Круг замкнулся

— Добрый день, Абель, — сказала она. — Ты так здороваешься, будто мы с тобой только вчера виделись.

— Извини, я это нарочно. Я так придумал.

— Странный ты человек.

— Я хотел, чтоб не получилось слишком торжественно, чтоб мы не начали обмениваться рукопожатиями и всякими фразами «а вот и ты, Абель», и «почему это ты уехал?», и «почему это ты вернулся?», и «я просто не нахожу слов».

Она кивнула:

— Это тебе не по душе, я понимаю.

— Да, не по душе, я не могу все объяснить. А перед тобой я бы и вовсе спасовал, даже надумай я солгать.

— А ты хорошо выглядишь. Почему ты крикнул: «Наконец-то!»?

— Я искал тебя целых девять дней. С того дня, как вернулся.

— Мы не можем так и стоять здесь. Не пойти ли нам домой?

— Да, спасибо.

— Я не то имела в виду… Ты где живешь?

— Нигде.

— Значит, мы не можем пойти к тебе и поболтать?

— Мы можем зайти в какой-нибудь погребок.

— Не могу, — сказала она, — я хочу сказать, что мне никто не запрещает, но все-таки… а ты и в самом деле нигде не живешь?

— Нет, просто я живу в сарае, у складов.

— А, я помню этот сарай. Один раз я даже залезла на крышу, а ты стоял внизу, и я спрыгнула прямо на тебя. А в этот сарай ты меня отвести не можешь?

— Такой сарай не для тебя. Я бы на руках тебя туда отнес, но этот сарай не для тебя.

— Ну тогда проводи меня домой. Я хочу сказать, до моих дверей.

— Да, спасибо.

По дороге она искоса поглядывала на него.

— Ты хорошо выглядишь, постранствовав по белу свету. Про Лоллу слышал?

— Да, в общих чертах.

— Но в этом нет никакого смысла. Мне-то, конечно, наплевать, но смысла в этом все равно нет. А вдобавок она уже ходит с животом. У меня вот детей нет.

Он промолчал.

— Я сказала, что у меня детей нет.

— Да-да, то есть нет-нет, у тебя нет детей. С одной стороны, это хорошо, с другой — плохо.

— Вот именно, — сказала она, — прошлый раз я не хотела детей, теперь хочу, а он не может. Смешно, когда человек этого не может, постыдно.

— По-моему, не хотеть — это так же плохо.

— Да, но теперь я хочу. Я не уверена, что буду обожать ребенка, но почему бы и не попробовать? Ты можешь войти в мое положение?

— У тебя, наверно, для таких дел и времени-то нет.

— У меня нет времени? Чушь какая!

— У тебя другие интересы, — сказал он, — тебе надо краситься, и мазаться, и завиваться, и глотать таблетки, и менять платья, и спать в качалке, и курить сигареты.

— У тебя сигареты нет?

— Нет, только трубка.

— Все, что ты говоришь, правда, но время у меня все равно нашлось бы. Просто ужасно, какой ты безжалостный по отношению ко мне. Прямо леший! А у тебя у самого все в порядке? А ты никогда не бываешь растерян? Ты перечисляешь все, что во мне есть плохого, но ведь во мне есть и хорошее, правда, правда. Я бываю теплая и нежная, но это ты в расчет не принимаешь.

— Принимаю, принимаю, — сказал он, — я еще помню тот единственный день, тридцать лет назад.

Она остановилась и поглядела на него:

— Ты это про что?

— С самого детства помню, — сказал он и тотчас увел разговор в сторону: — До чего же весна запоздала, дождя так и не было. А вот скамейка, не хочешь сесть?

Кругом была тишина, лишь мелкие пичужки щебетали среди ветвей, прохладно, в парке у них за спиной — полураспустившиеся кусты сирени, поздняя весна.

Немного погодя пришла молодая парочка и заняла скамейку по другую сторону дорожки.

— Зачем им понадобилась именно эта скамейка? — спросила Ольга.

— Да оставь ты их!

— Что я еще хотела сказать? Ты так никем и не стал?

— Начинается!

— Я не хочу входить в подробности, но, Абель, у тебя был пароход, и место, и все, что надо, пока в тебя дьявол не вселился.

— Наверно, — улыбнулся Абель.

— За тобой опасно быть замужем. В один прекрасный день от тебя останется пресловутое мокрое место и больше ничего — ха-ха-ха!

— Ну так за мной больше никто и не замужем.

— А ты разве был женат?

— И даже обвенчан.

— Об этом мы говорить не будем. А ведь я хотела однажды уехать куда-нибудь с тобой, об этом ты не думал?

— Нет, — отвечал он, — у меня не было никаких шансов.

— Потому что ты сам разрушил все свои шансы.

— Так никем и не став, да, да, верно. Я уж вижу, к чему ты клонишь. Но я вовсе не так растерян, как ты, я не ломаю голову, я спокоен, я ничто, я стерт с лица земли, у меня нет имени.

— Просто удивительно, как ты на разные лады повторяешь одно и то же. Но если выразить ту же мысль короче, то у тебя просто нет стимула. Вот в чем дело.

— Все равно, я не придерживаюсь установленных правил, меня вполне устраивает одна-единственная трапеза за целый день, а потом я закусываю солнечным светом. И зачем обязательно кем-то становиться? Все кем-нибудь становятся, не делаясь от этого счастливее. Они затрачивают столько сил, чтобы подняться наверх, а потом им надо хлопотать о награде. И тут покой их оставляет, а нервы сдают, некоторые начинают пить, чтобы развеселиться, но им становится все хуже, им нужно постоянно приподниматься на цыпочки, и я, живущий в сарае, от души им сочувствую.

— Ни разу не слышала от тебя подобного красноречия.

Абель, с улыбкой:

— У меня было много лет, чтобы хорошенько продумать свою речь.

— Хуже всего, что это вызывает у тебя улыбку. Ты ведь не можешь не признать, что твой путь от капитанства на «Воробье» до теперешнего сарая — это все-таки падение.

— Да, в твоих глазах это выглядит именно так.

— Когда ты стал таким?

— Таким? Ты хочешь спросить, когда я начал созревать для этого? Тому уже много лет. Это началось еще в детстве. У меня не было совсем никаких шансов, тогда это и началось. Вот я и оказался без корней — и в чужой стране, что ускорило мое созревание. А потом я женился на Анджеле, и это, слава Богу, меня освободило. Словом, мне хорошо. Давай лучше поговорим о тебе.

— Обо мне? С ума сойти! Почему эта парочка напротив не желает убраться восвояси?

— Да оставь ты их.

— Они, разумеется, прекрасно знают, кто я такая, да и ты хорошо одет, могли бы проявить уважение.

Абель улыбнулся:

— Может, уйдем?

— Нет, это не мы должны уходить. Да, так о чем мы говорили? Ты сказал: созревать. Единственная трапеза за целый день. Господи, спаси и помилуй. Нет никакого сомнения в том, что тебе несладко живется, и если ты все-таки желаешь так жить, то лишь потому, что у тебя ни на что нет воли.

— А что, если это дар?

Она опешила:

— Дар? Ты так наловчился красиво говорить, я просто никогда ничего подобного не слышала. Дар? Может, ты и прав, может, впору на все махнуть рукой, если бы не погибал именно ты.

— Удивительно слышать это от тебя, Ольга, — сказал он, — но, когда я сижу и греюсь на солнышке, мне никакой еды и не надо. Я в тропиках наблюдал, как там люди живут одним днем — что добудут, то и съедят, живут, можно сказать, ничем и еще солнечным светом. И так живут миллионы. Там ни про кого нельзя сказать, что он многого достиг, там не думают про деньги, и хлеб насущный, и жилье, жизнь их проста, а украшением ей служат цветы. Глядеть на них отрадно, это такая благодать для глаз. Мы уплывали на острова и располагались там, в карманах у нас не было ничего, что нужно им, они ничего не желали покупать у нас, но они и не попрошайничали. Мы заходили в глубь острова, там они танцевали и смеялись, они были приветливы и давали нам фрукты, они были красивые, смуглые и почти нагие. Мы провели там две ночи…

— Не два дня? Ты ведешь счет ночами.

— Днем мы там тоже были.

— Ну да, ну да, — сказала она нетерпеливо, — послушай, Абель, ты сказал, что разыскивал меня девять дней. А я ждала тебя целый год. Ты, пожалуйста, ничего не воображай — но ты единственный, с кем я могу разговаривать. С тобой я могу разговаривать о чем угодно. Отец наш небесный! — вдруг воскликнула она. — Если б мне удалось заставить тебя понять собственную пользу. Ты, верно, сидишь без гроша в кармане?