Столица

Монтэгю был окончательно сбит с толку. Он хотел продолжать расспросы, но Элис тихо положила ему на плечо руку и сказала:

— Пожалуйста, Аллеи, подожди. Мне сейчас неприятно говорить. Это все из-за Чарли Картера.

— Так вот оно что! — У Монтэгю даже дух захватило, и он насилу мог выговорить: — О боже!

Больше он не произнес ни слова, пока они не сошли с переправы и не сели в кеб.

— Ну, рассказывай теперь,— сказал он. И Элис начала:

— Говоря откровенно, я тогда была очень расстроена,— призналась она.— Но не забудь, Аллен, с тех пор прошла почти неделя; за это время я все обдумала и совершенно успокоилась. Так что ты не волнуйся, будь добр; бедный Чарли не виноват — он просто не умеет держать себя в руках. Я сама виновата. Я должна была послушаться тебя и давно прекратить с ним всякое знакомство.

— Говори же, что произошло,— сказал он; и Элис рассказала все по порядку.

Прентисы поехали со своими гостями осматривать окрестности, а у нее разболелась голова, и она осталась в вагоне. Тут пришел Чарли Картер и начал объясняться ей в любви.

— Он еще в начале путешествия просил меня выйти за него замуж,— говорила Элис,— но я ответила отказом. После этого он мне уже не давал покоя. А на этот раз с ним сделалось что-то ужасное — он бросался на колени, рыдал, кричал, что не может жить без меня. Как я его ни уговаривала — ничто не помогало. Наконец он схватил меня в объятия и не хотел выпускать. Я страшно испугалась и рассердилась. Мне пришлось даже пригрозить, что, если он меня не отпустит, я позову на помощь. Видишь, до чего дошло.

— Так,— сказал мрачно Монтэгю.— Что же дальше?

— А дальше я решила, что мне нельзя оставаться там, где я не могу избежать встречи с ним; я понимала, что добром он от меня не отстанет. Если же я попросила бы миссис Прентис удалить его, то получился бы скандал и путешествие было бы для всех испорчено. И вот я незаметно вышла, справилась, когда будет поезд на Восток, и, узнав, что скоро, быстренько уложила свои вещи, оставив миссис Прентис записку. Мне пришлось выдумать целую историю — будто я получила телеграмму, что заболела твоя мать, что я не хочу своим дурным настроением отравлять им удовольствие и поэтому уезжаю. Лучше я ничего не могла придумать. Ехать одна я не боялась, так как была уверена, что Чарли не удастся меня догнать.

Монтэгю ничего не сказал — он лишь крепко сжимал кулаки.

— Может быть, с перепугу я поступила безрассудно,— продолжала Элис, волнуясь.— Но, видишь ли, я была очень расстроена и несчастна, мне там все опротивело и захотелось скорей домой. Понимаешь?

— Конечно понимаю,— сказал Монтэгю,— и я рад, что ты здесь.

Приехав домой, Монтэгю тотчас позвонил Зигфриду Харвею и, вызвав брата, рассказал ему о случившемся. Он услышал, как Оливер вскрикнул рт неожиданности.

— Ничего себе, милая историйка! — проговорил он и, оправившись, добавил со смехом: — Боюсь, что теперь шансы Чарли упали окончательно!

— Я рад, что наконец-то и ты пришел к этому выводу! — сказал Монтэгю, вешая трубку.

Это происшествие явилось новым ударом для Монтэгю Но ему некогда было задумываться над ним: на следующий день в одиннадцать часов ему предстояло выступать в суде по делу Хэсбрука, и все его мысли устремились в эту сторону. Последние три месяца его единственным настоящим интересом был этот процесс; он был сейчас его целью, и ради него он мирился со всем, что его здесь возмущало. Он готовился к своему выступлению, как атлет готовится к ответственному состязанию; он чувствовал себя в полной готовности и собрал все силы, чтобы во всеоружии встретить решающий момент своей жизни.

В это утро он отправился в город, ощущая какой-то особенный прилив бодрости — каждый фибр его существа, казалось, дрожал от напряженного ожидания. Он приехал в свою контору и тут среди прочей корреспонденции вдруг увидал письмо от мистера Хэсбрука. Вскрыв его, Монтэгю прочел записку — сухую, краткую, но поразившую его в самое сердце, как меткий удар кинжала:

«Уведомляю вас, что я получил от компании «Фиделити» вполне удовлетворяющее меня предложение. Таким образом, между нами все улажено и я желал бы изъять из суда мое дело. Выражая признательность за оказанные вами услуги, остаюсь преданный вам...»

Для Монтэгю эта записка была как гром среди ясного неба.. Силы разом покинули его, руки его безжизненно опустились, и письмо упало на стол.

Когда миновало первое оцепенение, он схватился за телефон и велел своему секретарю соединить его с мистером Хэсбруком. Затем сел и стал ждать. Наконец раздался звонок; Монтэгю взял трубку, надеясь услышать голос мистера Хэсбрука и решительно потребовать у него объяснения. Но вместо голоса Хэсбрука он услышал голос своего секретаря:

— Сэр, центральная говорит, что этот номер не работает.

Он повесил трубку и снова застыл в неподвижности. Подставное лицо испарилось!

Для Монтэгю это событие означало полную ломку жизни и крушение всех надежд. Теперь ему не над чем было работать, не о чем было думать; основа, на которой он рассчитывал построить карьеру, рухнула!

Он весь пылал от негодования. Его провели и одурачили, использовали в своих интересах и вышвырнули, как ненужную тряпку. И он ничего не мог предпринять, он был абсолютно бессилен что-либо сделать. Его больше всего угнетало сознание подавляющего могущества тех неведомых властителей, которые сделали его своей игрушкой, сознание совершенной бесплодности борьбы с ними — как его личной, так и вообще всякого другого человека. Они были подобны стихийным космическим силам, они держали в кулаке весь мир, и простой смертный был так же бессилен против них, как бессильна против бури гонимая ветром былинка.

Весь этот день он просидел в конторе, отдавшись своим черным мыслям и разжигая в себе злобу. Временами на него находило желание все бросить, стряхнуть с йог прах столицы, немедля возвратиться на родину и там вернуть себе утраченное достоинство джентльмена. Но потом его вновь охватывало боевое настроение и хотелось всю жизнь мстить людям, которые так нагло воспользовались его доверчивостью. Он еще разыщет какого-нибудь обладателя полисов «Фиделити» — человека, на которого можно положиться; он безвозмездно будет вести его дело — и доведет его до конца! Он заставит газеты кричать об этом, он всех заставит прислушаться к своим словам!

К вечеру он вернулся домой раздраженный и до предела измученный. В кабинете, ожидая его прихода, сидел Оливер.

— Здравствуй,— сказал Монтэгю, скидывая пальто и внутренне подготавливая себя еще к одному унижению,— ибо так или иначе, но придется рассказать Оливеру о своей неудаче и выслушать его неизбежный ответ: «Я же говорил тебе!»

Но оказалось, что Оливер сам должен был сообщить нечто не терпящее отлагательства и тотчас приступил к брату с вопросом:

— Скажи, пожалуйста, Аллен, что такое произошло между тобой и миссис Уинни?

— Я не понимаю тебя,— резко ответил Монтэгю.

— Помилуй,—сказал Оливер,— все говорят о какой-то ссоре.

— Никакой ссоры не было,— сказал Монтэгю.

— А что же было?

— Ровно ничего.

— Нет, что-то да было! —воскликнул Оливер.— Иначе откуда взялись бы эти разговоры?

— Какие еще разговоры?

— О вас с ней. Я только что видел миссис Виви Пат-тон, и она под величавшим секретом рассказала мне, будто миссис Уинни кому-то жаловалась, что ты в своих ухаживаниях за ней перешел границы приличия и она была вынуждена отказать тебе от дома.

Монтэгю пошатнулся, как от удара.

— О! — простонал он.

— По крайней мере миссис Уинни так говорит,— сказал Оливер.

— Ложь! — вскричал Монтэгю.

— Я так и сказал миссис Виви,— ответил тот.— Слишком не похоже на тебя...

Монтэгю вспыхнул от негодования.

— Я не про то! — крикнул он.— Ложь, что миссис Уинни это сказала,— не может этого быть!

— Как знать! — буркнул Оливер, пожав плечами.— Впрочем, все возможно,— добавил он.— Однако мне известно, что она страшно зла на тебя,— это говорят все. Она трубит направо и налево, что даже и разговаривать с тобой больше не станет. Но мне хотелось бы знать другое: почему это так получается, что ты непременно создаешь себе врагов, с кем бы ты ни столкнулся?