Сталки и компания

ительно боров, сейчас мы его немного подпалим. Тихо лежи! – он зажег спичку, но рука его замерла. – Я хочу убрать только половину.

– Хорошо, – Жук помахал кисточкой. – Я намылю середину... да? А ты спалишь остальное.

Тонкие первые усики, вспыхнув, обгорели до намыленной части в середине губы, и Сталки большим пальцем протер обгоревшую щетину. Это было не самое приятное бритье, но задача была выполнена в полной мере.

– А теперь бакенбарды с одной стороны. Поверни его! – спичка и бритва сделали свое дело. – Дай ему зеркальце. Вытащи кляп. Я хочу услышать, что он скажет.

Но слов не было. Сефтон в ужасе смотрел на свое отражение. Две крупные слезы скатились по его щекам.

– А, я забыл! Послушай, Сефтон. За что ты издевался над Клуером?

– Оставь меня в покое! Вы, мерзавцы, оставьте меня! Хватит с меня.

– Он говорит, мы должны оставить его в покое.

– Он говорит, что мы мерзавцы, а мы ведь еще даже и не начинали, – сказал Жук. – Где твоя благодарность, Сеффи? Черт! Ты похож на того, над кем издевались вполсилы!

– Он говорит, что с него хватит, – сказал Сталки. – Он заблуждается!

– Так, за работу, за работу! – пропел Мактурк, размахивая палкой. – Давай, мой ветреный Нарцисс. Не влюбись только в свое отражение!

– Ох, отпустите его, – произнес из угла Кэмпбелл, – он же плачет.

Сефтон рыдал, как двенадцатилетний подросток, от боли, стыда, уязвленного самолюбия и полной беспомощности.

– Давай, Сефтон, объявляй pax. Ты ничего не можешь сделать с этими мерзавцами.

– Кэмпбелл, дорогой, не надо грубить, – сказал Мактурк, – или ты снова получишь!

– Вы мерзавцы! – сказал Кэмпбелл.

– Что? За такое легкое издевательство... за то же самое, что вы проделали с Клуером? Сколько времени вы измывались над ним? – спросил Сталки. – Весь семестр?

– Мы никогда не били его!

– Били, когда могли его поймать, – сказал Жук, сидя на полу, скрестив ноги и время от времени роняя палку на ногу Сефтону. – Мне ли не знать!

– Я... мы... может быть.

– И вы из кожи вон лезли, чтобы поймать его! Мне ли не знать! Потому что он был маленький и противный, да? Мне ли не знать! А теперь, видите... Теперь вы ужасно противные и получаете то, что получал он за то, что был противным. Просто потому, что мы так решили.

– Мы никогда не издевались над ним так... как вы над нами.

– Да, – сказал Жук, – никто не издевается... и Неженка Фэрберн не издевался. Врежет только чуть-чуть и все. Все так говорят. На них не оставят живого места, и они уходят реветь в кладовку. Сунут голову в пальто и ревут. Пишут домой по три раза в день... Да, гады, и я делал это... умоляя, чтобы меня забрали. Вы не знаете, как издеваются по-настоящему. Жаль, конечно, Кэмпбелл, что ты попросил мира.

– А мне нет! – сказал Кэмпбелл, обладающий определенным чувством юмора.

Возбужденный Жук несколько раз слегка применил палку, и теперь уже Сефтон просил простить.

– А ты! – крикнул Жук, поворачиваясь на месте. – Над тобой тоже никогда не издевались! Где ты был до того,