Андрей Кожухов

Таня с ужасом почувствовала, что почва уходит из-под ее ног. Она не знала, что сказать, что делать. А уступить было слишком ужасно.

- Подожди минутку… Андрей, дорогой! - вскричала она, схватив его за руку, как будто он собирался тотчас же ее покинуть. - Одну минуту. Мне нужно тебе сказать что-то… что-то очень важное. Только я забыла, что именно. Все это так мучительно, что у меня голова пошла кругом… Дай мне подумать…

Она стояла возле него с опущенными глазами и с поникшей головой.

- Я буду ждать, сколько хочешь, родная, - сказал Андрей, целуя ее похолодевший лоб. - Оставим этот разговор на сегодня.

Она отрицательно покачала головой. Нет, она найдет, она сейчас же вспомнит, что ей хотелось ему сказать.

- Крестьянство, верующее в царя… нет, не то!.. Та часть общества, которая остается теперь нейтральной… Не то, опять не то!

Вдруг она задрожала всем телом, и самые губы ее побледнели. Она нашла свой великий аргумент, который был ей оплотом, и увидела, как он был слаб и в то же время как ужасен!

- Что будет со мною, когда они убьют тебя! - вырвалось у нее, и, закрыв глаза рукою, она откинула голову назад.

- Бедное дитя мое, моя голубка! - воскликнул Андрей, сжимая ее в своих объятиях. - Я знаю, как тяжел твой крест, я знаю, что остающимся в живых хуже приходится, чем тем, которые идут на гибель. Но, поверь, и мне не легко. Жизнь мне дорога, особенно с того дня, как ты меня полюбила. Горько бросать ее, расставаться с тобою и идти на казнь, между тем как я мог бы быть так счастлив! Я дорого бы дал, чтобы чаша сия миновала нас. Но она не минует. Удар должен быть нанесен. Отказаться от нападения из-за любви к тебе? Да я чувствовал бы себя трусом, лжецом, изменником нашему делу, нашей родине. Лучше утопиться в первой попавшейся грязной луже, чем жить с таким укором совести. Как мог бы я это вынести и что сталось бы с нашей любовью? Прости, дорогая, за боль, которую я причиняю тебе. Но подумай только, что значат все наши страдания, если нам удастся хоть на один день ускорить конец всем ужасам, окружающим нас?

Андрей говорил упавшим голосом, переходившим часто в шепот. Он утомился в неестественной борьбе и не мог продолжать ее долее. Теперь он просил мира, пощады, и простые слова его смягчили сердце Тани и произвели в ней перемену, когда он меньше всего ожидал ее.

В любовь женщины, когда она действительно любит, как бы романтично и экзальтировано ни было это чувство, всегда входит элемент жалости и материнской заботливости. Именно эту струну в Тане задел Андрей своим утомленным, обрывавшимся голосом. Он не убедил ее: вернее, Таня хорошенько не знала, убедил он ее или нет, потому что она забыла все его доводы. Но она сдалась. Она так глубоко его жалела, что не в силах была отягчать его участь своим сопротивлением.

Лицо ее смягчилось. Глаза снова засияли любовью и нежностью, пока она дрожащей рукой ласкала его голову, лежавшую на ее коленях. Она успокаивала его кроткими, умиротворяющими речами, а мысленно награждала самыми нежными, ласкающими именами.

Будущее представлялось ей мрачною бездною. Угадать, что последует за покушением, было ей так же трудно, как узнать, что ждет ее за гробом. Но зато она ясно видела, что ей следует делать теперь. Она была ему женой, сестрой, товарищем, и она должна по мере сил своих поддерживать его в его тяжелом испытании. Она решилась облегчить его участь, взяв на свои молодые плечи часть его бремени.

Теперь она была гораздо спокойнее, и в ее грустных больших глазах не видно было слез. Но внутренне сердце ее обливалось кровью - не за себя уже. Скорбь о нем заслонила ее собственные муки.

Глава VIII

Андрей внес свое предложение. Оно было принято.

Обширная и сложная машина заговора была пущена в ход и уже значительно подвинулась в своей таинственной работе.

Однажды вечером, недели две спустя после его возвращения в Петербург, Андрей переходил Тучков мост, направляясь к Дворцовой площади. Он все еще проживал на старой квартире, но кое-какие симптомы указывали, что она уже не совсем безопасна и что, следовательно, пора переезжать. По этой же причине Андрей теперь сделал большой крюк, хотя мог бы значительно сократить себе дорогу, спустившись к Гагаринскому перевозу.

Он шел к Репину и принимал все меры предосторожности, чтобы не привести за собою шпионов, которые могли вертеться около его дома. Репин просил его прийти по важному делу Андрея не удивило такое приглашение, и он сообразил, что оно, вероятно, касается "дела" вообще или его лично. Ему не раз приходилось вести с Репиным деловые разговоры.

Репин приготовился к посещению Андрея и ждал его в своем кабинете, предварительно распорядившись никого не принимать. Лицо его было озабоченно и встревоженно, когда, усевшись за стол, освещенный двумя свечами в кованых медных подсвечниках, он рассеянно стал перебирать бумаги. Он хотел сделать Андрею одно предложение, которое горячо принимал к сердцу, и у него были веские основания, чтобы не откладывать дела в долгий ящик.

Когда революционеры затевают какое-нибудь серьезное дело, то обыкновенно даже не принимающие участия в конспирациях догадываются, что готовится что-то. Волнение и смутное предчувствие опасности охватывают всех и каждого. Со стороны конспираторов в такое время замечается необыкновенная осторожность по отношению к полиции. Они с особенной заботливостью предупреждают сочувствующих и всякого рода случайных пособников, советуя быть наготове ввиду неожиданного обыска. Они вывозят компрометирующие бумаги и подпольную литературу из квартир, где в другое время они валялись почти на виду Случается, что наиболее впечатлительные из конспираторов принимают даже удрученный вид, когда именно следовало бы представляться спокойными и веселыми. Вот почему, даже когда тайна предстоящего акта сохранена самым тщательным образом, те, которые умеют читать знамения времени, часто предвидят, что что-то должно случиться.

Репин принадлежал к тому большому и разнообразному классу сочувствующих, среди которых вращаются революционеры. С жгучим вниманием следил он за зловещими признаками и многозначительными симптомами и был почти уверен, что Россия - накануне нового революционного взрыва. Он давно не видал никого из активных революционеров, но встретился с Таней несколько дней тому назад в доме одного из своих друзей. Им не удалось поговорить наедине, но ее расстроенный и сосредоточенный вид более чем подтвердил его мрачные опасения. Тревоги подпольной жизни, очевидно, усилились, потому что никогда еще не видал он ее в таком состоянии. Он знал, что ему не удастся вырвать ее из этой жизни, но ему пришло в голову хотя на время укрыть ее и Андрея от огня. Он решил попытаться.

После дочери больше всего приходился ему по сердцу его необыкновенный зять. Если бы ему довелось выбирать мужа Тане, то он, конечно, искал бы его не в рядах конспираторов. Но раз сама Таня присоединилась к революционной партии, Репину пришлось помириться с ее выбором, и в конце концов он искренне полюбил своего зятя. Если бы Андрей принадлежал к менее крайней фракции революционной партии, то Репин был бы вполне доволен выбором своей дочери. Они были в очень хороших отношениях, и Андрей навещал старика, насколько то позволяли осторожность и его собственная усиленная работа. Репин знал о многом, что касалось самого Андрея, который был с ним очень откровенен - поскольку откровенность возможна между конспиратором и его надежным другом. Таня держала себя с отцом несколько сдержаннее.

Приключения Андрея в Дубравнике и опасность его положения не были тайной для Репина. Он поэтому рассудил, что теперь как раз пора Андрею на время сойти со сцены. Вот почему он думал, что его предложение будет принято и им и Таней.

Он радушно приветствовал Андрея, которого не видал со дня его возвращения, и осведомился о Тане.