Орельен

— Я восхищаюсь вами, Дени, — произнес доктор своим обычным горько-лицемерным тоном, — вы чувствуете себя повсюду как рыба в воде, да, да, вы принадлежите к счастливейшим смертным. Какая непринужденность, какая гибкость восприятия!

У дверей буфета была невообразимая давка. Страшно глядеть, как неистово набрасывается подобная публика на бесплатное угощение. И женщины и мужчины. Все раздушенные, обливающиеся потом. Высокий элегантный старик с седыми волосами и бурым цветом лица, вокруг которого особенно усердно суетился Марко-Поло, оказался Виснером, автомобильным королем Виснером. Снова промелькнул вездесущий Замора, Замора — тропический сверх всякой меры: он бежал встречать невысокого брюнета с прядью волос на лбу, лицо которого озарял отблеск подлинной гениальности и который двигался стремительно, как бы на подшипниковом ходу: словом, ртуть. Это был Пикассо. Он тотчас вступил в беседу с полным мужчиной во фраке и в тесном белом галстуке — постановщиком русского балета Сергеем Дягилевым. Тут Поль Дени вдруг утратил свой обычный апломб, ему не терпелось поскорее узнать, о чем говорят те двое; никакие небесные или земные силы не могли его удержать, он расталкивал людей, небрежно извинился, уткнувшись в декольте какой-то приземистой дамы в зеленом, и наконец достиг желанной группы, которая притягивала его, как магнитом. И на это довольно саркастически указал ему маленький толстяк без галстука и с выпученными, как у рака, глазами. Поль только плечами пожал.

— Уф! — вздохнул доктор, когда ему и его собеседнику удалось пробиться в буфет. — Не грех и выпить. Хотите виски, Лертилуа?

— Нет. Лучше оранжаду. Вспомните-ка, что вы сами говорили о моей печени…

— Ну, знаете, на ваш век ее хватит…

В ту самую минуту, когда Орельен протянул руку за оранжадом, он заметил Диану. Вот уже целые полгода он не виделся с госпожой Неттанкур. Диана была прекраснее, чем когда-либо. Она ослепительно улыбалась Орельену. Как и всегда, она была одета лучше всех. Только на нее одну и глядели. В тридцать пять лет, зрелая и пышная, она затмевала былую двадцатилетнюю Диану. Она была в белом, вся в рубинах, на запястьях кровавой полосой выступали красные браслеты, на шее красное ожерелье, против сердца приколота красная брошь. И в руках целая охапка роз. Потому что каждую минуту кто-нибудь подносил ей розы. Диана была самое дорогое и самое наглое из всего, что только имелось в Париже. Даже Виснер, стиснутый толпой, и тот не без сожаления подумал об этой женщине, которая в десятых годах жила с ним в течение целых трех лет. Для Дианы не существовало давки. Она направилась к Орельену так, словно они были одни где-нибудь в пустынной аллее Булонского леса. Она как раз и вспомнила эту аллею, около Пре Кателан. И он тоже, в ту же самую минуту… Боже мой, а вдруг придет Береника… Ну и что же, ничего худого нет, если он поздоровается со своей «старой» приятельницей.

— Добрый вечер, Орельен! — произнесла Диана. Но руку для поцелуя протянула доктору Декеру. Доктор был знаком буквально со всеми.

— Роза здесь, доктор?

Ответа Декера Диана не дослушала. Не спрашивая разрешения Орельена, она нагнулась к его стакану и отхлебнула. Какая немыслимо прекрасная шея! Совершенная женщина все-таки явление редкостное. Ах, господи! Какой неловкий! Кто-то опрокинул на белое Дианино платье стакан вина, розам досталось тоже. Люди засуетились. Виновником, конечно, оказался Поль Дени. Он извинился. Диана расхохоталась. Поль был на верху блаженства. Он сгорал от желания познакомиться с прославленной красавицей. Орельен почувствовал, что Диана довольно дерзко прижалась к нему. С кем она явилась на вернисаж? Ведь не одна же она пришла, в самом деле. Вдруг над ее плечом возникло улыбающееся лицо и, взглянув на высокого блондина в пенсне и с коротко подстриженными бесцветными усиками, Орельен сразу все понял. Ага, значит она теперь с ним? Странная все-таки штука, этот Париж…

— Добрый вечер, Жак…

В тесноте возле буфета беседа шла не совсем гладко. Между ними, как бурав, вонзился Поль Дени. Опрокинув на платье Дианы стакан вина, он, по-видимому, вообразил, что это дает ему на нее какие-то права. Диана от души забавлялась:

— А где вы потеряли галстук?

Как, она ничего не знает! Поль надулся от гордости. Объяснил, в чем дело. Дадаисты… Диана имела о дадаизме самое туманное представление. Но была не прочь без особых хлопот покорить этого мальчугана.

— Держите! — Диана дала Полю крохотный платочек красного шелка, который она носила заткнутым за браслет. Пусть повяжет вместо галстука. Поль растерялся. Его раздирали два противоречивых чувства — страх перед тем, что скажут его друзья: ведь было решено явиться на вечер без галстука, и мелкое тщеславие — продемонстрировать благосклонность такой красавицы. Поэтому он нацепил платок на пуговку сорочки… И сразу все присутствующие уставились на этот платочек, словно быки на красную тряпку матадора. Уж наверняка Мэри закатит ему сцену. Ну и пусть, она и так ему надоела!

Случай с платком привлек к Полю Дени благосклонное внимание портного Русселя, тем более что Диана вместе со своими розами направилась к дверям в сопровождении Жака Шельцера. Портной объяснил юному поэту, что он вовсе не собирался приходить на вернисаж, но поскольку одолжил Замора для выставки два принадлежащих ему рисунка, то и… «Вы их видели, Дени, видели два рисунка. Там написано: „Принадлежат господину Ш… Р…“ Достаточно прозрачно, как, по-вашему, достаточно прозрачно, да?..»

На самом же деле его любезность в отношении Поля объяснялась тем, что он издали видел сцену с платочком и сгорал от любопытства узнать подробности:

— Будьте осторожны, милый Дени, конечно, она красавица, но, говорят, у нее дурной глаз… видите ли, в свое время за ней ухаживал один молоденький офицер… и его нашли у нее мертвым… Вот именно… Словом, предупреждаю вас…

Старик Руссель так и не отпустил от себя Поля Дени, пока Диана не выплыла из зала. Если бы Поль не рассчитывал продать портному — покровителю искусств — свою рукопись, он бы послал его к чертовой матери, а то и подальше. Но вместо этого он что-то пробормотал и, ловко проскользнув мимо господина в греческом пеплуме и со схваченной ленточкою седой шевелюрой, который поначалу производил впечатление пожилой дамы, а на самом деле был Реймондом Дунканом, — оказался рядом с Тристаном Тзара, маленьким, забавным, очень жизнерадостным человечком, с моноклем в правом глазу на широкой черной ленте; заметив на Поле Дени красный галстучек, он прямо-таки зашелся от смеха. «Красный! — восклицал он. — Почему именно красный?»

Тзара чудовищно растягивал букву «р» и хохотал во все горло. Должно быть, в этом был какой-то тайный смысл, ускользавший от Поля. Смеялся Тзара на редкость заразительно. Тем временем Поль Дени пробрался в холл, чуть было не налетел на Жана Кокто, что в жизни Поля могло бы стать весьма неприятным и весьма знаменательным событием, и среди оголтелого мяуканья крошечного джаза настиг наконец Диану де Неттанкур, беседовавшую с Орельеном.

— Ваш верный рыцарь, сударыня, вы посвятили меня в рыцари, и я у ваших ног…

Вдруг в поле зрения Орельена попал входящий в галерею Барбентан. Он был во фраке и вел под руку Розу Мельроз в черном платье с горностаевой пелериной на плечах. Великая актриса была столь величественна, что все взоры обратились к ней. Эдмон с Розой? Орельен не видел ни Бланшетты, ни Береники. Что это значит? Обернувшись, он случайно подметил выражение лица Декера. Совершенно ужасное выражение. Какая-то смесь обожания, ярости и страха. Казалось, лицо его свела судорога и черты застыли в пугающей неподвижности. Нельзя так любить и жить на свете… Диана де Неттанкур великодушно заявила:

— Ну ладно, пусть на сегодняшний вечер пальма первенства останется за Розой!

Декер не шелохнулся. Он ждал Розу. Она подойдет к нему. Он знал, что она к нему подойдет. Это был единственный знак внимания Розы, но она никогда не забывала подойти. И люди тогда говорили: «Видите, это ее муж…» Он ждал. Не могла же она его не видеть. Руки его тряслись.