Полное собрание рассказов

В этот период мне вдруг позвонил молодой мистер Голдли из «Гудчайлд и Голдли». В этом молодом человеке не было ничего артистичного. Он говорил и выглядел как какой-нибудь торговец автомашинами; галереи свои называл лавками, а их содержимое — товаром и вещичками. Ему было бы проще, если б мы встретились случайно, ненароком, — тогда отпала бы необходимость в долгой преамбуле: болтовне об общих знакомых, заграничных курортах, спорте, политике, «первоклассном человеке для работы на винных аукционах». В нем все выдавало неуверенность — он еще не решил, как подступиться ко мне. И вот наконец перешел к делу.

— Ваш отец проделывал для нас определенный объем работы — ну, вы знаете.

— Знаю.

— В основном занимался реставрацией. Иногда делал факсимиле для клиента, который продавал свою картину в Америку и хотел бы заменить ее копией. В общем, такого рода работу.

— Но часто то были оригинальные его композиции.

— А, да, вроде бы было несколько. Такой товар мы называем «pastiche» [75]— ну, вы понимаете.

— Видел несколько, — сказал я.

— Потрясающе одаренный был человек.

— Потрясающе.

Пауза. Мистер Голдли играл кончиком своего старого галстука выпускника школы Харроу.

— Работал он с нами на строго конфиденциальной основе.

— Разумеется.

— Вот я и подумал тут… на нашей фирме подумали… Может, вы уже перебирали его бумаги? Короче, меня вот что интересует: у него сохранились записи о работе? Ну, короче, что-то в этом роде…

— Нет, я еще не разбирал его бумаги. Вполне возможно, что сохранились. Он был по-своему очень педантичен.

— Так бумаги до сих пор у вас?

— Насколько мне известно, да.

— Если вдруг вам под руку подвернется нечто в этом роде, мы можем рассчитывать на ваше молчание? Я в том смысле, что толку от этого никому… в том смысле, что вы, наверное, хотите, чтоб отца вашего помнили по выставочным работам, верно?

— Вам не о чем беспокоиться, — ответил я.

— Вот и отлично. Был уверен, что вы все поймете. У нас уже возникли недоразумения с его людьми.

— Джеллаби?

— Да. Они приходили к нам, муж и жена, сразу после несчастного случая. Практически пытались нас шантажировать.

— Вы дали им что-нибудь?

— Нет. Принимал их Гудчайлд, и, я так думаю, дал достойный отпор. Им нечем было крыть.

— Странная парочка, эти джеллаби.

— Так что не думаю, что они побеспокоят нас снова.

— Я тоже не буду беспокоить. Шантаж — это не в моем стиле.

— О нет, нет, мой дорогой, само собой! Я ни на секунду не усомнился… вовсе не хотел сказать… Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Но если вдруг что-то подвернется под руку…

— Буду нем как рыба.

— Или же наброски картин, которые он писал для нас…

— Короче, нечто инкриминирующее, — вставил я.

— Секрет фирмы, — сказал мистер Голдли.

— Секрет фирмы, — повторил я.

То был, пожалуй, единственный забавный эпизод за все время моего пребывания в Лондоне.

Продажа дома на Сент-Джонс-Вуд оказалась делом более сложным и хлопотным, нежели я ожидал. Десять лет назад фирма-застройщик «Резиденшл аменитис», возводившая те самые многоквартирные дома, предлагала отцу за его участок с домом шесть тысяч фунтов; у него сохранилось письмо, подписанное председателем Альфредом Хардкастлом. На смену им пришла другая компания, «Хилл-Крест-Корт эксплотейшн», и они предлагали мне две с половиной тысячи фунтов; их письмо было подписано все тем же мистером Хардкастлом. Я отказался и передал все дела, связанные с домом, агенту по недвижимости. Через два месяца они выдвинули еще одно предложение — все те же две с половиной тысячи фунтов — от того же мистера Хардкастла, но уже главного управляющего компанией «Сент-Джонс-Вуд резиденшл эстейтс, лимитед». «С учетом всех обстоятельств, — писали они, — мы считаем означенную сумму вполне справедливой». Под «обстоятельствами» следовало понимать, что даже тот человек, которому понравится дом, не вынесет подобного окружения; огромные многоквартирные дома доминировали над районом, и у каждой квартиры была своя цена. Я принял это предложение и отправился подписывать бумаги в офис к мистеру Хардкастлу. Вместо ожидаемой атмосферы блеска и благополучия увидел там две скромные комнатки на последнем этаже здания. На двери краской были выведены названия с полдюжины фирм, занимающихся недвижимостью, сохранились также следы каких-то других названий, впоследствии стертых или замазанных. Председатель сам открыл мне и впустил. Он был (как предполагал отец, евреем) крупным, средних лет меланхоличным мужчиной довольно приятной наружности, который до прихода в этот бизнес превозносил живопись моего отца, как я полагаю, со всей искренностью.

Никого из других сотрудников видно не было; лишь мистер Хардкастл сидел, обложенный папками и ящиками с документами, и рассказывал, какие чувства испытывал, когда потерял своего отца. Пройдя через все превратности судьбы, связанные с квартирами в многоэтажках, человек этот контролировал свой бизнес и жил ради него; маленькие компании ликвидировались; небольшие дочерние компании удерживались на плаву; фамилии племянников и шуринов сменяли друг друга в официальных уведомлениях; акционерные капиталы записывались и вычеркивались; возникали новые пайщики; объявлялись бонусы и дивиденды; должники лишались права выкупа заложенного имущества; плотные группы цифр кочевали из одного балансового отчета в другой, и все это происходило здесь, в небольшой комнате. За последние десять лет капитал в несколько тысяч фунтов заимствовался и выдавался в кредит, переходил с одного счета на другой; иногда этот человек работал по шестнадцать часов в день — сам печатал на машинке, сам вел все подсчеты. Таким вот образом мистер Хардкастл зарабатывал себе на жизнь; туфли держал начищенными до блеска, брюки аккуратно отглаженными, регулярно стригся в парикмахерской и часто на семейные праздники покупал билеты на концерты. Он сообщил мне, что сын его учится в Соединенных Штатах, а дочь — в Бельгии. Компания, в руки которой я отдал распоряжение своей недвижимостью, являлась, как он пояснил мне, совсем еще новенькой, зарегистрированной для проведения одной сделки, не больше, и потому, без сомнения, обречена была вскоре утратить свою идентичность и раствориться в калейдоскопе изменений, что сотрясали мир малого капитала. Чек, подписанный мистером Хардкастлом, приняли без проблем, и когда сумма, изрядно истощенная моим агентом по недвижимости, поступила ко мне на счет, я обнаружил, что, если присовокупить к ней страховые деньги и вычесть задолженность банку, впервые в жизни у меня образовался капитал, превышающий три с половиной тысячи фунтов. С этими деньгами я и планировал начать новую жизнь.

Мистеру Хардкастлу пришлось долго ждать, прежде чем осуществить эту сделку, но стоило ему добиться своего, как планы его стали осуществляться с поразительной быстротой. Работяги рубили деревья и возводили вокруг будущей строительной площадки временный забор; подъезжали фургоны и вывозили мебель в магазин. Неделю спустя я навестил отцовский дом — он лежал в руинах, точно его взорвали. Очевидно, у них существовали какие-то свои методы сноса, неведомые непрофессионалу. Крыши не было, фасад тоже исчез; с одной стороны весь нижний этаж был разрушен, а с другой комнаты были видны в разрезе и напоминали театральные декорации, бесстыдно выставляя все свое содержимое напоказ: хлопавшие на ветру обрывки обоев фирмы «Моррис», разобранные камины и вырванные оконные рамы. Мастерская исчезла — вместо нее в глубине двора высилась гора битых кирпичей и прочего хлама; там и сям в истоптанном, изуродованном саду виднелись новые побеги. С дюжину или около того рабочих продолжали трудиться, двое или трое лениво копались в мусоре, остальные стояли, опершись на свои лопаты, и болтали; казалось невероятным, что при таком отношении к труду они за короткое время смогли сделать так много. В воздухе парили клубы пыли. Задерживаться здесь не было смысла. Когда в следующий раз я проходил мимо, на участке возникло огромное бетонное крыло нового здания — почище, нежели весь остальной квартал, но по недосмотру или неверному расчету архитекторов каждое окно располагалось на фут-два ниже обшей линии, принятой в этой застройке; правда, в отличие от старых, занавесок на них еще не было.