Собор

Мы знаем еще, что грехи наши воняют, причем по-разному, смотря по их природе; доказывает это, что святые определяли состояние совести, просто понюхав тело. Припомните святого Иосифа из Купертино ^{96}, который, встретив грешника, кричал: друг мой, ты очень плохо пахнешь, поди скорей помойся!

Возвращаясь к запаху святости, скажу, что у иных людей он становится почти естественным, очень похожим на известные нам ароматы.

Так, святой Тревир благоухал букетом, составленным из роз, лилий, бальзама и ладана; святая Роза из Витербо ^{97} пахла розой, святой Гаэтан — флердоранжем, святая Екатерина Риччи — фиалкой, святая Тереза — то лилией, то жасмином, то ирисом, святой Фома Аквинский — ладаном, святой Франсуа де Поль — мускусом; называю вам их наугад, кто припомнился.

— Да-да, а святая Лидвина в болезнях источала запах, связанный также и со вкусом. Язвы ее возгоняли дымок, приправленный пряностями, и выделяли самый главный сок обыденной жизни Фландрии: утонченную эссенцию корицы.

— Напротив того, в Средние века все знали, как воняют колдуны. В этом сходятся все экзорцисты и демонологи; почти всегда сообщается и о том, что в кельях после посещения беса оставался отвратительный запах серы, даже если святому удавалось прогнать его.

Но о самом коренном запахе сатаны повествует житие Кристины Штумбельской. Известно ли вам, каким скатологическим испытаниям дьявол подвергал эту святую?

— Нет, господин аббат, неизвестно.

— Ну так я вам расскажу: полный отчет об этих атаках приведен у болландистов; они включили в свои анналы жизнеописание этой затворницы, написанное ее исповедником доминиканцем Петром Дакийским.

Кристина родилась в первой половине XIII века, кажется, в 1242 году, в Штумбеле, или Штоммельне, под Кельном.

С самого детства злой дух преследовал ее. Он пускался на все хитрости; являлся ей в виде петуха, быка, в образе апостола; напускал на нее вшей, засыпал ее постель червями, бил до крови, но не мог добиться от нее отречения от Бога, и тогда придумывал новые мучения.

Он превращал пищу, которую она подносила ко рту, в жаб, змей, пауков и отвратил ее от всякой пищи, так что она стала чахнуть.

Кристину непрестанно рвало; она взывала к Богу о помощи, но Бог молчал.

Впрочем, для поддержания жизни ей оставалось святое причастие. Враг знал об этом и придумал, как лишить ее этого подспорья: он показывался в виде этих же гадов, сидя на гостии. Наконец, чтобы совсем сломать ее, он решил, превратившись в огромную жабу, угнездиться прямо на груди у девушки. Сначала Кристина от страха лишилась чувств, но тут уже Бог вмешался; по слову Его, она обернула руку рукавом, просунула жабе под брюхо, с силой оторвала от груди и бросила оземь. Жаба, говорит святая, разбилась со звуком старого башмака.

Преследования такого рода продолжались до адвента 1268 года, а начиная с этого времени начались фекальные штуки.

Петр Дакийский рассказывает, что однажды вечером отец Кристины пришел к нему в монастырь в Кельне и умолял пойти скорее с ним: Сатана страшно искушает его дочь. Брат Петр отправился в Штумбель вместе с еще одним доминиканцем, братом Випертом, а там в домике, на который напал бес, они встретили местного приходского священника, бенедиктинского приора из Брунвильре преподобного отца Готфрида и келаря того же монастыря. Все они были в нечистотах, Кристина же, по словам монаха, была вымазана ими с ног до головы; причем, добавляет он, замечалась такая странность: вещество это было теплым, но Кристину жгло до пузырей на коже.

Это испытание продолжалось три дня. В конце концов брат Виперт счел своим долгом прочесть молитвы об изгнании беса, но тут комнату потряс ужасный шум, свечи погасли, а монаху в глаз угодило что-то твердое, так что брат Виперт закричал: «Ой беда, я окривел!»

Его на ощупь вывели в соседнее помещение, где сушилась сменная одежда и все время кипятилась вода для мытья. Доминиканца отчистили, промыли глаз, который, в общем-то, особо не пострадал, и он вернулся в комнату, чтобы вместе с двумя бенедиктинцами и Петром Дакийским служить утреню. Но не началась еще служба, как монахи, подойдя к ложу несчастной, в изумлении молитвенно сложили руки.

Она по-прежнему была покрыта навозом, но все кругом переменилось. Нечеловеческое зловоние превратилось в ангельское благоухание; смирение и святость Кристины одолели мучителя, и все поспешили благодарить Бога. Что скажете про такую историю?

— Повесть, что говорить, поразительная. А есть другие случаи употребления помета адскими силами?

— Да, есть: век спустя аналогичные события случились с Елизаветой из Ройта и с блаженной Бетой. И там сатана шутил над ними подобным же образом: облегчался близ ложа блаженной, забрасывал своим пометом пол и покрывал им стены. Можно и в наше время заметить, что нечто подобное случалось с Арсским кюре…

— Но никакого развития символики запахов я в этом всем не вижу, — перебил Дюрталь. — Во всяком случае, поле здесь тесное или непонятное, а число ароматов, которые можно упомянуть, весьма невелико.

Есть у нас вещества, означенные в Ветхом Завете, прообразующие Богородицу; некоторые из них принимаются и в другом смысле, как то нард, кассия и кинаммон; первый говорит о силе души, вторая — о святом учении, а третий — о благоухании добродетелей; есть еще кедровый запах, в XIII веке отличавший учителей Церкви; три благовония литургических: ладан, смирна, бальзам; наконец, аромат святости, у некоторых святых поддающийся точному определению, и демонская вонь, от животного гниения до тухлых яиц и серы.

Дальше надо было бы проверить, не согласуется ли запах, присущий тому или иному святому, с его достоинствами или делами, им совершенными; кажется, это именно так, если заметить, что Фома Аквинский, сложивший дивную песнь святому причастию, источал аромат ладана, а святая Екатерина Риччи, бывшая примером смирения, пахла фиалкой — эмблемой этой добродетели. Однако…

Тут вошел аббат Плом. Дюрталь вкратце пересказал ему разговор о мистической осмологии, и тот сказал:

— Но, говоря о сатанинских запахах, вы забыли главное.

— Как забыл, господин аббат?

— Ну как же: вы не принимаете во внимание мнимо приятных запахов, распространяемых врагом; ведь его мерзостные вони бывают двух родов: одни отдают испражнениями и гнилостью, другие передразнивают запахи святости приятными испарениями соблазна. Так поступал лукавый, соблазняя Доминика де Гусмана: он окутывал его отборными благовониями, надеясь таким способом внушить ему тщеславные мысли; то же было с Иорданом Саксонским ^{98}, издававшим приятный запах, совершая литургию. Бог показал ему, что это явление дьявольской природы, и с тех пор оно прекратилось.

Наконец, мне приходит на память занятный анекдот Кверцетана об умершей любовнице Карла Великого. Король обожал ее и все не решался предать земле ее тело, которое, разлагаясь, издавало запах фиалок и роз. Осмотрели труп и увидели, что во рту у нее кольцо. Кольцо вынули — бесовское наваждение тотчас рассеялось; тело провоняло, и Карл позволил похоронить его.

К этому приятному, завлекающему дьявольскому запаху можно прибавить еще другой, который, напротив, зловонен и имеет целью раздражить верующего, помешать ему молиться, удалить от ближнего, а по возможности и заставить впасть в отчаянье; одним словом, вонь, которой проклятый владыка пронизывает организм, относится к разряду запахов соблазна, но внушающих искушаемому не гордыню, а слабость и страх. Ну вот, а между тем у меня для вас кое-что другое есть, — обратился аббат к Дюрталю. — Вот я выписал вам несколько названий для этюда о смысле животных в Средние века. Читали ль вы «О зверях и о прочем» Гуго Сен-Викторского?

— Читал.

— Коли так, вы еще можете посмотреть Альберта Великого, Варфоломея Гланвильского, Петра из Брессюира; а вот на этой бумажке я выписал ряд бестиариев: Хильдеберта, Филиппа Таннского, Вильгельма Нормандского, Вальтера Мецкого, Рикарда Фурнивальского, только вам придется съездить в Париж заказать их в библиотеке.