Александр и Любовь

Вскоре Любовь Дмитриевна отпустила Кириллову: «Ну, теперь иди уж, тебе надо». А Веригина осталась. Дела ее в театре шли из рук вон плохо - о том и заговорили. Люба «продолжала сидеть прямо», говорила «твердым спокойным голосом».

Опасность вроде бы миновала, и Валентина Петровна спросила, нельзя ли и ей уехать - «до Аннушки» (прислуга, помощница Любови Дмитриевны, как угодно назовите). Конечно, спохватилась Блок, конечно, езжай, и пошла за ней в переднюю. Надевая пальто, В.П. - всё о своем -отшутилась: «Что же мне теперь делать, не поступать же, честное слово, гардеробщицей в театральную библиотеку!» -«Да, в самом деле, что же теперь тебе делать?», - очень серьезно откликнулась Л.Д. и бросилась в дверь ванной комнаты. И тут же послышался звук падения ее грузного, в общем-то, тела. Подруга метнулась следом - «Люба лежала на спине с широко открытыми глазами, их открыл ужас, но они были уже стеклянные.»

Ей показалось, что скорая подъехала мгновенно. Это смерть, сказал врач и выразительно посмотрел на стенной шкафчик в ванной. Любовь Дмитриевна не успела принять спасительное лекарство.

Похороны прошли более чем скромно. На совете близких было решено передать ее работы Государственной театральной библиотеке.

При жизни Любови Дмитриевны были напечатаны всего две ее статьи, не считая вступительной к книге глубоко уважаемой ею Вагановой. За которую она по сути дела написала весь этот труд. Лишь спустя почти полвека после смерти Л. Д. Менделеевой-Блок увидела свет ее книга «Классический танец. История и современность», после появления которой театроведы принялись говорить об авторе как о выдающемся знатоке балета. Работа о великом Дидло -«Рождение русской Терпсихоры» - не издана до сих пор.

И вот еще какая деталь: ни в одном источнике нам не попалось упоминания точной даты смерти Любови Дмитриевны. Просто - сентябрь 39-го («.. .тем тихим сентябрьским днем.», «.  в том печальном для всех нас сентябре.» и т. п.). Известно только, что телеграммы о скоропостижной смерти подруги Валентина Петровна рассылала 28 сентября. Что еще раз наводит на грустную мысль о вторичности жен великих в истории культуры - с них достаточно года и месяца.

Вместо Эпилога 

Господа присяжные, простите нас за эту длинную-предлинную цитату. И сами убедитесь, что без нее - никак. «Сегодня мне стало грустно от сознания, что «ты для славы, а я - для тебя»; ... Ты понимаешь, не то страшно и непонятно, что «я - для тебя», - в этом ведь счастье, все счастье для меня; жутко и непонятно, что «ты - для славы», что для тебя есть наравне со мной (если теперь, может быть, иногда и не наравне, но будет потом) этот чуждый, сокрытый от меня мир творчества, искусства; я не могу идти туда за тобой, я не могу даже хоть иногда заменить тебе всех этих, .   чуждых мне, но понимающих тебя, необходимых тебе, близких по искусству, людей; они тебе нужны так, как я. .  но ведь и я-то, и твоя любовь, как и вся твоя жизнь, для искусства, чтобы творить, сказать свое «да», я для тебя - средство для достижения высшего смысла твоей жизни. Для меня же цель, смысл жизни, все - ты. Вот разница. И она то пугает, то нагоняет грусть, потому что я еще не освоилась с ней, не почувствовала ее необходимость, потому что во мне слишком много женского эгоизма, хотелось бы заменить тебе не только всех других женщин, но все, весь мир, всех, все.» Совершеннейшее письмо, дающее пищи на отдельную главу. Одна только реплика «я для тебя - средство для достижения высшего смысла твоей жизни» - чего стоит! А писано это 22-летней девушкой. За несколько месяцев до свадьбы. Вот положите руку на сердце и скажите: много ли вы знаете нынешних 22-летних девиц (тут бы уже можно окончательный знак вопроса ставить), способных так внятно изложить столь точно различенную причину своего грядущего несчастия в браке? Она знала, на что идет.

Маститые же блоковеды корректней нас, и очень любят заканчивать рассказ о судьбе наших героев неизвестно кем из них придуманной, но действительно примиряющей всех со всеми ремаркой: в «Былях и небылицах» у Любови Дмитриевны нет ни страницы, где не встречалось бы имя Блока. Ну правда же - хорошо! Как бы, мол, там ни было, а из головы-то он у нее не шел. А кто старое помянет, тому глаз вон, конец делу венец, ребята, давайте жить дружно и т.д. Может, так оно и правильней. Лукиан вон еще на ту же тему зубами скрипел: ненавижу, говорил, тех, кто помнит, что было на пиру.

Да только вот какая оказия.   Даже две! Первая: есть в «Былях» всего одна строчечка, обесценивающая сколь угодно частые упоминания мужа: «ЛУЧШИМ, ЧТО БЫЛО В ЖИЗНИ» она считала весну 1908-го, проведенную с «пажом Дагобертом». Не был, то есть, Александр Александрович лучшим из того, что приключилось с ней за почти шестьдесят лет. Близким был, дорогим, неповторимым - главным в жизни. Но не лучшим.

И вторая: подводя итог жизни, Любовь Дмитриевна насчитала в ней всего шесть полновесных и неоспоримых ошибок. Две из которых - собственно замужество и то, что в 1907-м «хотели разойтись», а не разошлись.   Что вышла за него - ОШИБКА, и что не развелась - ТОЖЕ.   Так что простите, коллеги, грош вашей корректности цена.

Всем нам невтерпеж подогнать Любовь Дмитриевну - вернее, Любу Блок под стандарт героини мелодрамы. А она была всего-то живой женщиной. Отчего полноценного хэппи-энда так и не получается.

* * *

 «Жить - чтоб мыслить и страдать» - знакомая формула? Отец нашего литературного языка счел, что ни добавить к ней, ни убавить из нее не получается: только мыслить и только страдать. И ничего - ни малейшего намека на любить. Ни в какой-нибудь даже обтекаемой форме. Любить - не есть функция поэта. Хочешь любить - иди и люби. Только уж на Парнас тогда не лезь. А любовь... - Да что любовь! В конечно счете, она лишь универсальное средство погружения в страдания.

Не в осознании ли непререкаемости этой формулы жизненных приоритетов настоящего русского поэта и заключалась великая тайна Блока? Не в том ли и великая трагедия этого стихотворца, что, твердя «люблю» по сто раз на дню, он чувствовал, что лишен этого человеческого дара?

Вообще: любил ли Блок? По нам так и нет. Любил - Ромео. На бал к заклятым, смертным врагам - пошел. На балкон - полез. А, потеряв любимую, яд проглотил. Тоже, кстати, был поэт. А что хоть однажды сделал Блок? Что делал он, снова и снова теряя любимую? Блок канючил: «Мне нужна только Твоя жизнь, бьющаяся около, и в этом я сам чувствую свою силу и свою власть над остальным - бедным и преходящим» - вот и все назначение ее нужности. Классический вампирский подход. «Люба - первый слушатель, судья и советчик, верный товарищ».   «Люба учит, что теперь надо работать, «корпеть», что уже ничто не дастся даром, как давалось прежде. Правда, попробую, попытаюсь».   «Пишу почти целый день. Ссорюсь с Любой.   На ночь - читаю Любе, ей нравится и мне. Успокоение.».

«Он был заботой женщин нежной От грубой жизни огражден», - и несущим пряслом этой ограды от грубой жизни служила ему Люба. Не этой ли тайной так отчаянно и тщетно стремился когда-то поделиться он со своим братом во языке Белым?.. Не эта ли тайна стоит за каждым словом его прощальных посланий к Дельмас?.. И не она ли ключ к пониманию его всю жизнь путаных писем к Любе? И юношеских - прежде прочих.

По сути дела письма Блока к любимой 1902-03 гг.- самый настоящий учебник по метафизике любви. Безумно многословные и толкуемые хоть так, хоть эдак - они всего лишь оборотная сторона его тогдашних стихов. Их, если хотите, экспликация. Они - не столько признания в любви, сколько сплошной поток совершенно самостоятельной лирики, некое художественное целое, «роман в письмах» (или поэма в прозе?) - со своим сюжетом и даже композицией. Неотъемлемое дополнение к первому тому его «пиес». Стихи о Прекрасной Даме поэтому и решительно не годны к биографической расшифровке, что родились в период, когда поэт только еще творил свои религию с мифологией. А это таинство. Этого никак нельзя делать у всех на глазах. Грамотный фокусник никогда не показывает публике, где прячет бедного кролика.