, многого ждать не приходится, а порода, к которой принадлежал Ягуай, с незапамятных времен, как известно, охотилась из чисто спортивного интереса.

Правда, Фрагосо попытался однажды кое-чему научить фокстерьера. Но Ягуай не только не был полезен, но даже мешал его псам в их трудной работе, и с тех пор охотник каждый раз оставлял его в ранчо, ожидая для обучения более подходящего момента.

Между тем прошлогодняя маниока кончалась; полетели в мусорную яму последние, начисто обглоданные, початки маиса, и голод, беспощадный даже к трем псам, голодным с момента своего появления на свет, начал грызть внутренности Ягуая. Новая жизнь очень быстро наложила на фокстерьера свой отпечаток: он стал таким же трусливым, раболепным и вороватым, как и все остальные собаки в округе. Он научился грабить по ночам соседние ранчо, осторожно подползая к ним на полусогнутых, пружинистых лапах и бесшумно залегая за кустами, дрожа при малейшем подозрительном шорохе; научился сдерживать лай даже в минуту сильной ярости или страха и по-особенному глухо рычать, когда какая-нибудь дворняжка пыталась защитить свое ранчо от грабежа; научился забираться в курятник, сдвигать носом тарелки, которыми накрывают еду, и уносить в зубах банки с топленым маслом, чтобы потом безнаказанно вылизывать их на тихом жнивье. Он познал вкус ремней и ботинок, смазанных жиром, вкус сажи, покрывавшей толстым слоем чугуны и горшки, а иногда лакомился и медом, который крестьяне хранят в колодах из такуары. Он усвоил себе за правило благоразумно убираться с дороги при виде незнакомых людей и, притаившись в траве, долго следить за ними испытующим взглядом. А к концу января от задорного, веселого фокстерьера, который когда-то носился, навострив уши и вызывающе подняв вверх обрубок хвоста, остался лишь маленький, покрытый лишаями скелет; теперь это было жалкое, забитое существо, которое, трусливо поджав хвост и опустив голову, одиноко скиталось по дорогам в поисках пищи.

Засуха продолжалась; окружающие холмы и леса постепенно превращались в пустыню; все живое сосредоточилось по берегам крупных рек, которые стали теперь еле заметными ручейками. Три пса, ходившие на добычу к водопою, часто возвращались с пустым желудком: в их излюбленные места повадились теперь ягуары, и мелкая дичь стала очень пугливой. У Фрагосо, огорченного гибелью посевов и неприятным разговором с владельцем земли, не было никакого желания идти на охоту, даже несмотря на скудость своего стола. Положение, таким образом, становилось весьма угрожающим, как вдруг одно счастливое обстоятельство немного подняло дух приунывшей было собачьей компании. Однажды Фрагосо отправился в Сан-Игнасио, и четыре пса увязались следом; недалеко от города своим обостренным чутьем они уловили тонкий, едва различимый запах свежей зелени, который подсказал им, что где-то, среди этой адской засухи и жары, еще сохранилась жизнь. Действительно, Сан-Игнасио пострадал меньше других селений, и в городе местами, хотя и в плачевном состоянии, сохранились посадки маиса.

Поесть в этот день им не пришлось; но на обратном пути, задыхаясь от усталости и едва поспевая за лошадью Фрагосо, они ни на минуту не забывали пережитого ощущения, а когда стемнело, все вместе молчаливой рысцой двинулись в сторону Сан-Игнасио. Добравшись до Ябебири, они остановились, нюхая воду и вытягивая трепетавшие от возбуждения морды в сторону противоположного берега. Всходила луна, разливая свой желтоватый ущербный свет. Собаки осторожно двинулись в реку, местами прыгая с камня на камень, местами, где в обычное время глубина достигает нескольких метров, перебираясь вплавь.

Даже не отряхнувшись, они возобновили свой бесшумный, упрямый бег прямо к близлежащим посадкам маиса. Там фокстерьер увидел своих товарищей в деле: хищными ударами челюстей они подгрызали стебли, до самой сердцевины вонзая зубы в неочищенные початки. Он последовал их примеру, и в течение целого часа на черном пепелище, где еще недавно шумела сельва, выжженная рукой человека, в призрачном свете убывающей луны, сновали среди стеблей голодные тени собак, и слышалось их злобное рычание.

Три раза приходили они туда, но в последнюю ночь где-то очень близко прогремел выстрел, заставивший их насторожиться. К счастью, это событие совпало с переездом Фрагосо в Сан-Игнасио, так что собаки не очень сожалели о происшедшем.

И вот наконец Фрагосо переехал в более обжитые места, недалеко от центра колонии. Земля на его участке, судя по буйным зарослям такуапи, была отличной, а огромные связки бамбука, который охотник вырубал своим мачете, говорили о том, что работа идет успешно.

Когда Фрагосо устроился на новом месте, заросли такуапи начали уже засыхать. Он быстро очистил и выжег четверть гектара, надеясь на спасительный дождь. И действительно, погода испортилась, белое небо стало свинцовым, и в жаркие дневные часы на горизонте возникали бледные очертания грозовых облаков. Тридцатидевятиградусная жара и упорный северный ветер разрешились наконец обильным дождем, и Фрагосо не мог нарадоваться на свой маис. Он следил за его ростками, видел, как они поднялись над землей на несколько сантиметров… Но этим дело и кончилось.

В кустах такуапи, под его корнями, питаясь, должно быть, молодыми побегами, живет бесчисленное множество грызунов. Когда растение высыхает, эти постояльцы разбегаются кто куда, и неумолимый голод загоняет их на плантации. Вот почему однажды вечером три собаки Фрагосо вернулись с поля, ожесточенно потирая лапами искусанные морды. В тот же день Фрагосо убил четырех крыс, которые подбирались к его жестянке с салом.

Ягуай в это время где-то гулял. Но на следующий вечер, выйдя вместе с друзьями на охоту (фокстерьер умел отлично отыскивать гнезда и потрошить броненосцев, хотя и не научился ходить по следу), он был страшно удивлен при виде того, как его товарищи с опаской обходят маисовое поле. Ягуай не последовал их примеру, а пошел напрямик; в тот же момент он почувствовал укус в лапу и увидел, как от него врассыпную бросились какие-то быстрые серые тени.

Ягуай сразу распознал врага; его глаза сверкнули, твердый обрубок хвоста взметнулся вверх, — и вот уже не жалкая, забитая собачонка, а полный боевого задора чистокровный английский пес, казалось, вызывал на бой темную беспощадную сельву. Голод, унижения, скверные привычки — все исчезло в один миг при виде разбегавшихся крыс. А когда он, окровавленный, падая от усталости, вернулся наконец домой и прилег отдохнуть, ему и там пришлось гоняться за голодными крысами, буквально наводнявшими ранчо.