Ржавчина

— Какъ вы скитались! — невольно вырвалось у Вѣры.

— Это еще все были цвѣточки, — продолжала Анна.

Щеки у нея покраснѣли, глаза горѣли лихорадочнымъ блескомъ. Она какъ будто боялась, что Вѣра не дослушаетъ ее, и торопливо заговорила.

— Мать все-таки ни захотѣла держать меня дома. Въ Петербургѣ уже отдать было некуда, она свезла меня въ Парижъ, въ одинъ изъ здѣшнихъ монастырей. И тутъ я пробыла четыре года… Я вамъ скажу, если кто хочетъ изуродовать нравственно дѣвочку, такъ вези ее сюда въ монастырь. Что это за ужасное учрежденіе! Что тамъ читается, что говорится между воспитанницами! Я теперь замужняя женщина, а краснѣю, какъ вспомню, что мы тамъ читали вслухъ между собою. Тамъ между нами была одна дѣвочка, француженка, тринадцати лѣтъ… Нѣтъ, я не буду разсказывать этого. Однимъ словомъ, тамъ творились ужасныя вещи. Я была богаче другихъ, у меня была отдѣльная комната. Училась я плохо… Все свободное время читала, конечно, исключительно романы, да все старинные, французскіе, гдѣ побольще любви и всякихъ страховъ. Моя голова была такъ набита героями, что только надо было, чтобъ явился «онъ» и я бы полюбила. На пятнадцатомъ году я окончила курсъ и за мной пріѣхала мать, чтобы везти въ Россію. Тутъ же на парижскомъ дебаркадерѣ мы встрѣтили Никса. Онъ оказался знакомымъ съ maman по Петербургу и взялся быть нашимъ кавалеромъ въ дорогѣ. Со мной онъ былъ очень любезенъ. Каждое его слово, каждый взглядъ, каждую учтивость свѣтскаго человѣка — я принимала за чистую монету. До тѣхъ поръ ни одинъ мущина не обращалъ на меня ни малѣйшаго вниманія. Насъ возили гулять изъ монастыря, но на меня даже и не глядѣлъ никто, — я всегда была слишкомъ некрасива для этого. А теперь вдругъ такой умный, молодой человѣкъ говоритъ мнѣ любезности, заботится, чтобы мнѣ было ловко сидѣть, лежать, закрываетъ мнѣ ноги, укутываетъ горло… Искра попала въ порохъ. Подъѣзжая къ Петербургу, мы сидѣли съ нимъ рядомъ. Maman заснула. Онъ что-то сказалъ мнѣ и близко заглянулъ въ глаза. Я не помню, что я думала въ ту минуту, — я обвила его шею руками и поцѣловала его крѣпко, крѣпко… Онъ продолжалъ поцѣлуи… Мы пріѣхали въ Петербургъ женихомъ и невѣстою… Я не знала про него ничего, я только видѣла, что онъ очень хорошій, красивый, славный. Были ли у него какія-нибудь соображенія помимо чувства, мнѣ и въ голову не приходило. Разумѣется, мать воспротивилась. Я объявила ей, что люблю Никса и во что бы то ни стало буду его женой. И дѣйствительно, я страстно любила его. Когда онъ пріѣзжалъ къ намъ, у меня духъ захватывало, я не знала что сказать, какъ встрѣтить его. Maman умолила хоть на годъ отложить свадьбу. Мы отложили. Сколько я пережила въ этотъ годъ!… И подумать, что мнѣ еще не было тогда и шестнадцати лѣтъ… Видите, у maman есть пріятельница, — продолжала Анна, возбуждаясь все больше и больше. — Онѣ вдвоемъ рѣшили, что я выйду замужъ за ея сына, то-есть за сына этой пріятельницы, madame Скрипицыной… И еслибъ я вамъ разсказала, какія онѣ вещи дѣлали, чтобъ это случилось… Maman хотѣлось, чтобъ я вышла за Скрипицына потому, что онъ былъ хоть и молодой, но скряга страшный… Онъ бы не промоталъ моего состоянія… Вотъ вѣдь вы не повѣрите, подумаете я выдумала… Разъ у насъ обѣдали Скрипицыны — мать и сынъ… По какому-то случаю много пили… Мнѣ предлагали шампанскаго каждую минуту. А я съ дѣтства могла пить много и люблю шампанское… Ужь теперь и не помню, какъ мы очутились вдвоемъ послѣ обѣда. Онъ сталъ приставать ко мнѣ съ ласками. Я считала себя уже взрослой и притомъ невѣстой другаго… Я прямо ему и сказала это. Онъ обратилъ все въ шутку и снова лѣзъ цѣловаться. Я встала, хотѣла уйдти, онъ побѣжалъ за мной, поймалъ, уронилъ въ кресло и сталъ цѣловать глаза, щеки, въ открытый ротъ. Я кричала, я изнемогала въ безсильной злобѣ… Какъ только я могла высвободить руки, я вцѣпилась ему въ волосы… И онъ долженъ былъ оставить меня… Я бѣгомъ пустилась къ maman. Она была у себя въ спальнѣ съ m-me Скрипнцыной, случайно или нѣтъ — Богъ знаетъ… Я все разсказала. Онѣ обѣ начали смѣяться, обратили все въ какую-то дѣтскую драку… А m-me Скрипицына тутъ же прибавила: «Ну, вотъ, поженитесь, сосчитаетесь!…» Мнѣ такъ стало страшно… Мнѣ показалось, что онѣ всѣми неправдами выдадутъ меня за толстаго Скрипицына, а не за Никса. Я всю ночь не спала, а на другой день, какъ только мать уѣхала, я къ Никсу… Мы съ нимъ все и рѣшили, черезъ мѣсяцъ повѣнчались да и уѣхали… Сколько было любви, сколько ласки!… Такого времени ужь и не пережить… Только очень мало — одинъ мигъ!…

Анна видимо устала. Послѣ возбужденія наступили минуты утомленія. Она продолжала, значительно понизивъ голосъ и смотря въ одну точку.

— И какъ я вѣрила!… Никто, никто не могъ поколебать этой вѣры… Казалось, никого мнѣ не надо, ничего не хочу я, только знать, что любима… И вдругъ точно все черною пеленой покрылось… Когда узнала, что не любитъ онъ меня, такъ пусто стало кругомъ, душно какъ-то… И вдругъ такое утѣшеніе — ожидать ребенка… Ужь тогда я и не претендовала, чтобы мужъ сидѣлъ со мной, ухаживалъ… Я стала совсѣмъ уродомъ, совершенно круглая… О себѣ не заботилась совсѣмъ, a только и думы было объ ожидаемомъ ребенкѣ… Вся жизнь, весь міръ сосредоточился въ немъ. Никсъ совсѣмъ не бывалъ дома, уѣзжалъ куда-то на цѣлые мѣсяцы. И я не особенно скучала. Я еще цѣльнѣе могла отдаться мечтамъ о предстоящихъ мнѣ обязанностяхъ, цѣли жизни…

Вѣра подняла глаза на Анну. Ей казалось, что она не можетъ плакать. Весь свой разсказъ она проговорила горячо, съ блестящими глазами, едва переводя духъ. Тутъ губы ея начали подергиваться, глаза потускнѣли отъ слезъ.

— Сколько разъ я няньчила его во снѣ, какъ я любила этого маленькаго… Въ немъ я уже забыла свое горе… Боже! когда мнѣ его показали мертвымъ, я не знаю, что было во мнѣ… Какое-то безсиліе, злоба, безнадежность… Я бы все въ мірѣ отдала, чтобы вдохнуть жизнь въ это маленькое, посинѣвшее тѣльце… Не осталось никакой привязанности къ жизни… Когда мужъ раскаялся у моей постели, клялся быть вѣрнымъ, любить какъ прежде, — я радовалась, но не вѣрила. Хотѣлось вѣрить, но не могла, да и теперь не могу… Видите, я сирота, круглая сирота… А какъ бы хотѣлось любви, ласки!…

Она тихо заплакала. Въ эту минуту она похожа была на огорченнаго ребенка, Вѣра подошла къ ней, взяла ее за голову и поцѣловала въ ея гладко причесанные волосы. Она прижалась къ ней, нервно дрожа и рыдая… Вѣра, какъ могла, успокоивала ее, положила на диванъ, дала воды и она затихла понемногу.

Разговоръ снова завязался и перешелъ на Вѣру. Она въ немногихъ словахъ передала ей всю свою невеселую и несложную жизнь.

Со смертью матери семья совсѣмъ распалась. Сестра уѣхала въ деревню учительницей, Вѣра приняла мѣсто гувернантки къ двумъ маленькимъ дѣвочкамъ и пріѣхала съ этой семьей въ Парижъ на два мѣсяца. Привыкшая всегда жить въ семьѣ, въ ласкахъ, Вѣра очень скучала здѣсь.

Анна своимъ искреннимъ порывомъ какъ-то разомъ завоевала ея довѣріе. Вѣра говорила съ ней такъ искренно, какъ почти ни съ кѣмъ, никогда.

Анна ушла отъ нея очень поздно; онѣ простились какъ самые лучшіе друзья.

V.

Какъ только Анна оправилась, она съ мужемъ и матерью переѣхала въ Петербургъ.

Николай Сергѣевичъ Слащовъ занималъ такое положеніе и на службѣ и въ обществѣ, которое принято называть виднымъ. Онъ въ сущности не гонялся за нимъ; блестящая карьера сама подвернулась ему и онъ не бѣжалъ отъ нея, также какъ и отъ женитьбы на богатой невѣстѣ. Сама Анна первая заговорила о бракѣ, сама сказала, что любитъ его, и невѣста съ полумилліонымъ состояніемъ досталась ему такъ же легко, какъ и блестящая карьера.

Николай Сергѣевичъ не былъ красивъ, но всегда имѣлъ громадный успѣхъ въ обществѣ. Блѣдный, худой, съ глубоко сидящими сѣрыми глазами въ черныхъ рѣсницахъ, онъ казался изнуреннымъ, утомленнымъ жизнію. Черная раздвоенная борода, проборъ по серединѣ и маленькое золотое пенсне — шли къ нему. Рядомъ съ женой онъ былъ положительно красивъ, его часто жалѣли, что у него такая некрасивая жена, хотя всѣ знали, что онъ давно утѣшенъ въ этомъ отношеніи. Связь съ княгиней С., одной изъ самыхъ красивыхъ женщинъ Петербурга, не была тайной ни для кого. Анна позже всѣхъ другихъ узнала о ней. Теперь, когда мужъ далъ ей слово порвать эту связь, онъ сталъ гораздо ласковѣе съ ней, дома сдѣлалось уютнѣе, теплѣе…