Барчестерские башни

Но ей это было очень тяжело. Она придумывала сотни планов спасения: сослаться на болезнь и не поехать совсем; убедить поехать Мери, хотя ее и не пригласили,— тогда, разумеется, она поедет с золовкой. Короче говоря, она была готова на все, лишь бы мистер Эйрбин не увидел, как она выходит из одной кареты с мистером Слоупом. Но роковое утро настало, а она так ничего и не придумала, и мистер Слоуп подсадил ее в карету доктора Стэнхоупа, влез сам и сел напротив нее.

Епископ вернулся накануне уллаторнского празднества и был встречен сияющей улыбкой подруги его дней. Приехав, он с трепетной душой прокрался к себе в туалетную, ибо ожидал грозной кары за просроченные три дня. Однако оказанный ему прием не мог быть радостнее и сердечнее: ласковые поцелуи дочерей пролили бальзам на его встревоженный дух, а миссис Прауди, “хоть непривычна слабость” ей была, сжала его в объятиях и только что не назвала своим маленьким, миленьким, любименьким епископчиком. Это был нежданный и очень приятный сюрприз.

Миссис Прауди переменила тактику — не потому, что раскаялась в прежнем своем поведении, а потому, что, по ее мнению, теперь это было безопасно. Она взяла верх над мистером Слоупом и сочла полезным показать мужу, что пока ей не перечат, пока он ей покорствует и не мешает властвовать над другими, она не забывает вознаграждать его. Где было мистеру Слоупу тягаться с ней! Ведь она могла не только испепелять епископа полуночным гневом, но и ублажать сотнями нежных дневных забот. Она могла сделать его кабинет уютным, одевать его не хуже всех других епископов, даровать ему вкусные обеды, жаркий огонь в камине и спокойную жизнь. Все это он получит, если будет послушным, если же нет!.. Впрочем, его муки в ту роковую ночь были столь ужасны, что мятежный дух в нем угас. Как только он переоделся, она вернулась к нему.

— Надеюсь, ты приятно провел время в ***,— сказала она, усаживаясь у камина, по другую сторону которого в покойном кресле сидел епископ, поглаживая икры. Камин здесь был затоплен впервые после лета к большому удовольствию епископа, который любил тепло и уют. Да, ответил он, весьма приятно. Архиепископ был с ним очень любезен, и его супруга тоже.

Миссис Прауди пришла в восторг. Ничто ее так не радует, сказала она, как мысль, что “всяк чествует ее дитя”. Она употребила не эти слова, но суть их была именно такой. После чего, достаточно обласкав своего епископчика, она перешла к делу.

— Бедный настоятель еще жив,— сказала она.

— Да-да, я слышал,— ответил епископ.— Завтра я побываю у него сразу же после завтрака.

— Завтра утром мы уезжаем в Уллаторн, дорогой. Нам следует быть там пораньше, не позже двенадцати.

— Э… а...— сказал епископ.— Ну, так в другой раз.

— Об этом много говорилось в ***? — спросила миссис Прауди.

— О чем?

— О новом настоятеле,— ответила миссис Прауди, в ее глазах вновь вспыхнул знакомый огонь, и епископ почувствовал себя уже не так уютно.

— О новом настоятеле? То есть если настоятель скончается? Да почти ничего, душенька. Так, два-три слова.

— А ты что говорил об этом, епископ?

— Ну, я сказал, что мне кажется, что в случае... то есть если... если настоятель скончается, то, мне кажется...— Он путался и запинался под строгим взглядом жены. Ну, почему он должен сносить такие муки из-за человека, столь мало ему приятного, как мистер Слоуп? Почему он должен отказываться от покоя и тех привилегий, которые ему оставляют, и продолжать уже проигранную войну ради какого-то капеллана? Да еще капеллана, который в случае победы оказался бы таким же тираном, как его жена? Зачем вообще воевать? Зачем спорить? Зачем терять покой? И тут он твердо решил отдать мистера Слоупа на растерзание в обмен на те блага, которые ниспосылают ему боги.

— Мне сказали,— медленно произнесла миссис Прауди,— что новым настоятелем надеется стать мистер Слоуп.

— Да... кажется, так,— сказал епископ.

— А что об этом говорит архиепископ? — спросила его жена.

— Ну, душенька, собственно говоря, я обещал мистеру Слоупу поговорить с архиепископом. Мистер Слоуп говорил об этом со мной. Большая дерзость, конечно... но меня это не касается.

— Дерзость? — сказала миссис Прауди.— Это неслыханнейшая наглость! Мистер Слоуп — настоятель Барчестерского собора! И что же ты сделал, епископ?

— Я, душенька, поговорил с архиепископом.

— Неужели ты хочешь сказать, что намерен стать общим посмешищем, приняв участие в такой возмутительной нелепости? Мистер Слоуп — настоятель Барчестерского собора! — Миссис Прауди вскинула голову, с негодующим видом уперла руки в бока, и ее супруг понял, что мистеру Слоупу никогда не бывать настоятелем Барчестерского собора. Да, миссис Прауди была непобедима: выйди она замуж за Петруччо, даже этот архиукротитель жен незамедлительно очутился бы у нее под башмаком.

— Это, конечно, нелепость, душенька.

— Так почему же ты пытался ему помочь?

— Я, душенька, ему вовсе не помогал... так, немножко.

— Но зачем ты вообще вмешивался? Чтобы твое имя упоминалось в связи с этой глупостью? Что ты сказал архиепископу?

— Я просто упомянул про это... и просто сказал, что в случае кончины бедного настоятеля мистер Слоуп хотел бы... э…

— Что хотел бы?

— Я забыл, как я выразился... хотел бы получить это место, если бы мог... что-то в этом роде. И ничего больше.

— И это тоже было лишним! А что сказал архиепископ?

— Ничего не сказал, только наклонил голову и потер ладони. В эту минуту нас прервали, а так как мы обсуждали новый совет приходских школ, то разговор о новом настоятеле на этом и кончился, а я решил больше к нему не возвращаться,

— Не возвращаться! Зачем ты вообще об этом заговорил? Что о тебе подумает архиепископ?

— Право, душенька, архиепископ не обратил на это внимания.

— Но как это пришло тебе в голову, епископ? Как ты мог подумать о том, чтобы сделать подобного проходимца настоятелем Барчестерского собора? Наверное, он уже приглядывает себе епархию — человек, который толком не знает, кем был его дед, человек, которого я подобрала голодным и раздетым. Настоятель Барчестерского собора! Я ему покажу настоятеля!

Миссис Прауди считала себя убежденным вигом, вся ее семья принадлежала к партии вигов. А из англичан и англичанок всех сословий (миссис Прауди за ее неукротимую волю, по-моему, следует отнести к первым) наиболее нетерпимы к низкородным искателям высоких должностей именно убежденные виги.

Епископ попытался отвести от себя обвинение.

— Видишь ли, душенька,— сказал он,— мне показалось, что вы с мистером Слоупом ладите не так хорошо, как прежде.

— Ладим! — миссис Прауди, притопывая ногой по коврику, сжала губы с видом, не сулившим ничего хорошего предмету их беседы.

— Я подумал, что он стал тебе неприятен (нога миссис Прауди выбивала на коврике частую дробь) и что тебе будет приятно, если он покинет дворец. (Миссис Прауди улыбнулась, как, наверное, улыбается гиена, прежде чем захохотать.) И я подумал, что если он получит это место и перестанет быть моим капелланом, ты будешь довольна.

И тут гиена захохотала. Довольна! Довольна тем, что ее враг станет настоятелем! И будет получать тысячу двести фунтов в год! Медея, описывая обычаи своей родины (я цитирую по изданию Робсона), уверяет своего пораженного собеседника, что в ее стране пленников съедают. “Вы их щадите?” — говорит Медея. “Да”,— отвечает кроткий грек. “Мы их едим!” — с большой энергией сообщает колхидянка. Миссис Прауди была Медеей Барчестера и не понимала, как это можно не съесть мистера Слоупа. Пощадить его? Просто от него избавиться? Сделать его настоятелем? Нет, у нее на родине, среди ей подобных, гак с пленниками не поступают! Мистеру Слоупу нечего было ждать пощады. Она обглодает его до последней косточки.

— О да, дорогой! Конечно, он перестанет быть твоим капелланом,— сказала она.— После того что произошло, это разумеется само собой. Я не могу держать у себя в доме такого человека. Не говоря уж о том, что он доказал свою непригодность — он заводил ссоры и свары среди священников, ставил тебя, дорогой, в невозможное положение и вел себя так, словно епископ — он сам. Конечно, он тут не останется. Но если он уйдет из дворца, то не в резиденцию настоятеля!