Круг замкнулся

По дороге к садоводству его обогнала машина аптекаря, это Ольга ехала со своим отцом, который вновь заделался лихим матадором. Когда Абель добрался до садоводства, Ольга с отцом стояли возле машины и разговаривали. Абель поклонился и прошел мимо. Странная личность эта Ольга. Она не ответила на приветствие. Отец ответил, и весьма учтиво, но Ольга его теперь знать не знала.

Но разве не было у них тех двух вечеров? Почему же надо их забывать? Сперва один вечер, потом другой, получается два — и оба забыты! У него только и осталось от нее, что фотография. Конечно, он мог тогда и отказаться, но теперь уж ничего назад не воротишь, да, надо бы ему держать себя тогда как ангел на небеси и отказаться. А вот теперь она ждет ребенка. Она стоит возле машины. Она ждет ребенка. В этом не было ничего бессмысленного и ничего случайного, все хорошо продумано: она, правда, не знала, поможет ей это или нет, но решила попробовать. И никакой неясности это тоже за собой не влекло: либо она выгораживает Абеля, либо от него отрекается, одно из двух, во всяком случае, она его не выдаст, она не выдаст никого. Но с какого-то дня уже не бывает, чтобы зубной врач по имени не то Фольмер, не то Вольмер ездил на гулликсеновском авто в гулликсеновский загородный дом. Если отвлечься от этой детали, Вильям Гулликсен воспринял все как настоящий мужчина и как хозяин положения: когда пошли разные намеки, подковырки и поздравления, он даже — хоть и со скрежетом зубовным — проявил известную гордость. «А как же иначе?» Да и что тут прикажете отвечать? Не выставлять же себя на посмешище.

Все в порядке, Абель стерт из памяти.

Он заходит к парикмахеру — и вот здесь получается радостное свидание! Но Абель спешит, может, отец и дочь до сих пор стоят возле своей машины, тогда он уже бритый пройдет мимо и еще раз поздоровается.

— Вы можете наскоро привести меня в божеский вид? — спрашивает он. — Только денег у меня нет.

— Не говорите мне про деньги! — восклицает парикмахер. — Неужели я забыл Пальмовое воскресенье на вашем корабле, и как вы угощали меня и мое семейство, и роскошную каюту, и вообще все, вместе взятое, — это была для нас такая удивительная, такая прекрасная поездка, мы часто о ней вспоминаем. Покуда я жив, капитан, я буду вас брить бесплатно.

— Обмахните меня слегка щеточкой, вот так, спасибо, до свиданья.

Но когда он вышел, машины на прежнем месте уже не было.

А вернуться теперь к парикмахеру и попросить у него хоть какой-нибудь еды он уже не мог. Вот и опять неудача, но его это не слишком огорчило, подумаешь, неудачей больше, неудачей меньше. Приличия ради он даже улыбнулся.

Апрель и май — все уже гораздо лучше. На полях еще, правда, ничего не вызрело, но холода миновали, снова светит теплое солнышко, а солнце — это наполовину еда.

Удивительно, как ему взбрела в голову такая блажь, но однажды на свалке за складами он нашел мясную кость, мосол какой-то свиньи, которая вполне могла сгодиться. Он взял ее домой, раздробил, но не затем, чтобы извлечь из нее что-то съедобное, а чтобы смазать дверные петли костным жиром — на случай, если она придет. Она уже бывала здесь раньше и при этом несколько раз повторила: «Это тебе я была предназначена, это мы должны были достаться друг другу».

Но она не пришла.

А пришла Лили. Наперекор мужу и всему прочему взяла и пришла. Принесла вафли, которые выпросила у матери, и от всей души потчевала Абеля. Она долго у него оставалась, вечер был теплый, она сняла пальто с серым меховым воротником, еще что-то сняла с себя, а потом и еще что-то. Уж очень выдался теплый вечер.

Она была даже ласковей обычного, но, перед тем как уйти, обронила, что «двум малышам, ну ты знаешь каким» скоро понадобится велосипед.

— Да, — сказал Абель.

На другой день поутру пришел мальчик-рассыльный и принес дюжину фотографий от Смита.

— Положи, — сказал Абель.

— Я принес счет.

— Я сам приду и заплачу.

Черт побери, чего это они все к нему повадились? Совершенно незнакомые люди так и ломились в его дом, словно это для них он смазывал дверные петли. Вот в Кентукки он бы чужих людей и на порог не пустил…

Потом к нему пришел Клеменс — сам Клеменс пожаловал в его халупу. Причем он был смущен даже больше, чем Абель, и неоднократно извинялся:

— Я пришел… мне очень неловко… но я пришел, чтобы вернуть вам большой долг, господин Бродерсен. Я искал вас в имении у госпожи Фредриксен, а вообще-то у меня здесь, — он сует руку в карман, в бумажник, — здесь тысяча крон, которые я вам должен, которые Ольга брала для меня…

— Ну, это не к спеху, — сказал Абель.

— Мне очень, очень стыдно, мне уже давно следовало, пожалуйста, вот деньги, и прошу вас меня извинить.

— Да что вы, уверяю вас…

— Отлично. Вы очень любезны. Вообще-то она брала две, но одну тысячу, как я слышал, вам уже вернули.

— Да.

— Мне очень стыдно. Впрочем, у меня к вам еще одно дело: фру Фредриксен звонила много раз, но я не мог вас найти. Ей очень хочется, чтобы вы приехали к ней в имение, она, помнится, говорила с вами об автомобильной прогулке…

— Я собираюсь уезжать, — сказал Абель.

— Ну а до отъезда? Мне кажется, фру Фредриксен в своем горе придает большое значение этой прогулке. Словом, если бы вы могли съездить в имение и поговорить с ней на эту тему…

— Я подумаю.

— Вот и спасибо. Фру будет очень рада. А Лолле передать от вас привет?

— Да, конечно!

— Она стала матерью.

— Поздравляю и желаю счастья.

— У нас мальчик. Это великое дело.

Он и еще раз видел Ольгу, когда шел в полицейский участок. Поздоровался и прошел мимо. Она его больше не знала.

Так вот, они в полиции хотели бы побеседовать с ним — пожалуйста, садитесь. Вы знали когда-то некоего ирландца по имени Лоуренс? Ах так, вы жили вместе с ним в Кентукки? Он умер в тюрьме. Но теперь ирландские родственники надумали добиться его реабилитации — они получили от него письмо, где он утверждает, что невиновен. Вот власти в Кентукки и попросили нас побеседовать об этом с вами и, коль скоро вы что-нибудь знаете, дать нам объяснение. Ничего серьезного там нет, просто объяснение, которое в случае чего могло бы утешить ирландскую родню. Из Кентукки сообщают, что Лоуренс оставил письмо и для вас и что это письмо было обнаружено уже после того, как вы оттуда уехали.

— Да, я оставил его, когда уезжал, — сказал Абель.

— Говорят еще, что письмо на ваше имя подтверждает письмо, адресованное родственникам.

— Не могу вам сказать, я его не читал.

— Значит, вы не получили его до отъезда? Так вот, по поводу объяснения. Предстоит множество хлопот и для вас, и для нас, но ничего не поделаешь, мы обязаны.

Абель:

— Я сам туда собираюсь.

— Вы поедете туда? В Кентукки? Прямо сейчас?

— Да, поеду.

— Господи, да лучше и быть ничего не может. Какое удачное совпадение! Значит, мы можем просто сообщить им, что вы едете туда и дадите все объяснения на месте?

— Можете.

— Значит, вы уезжаете, так-так. Наверно, вам надо за чем-нибудь там приглядеть, у вас там есть имущество или что-нибудь такое? Большое спасибо за вашу любезность. А когда вы едете?

— Сегодня ночью.

— Это ж надо! Ну, счастливого пути.

После него в сарае осталась пара толстых шерстяных носков и кое-что из белья. Керосинка стояла на месте, кровать стояла на месте, все остальное, немногое, чем он владел, он забрал с собой. На адрес Лили он послал детский велосипед, а у фотографа Смита побывал лично и расплатился за фотографии.