Ржавчина

Но пока еще лежала на столѣ и даже потомъ въ гробу, все какъ будто еще не совсѣмъ оторвалась, не совсѣмъ потеряна… Когда же опустили въ глубокую яму, засыпали желтой землей и умяли вотъ этотъ холмикъ, что теперь уже успѣлъ осѣсть…

— Madame! — услышала Вѣра надъ головой низкій мужской голосъ.

Она подняла глаза и увидала высокаго ливрейнаго лакея съ громаднымъ мѣховымъ одѣяломъ въ рукахъ.

— Позвольте потревожить васъ, сама княгиня идетъ сюда, — почтительно сказалъ ей лакей и сталъ разстилать одѣяло на могилу и возлѣ нея.

Вѣра встала.

За лакеемъ направлялась къ этимъ же могиламъ цѣлая семья. Впереди шла старуха, въ сѣдыхъ букляхъ, въ нарядной шляпѣ съ цвѣтами. Она опиралась на руку просто одѣтой дѣвушки, съ вопросительнымъ выраженіемъ лица. За ними шли дѣти, гувернантка, два молодыхъ человѣка.

— Какъ я не люблю, когда чужіе садятся на мои могилы! — громко прошамкала старуха.

Вѣра хотѣла извиниться, да не стоило.

Они обѣдали въ этотъ день всѣ вмѣстѣ. Вѣрѣ не хотѣлось опоздать къ обѣду, такъ какъ она дала слово Александрѣ Аркадьевнѣ непремѣнно участвовать на ея обѣдѣ, на который былъ приглашенъ знаменитый баритонъ, дѣлавшій очень много шуму въ Парижѣ. Она слышала про него въ Петербургѣ, онъ бывалъ въ свѣтѣ и пользовался громаднымъ успѣхомъ у дамъ.

Съ Боловцевой въ Парижѣ онъ встрѣтился какъ старый знакомый и на другой же день послѣ дебюта далъ слово обѣдать у Алекоандры Аркадьевны.

Когда Вѣра вошла въ залу, всѣ уже были въ сборѣ и сейчасъ же стали занимать мѣста. На этотъ разъ обѣдали въ маленькомъ салонѣ Боловцевой.

Вся комната была пропитана запахомъ розъ и фіалокъ, цѣлая гора которыхъ украшала середину стола. Отъ четырехъ большихъ канделябръ ужь и теперь было жарко.

На виньеткахъ меню были нарисованы значки нотъ. Это было любезною предупредительностью m-me Боловцевой. Она, впрочемъ, сейчасъ же и объяснила ее баритону, который сѣлъ рядомъ съ ней.

Стоило взглянуть на него, чтобы понять, что онъ могъ заслужить репутацію человѣка съ громаднымъ успѣхомъ. Высокій лобъ, желтоватый цвѣтъ лица, черные усы и борода давали ему энергичное выраженіе и дѣлали его совсѣмъ непохожимъ на опернаго пѣвца.

Слѣды частаго подкрашиванья глазъ для сцены оставляли на вѣкахъ темную рамку, отчего глаза дѣлались еще значительнѣе. Рядомъ съ Вѣрой сидѣлъ аббатъ, воспитатель племянниковъ Боловцевой, худой, бритый, съ тонкими губами и маленькими глазками.

Онъ странно заглядывалъ въ лицо, когда говорилъ съ кѣмъ-нибудь, точно хотѣлъ разсмотрѣть собесѣдника.

Остальные за обѣдомъ были все свои: Анна, баронесса, Никсъ, мужъ Анны, ея двоюродный братъ — Боловцевъ и неизмѣнный Виллье.

Вѣрѣ пришлось видѣть Анну до этого обѣда раза четыре. Онѣ, какъ и въ первый разъ, почти не говорили другъ съ другомъ. Анна при матери была всегда или молчалива, или раздраженно-зла, а съ мужемъ, напротивъ, всегда кроткая, даже какъ будто заискивающая, что совсѣмъ не было похоже на нее. Теперь она сидѣла молча, пристально глядя на Ферри… Пѣвецъ говорилъ все время съ Александрой Аркадьевной, сыпалъ комплименты, сомнительныя остроты, говорилъ о своемъ знакомствѣ въ Петербургѣ снисходительнымъ тономъ француза и все время ѣлъ, беря по два раза почти всѣ блюда. Каждая острота, каждое слово приводили Боловцеву въ восхищеніе.

— Никсъ, вы слышали, — обратилась она черезъ столъ въ зятю, — m-г Ferri говоритъ, что Капуль поетъ не голосомъ, а руками.

— М-r Ферри остроуменъ, какъ всегда, — отвѣтилъ Николай Сергѣевичъ.

— О, какъ всегда! — съ умиленнымъ видомъ произнесла баронесса Корнфельдъ, уставивъ на пѣвца свои бѣлые глаза.

— А Капуль говоритъ, что вы поете также не голосомъ, а больше глазами и лицомъ, — отдѣляя каждое слово, произнесла Анна.

— Oh!!… Est-elle méchante cette petite?!…- отвѣтилъ смѣясь пѣвецъ, обращаясь къ Аннѣ. Онъ какъ будто въ первый разъ увидалъ ее.

— Annette шутитъ, — поторопилась смягчить Александра Аркадьевна и сейчасъ же постаралась овладѣть вниманіемъ Ферри, начавъ разсказывать, какъ она слѣдила за нимъ въ донъ-Жуанѣ, когда онъ шелъ подъ руку съ донной Анной и шепталъ ей что-то.

— Вѣдь онѣ страшно глупы, эти дамы, — полупрезрительно замѣтилъ пѣвецъ.

— Неужели? — удивилась Боловцева.

— О, еще бы… — И Ферри началъ разсказывать разныя закулисныя сплетни, анекдоты, столкновенія, не щадя ни мужчинъ, ни женщинъ. Боловцева и Корнфельдъ съ жадностью слушали его.

— Я глубоко вѣрю въ живучесть французской націи, — говорилъ между тѣмъ, на другомъ концѣ стола, молодой Боловцевъ.

Онъ былъ въ восторгѣ отъ Франціи, зная ее по Парижу, и отъ французской націи, съ которой былъ знакомъ, главнымъ образомъ, по хорошенькимъ парижанкамъ и по гарсонамъ Биньона.

— Но старость все-таки беретъ свое, французская нація отжила свой вѣкъ, — горячился Виллье. — Я знаю по себѣ. Когда я былъ молодъ…

— Отдѣльный человѣкъ и нація — дѣло разное, — перебилъ его Никсъ.

— Несомнѣнно, что мы идемъ подъ гору, — заговорилъ молчавшій до тѣхъ поръ аббатъ, — а рядомъ съ нами ростетъ и ростетъ громадное чудовище съ страшными зубами и острыми когтями… Чудовище это — сила Бисмарка, — обратился онъ кроткимъ тономъ наставника къ Аннѣ, смотрѣвшей на него вопросительными глазами.

— Но если Германія еще долго продержится на той военной высотѣ, на которую ее взгромоздилъ Бисмаркъ, — замѣтилъ сдержанно Никсъ, — страна должна неминуемо истощиться… Вы думаете дешево ей обходится этотъ страхъ, который Бисмаркъ наводитъ на сосѣдей?…

— А во Франціи… этотъ религіозный раздоръ… — началъ аббатъ.

— Ахъ, господа, какъ вы надоѣдаете нашимъ милымъ хозяйкамъ! — поторопился перебить ее пѣвецъ, видя, что разговоръ начинаетъ принимать слишкомъ серьезный оттѣнокъ. — Все-таки французы — премилый народъ… Правда? — обратился онъ къ Боловцевой.

— Въ политикѣ вашей а ничего не понимаю… А французовъ люблю очень, — отвѣтила ему съ легкимъ смущеніемъ Александра Аркадьевна.

— Maman, вы, конечно, замѣтили сегодня въ церкви туалетъ на графинѣ Мери? — спросилъ Николай Сергѣевичъ.

— О, да! Вотъ безобразіе!… Она никогда не умѣетъ одѣться, — живо подхватила Александра Аркадьевна.

— И шляпу вѣдь какую надѣла, — продолжалъ Никсъ, — кибитку какую-то.

— Это вѣдь ваша знакомая, — обратилась Александра Аркадьевна къ Ферри, желая втянуть и его въ разговоръ. Но баритонъ затихъ. Онъ постоянно взглядывалъ на Анну, которая не ѣла и спокойно смотрѣла на окружающихъ.

— А вѣдь какъ серьезно молится, — продолжалъ Николай Сергѣевичъ, — точно и въ самомъ дѣлѣ за тѣмъ пріѣхала.

— Но эти ногти, Боже, что за ногти!… Кто же обстригаетъ ногти лопатой?! — опять обратилась Александра Аркадьевна къ сосѣду. Она опять поймала его пристальный взглядъ на Анну. — Хотите, я вамъ предскажу что-то, — обратилась она полураздраженно къ Ферри.

— Пожалуйста, — отвѣтилъ ей пѣвецъ.

— Послѣ обѣда.

— Нѣтъ, пожалуйста, сейчасъ же… Неужели что-нибудь ужасное?…

— О, да, ужасное, — шутливо отвѣтила ему Александра Аркадьевна, довольная тѣмъ, что ей снова удалось завладѣть вниманіемъ красиваго баритона.

— Чѣмъ ужаснѣе будущее, тѣмъ скорѣе хочется его знать.

— Для чего же?

— Да хоть бы для того, чтобы постараться предотвратить опасность, — все въ шутливомъ тонѣ продолжалъ Ферри.

— Ну, нѣтъ, я вижу, что вы, какъ ночная бабочка, склонны летѣть на огонь, — кокетливо заглядывая ему въ глаза, цѣдила сквозь зубы Александра Аркадьевна.

Обѣдъ кончился.

За Александрой Аркадьевной шумно встало все общество.

— Я сію минуту только поправлю прическу, надѣну шляпу, — сказала m-me Боловцева, — и мы отправимся въ театръ. М-eur Ферри съ нами, разумѣется? — обратилась она къ французу.

— Merci. Съ удовольствіемъ…

Какъ только Боловцева ушла, Анна подозвала къ себѣ Ферри.

— Вы не знаете цыганскихъ пѣсенъ? — спросила она его просто.

— Слышалъ въ Москвѣ… О, это восторгъ!… Особенно одинъ романсъ… Не припомню теперь, — сказалъ пѣвецъ, потирая лобъ рукою.