Буревестник

Он только теперь вполне понял, с кем имеет дело, хотя с самого начала подозревал, что на судне неблагополучно: перебои в производстве, низкие показатели продукции, отсутствие дисциплины были верными признаками глубоко укоренившегося зла. Но даже, видя явную двуличность Прециосу и Прикопа, для которых каждое слово было орудием борьбы, которые ничего не говорили просто, а всегда с умыслом, хотя, казалось бы, что к нему, присланному из обкома инструктору, они должны были отнестись с полным доверием и откровенностью. Адам до последнего времени не верил, что зло это зашло так далеко. «Зачем мне понадобилось выходить в море с рыбаками?» — повторял он, сидя на люке с наветренной стороны, где — как он знал — его никто не мог побеспокоить и проклиная свое легкомыслие. «Я сам развязал им руки. Будь я на судне, они никогда не осмелились бы проделать то, что они проделали на заседании… Как это я не догадался, как не раскусил их с первого же дня?» — Он проводил с рыбаками почти все время потому, что за последние годы у него вошло в привычку, куда бы его ни посылали, ознакомившись с руководством парторганизации, сейчас же отправляться на производство, и там, на рабочих местах, знакомиться с рабочими, партийными и беспартийными. Так поступил он и на этот раз. А в результате в распоряжении Прикопа и Прециосу, нарочно без него устроивших заседание, были теперь занесенные ими в протокол, тенденциозно истолкованные, но неопровержимые факты, которые должны были, по их расчету, ввести в заблуждение партию. «Как тут быть? — ломал себе голову Адам. — Как вывести их на чистую воду?» Анкета могла затянуться. У этих двух негодяев было достаточно времени, чтобы нанести удар даже ему, Адаму Жоре.

Он начинал догадываться, что произошло на самом деле с первыми двумя инструкторами. Один будто бы «напился пьян с рыбаками и участвовал в драке», за что и был отозван. «Не были ли случайно этими рыбаками и Симион Данилов и кто-нибудь из его друзей?» — спрашивал себя Адам. Другого инструктора товарищи Прециосу и Прикоп Данилов будто бы «застали с одной из работниц рыбоконсервного завода». Кто знает, что во всем этом была правда и что было нарочно подстроено Прециосу и Прикопом, чтобы избавиться от неудобного наблюдателя? С третьим инструктором, который «дал благоприятную оценку деятельности организации», ничего такого не случилось. «Еще бы! — думал Адам, чувствуя, как в нем просыпается прежняя ненависть. — И здесь они, те же самые Даниловы». Хорошо ему, который знал их раньше, а ведь попадись сюда свежий человек, разве они не проведут его, не обманут? Как когда-то было там, у них в Даниловке, так и теперь здесь на этом судне, и во многих других местах хозяйничают они же или другие, подобные им: бессовестные, хитрые, как лисы, притаившиеся, лживые, лицемерные, прошедшие через все фильтры, секретно поддерживающие друг друга, плодящиеся как клопы… Адам не был новичком на партийной работе, но таких опытных негодяев, как эти, ему встречать еще не приходилось. «Вам хотелось бы снова засудить меня и упрятать в тюрьму, — да не только меня, а всякого, кто не подличает перед вами. Ведь всякий, кто не низкопоклонничает перед вами, не угождает вам, не подхалимствует, не валяется у вас в ногах, оказывается классовым врагом, врагом партии, хотя бы он вчера был последним бедняком, а вдобавок к тому и каторжником по вашей же милости!»

Он яростно сжимал кулаки и даже скрежетал зубами, уставившись в расстилавшуюся перед ним бескрайнюю водную пустыню, из которой в лицо дул ему свежий морской ветер. «Нет, — думал Адам, — такого издевательства я не потерплю! Довольно было кривды в прошлом — хватит! Пора ликвидировать эту гангрену, пора покончить с этой язвой. Может быть, не сразу, не одним ударом, может быть, лишь постепенно, шаг за шагом, но кончать надо, пора!» Постепенно — в других местах, но здесь, на этом корабле, пойманную им с поличным вероломную, коварную, бессовестно издевающуюся над людьми и бесконечно жестокую шайку Василе Прециосу и братьев Даниловых нужно ликвидировать теперь же, немедленно!

Но вот вопрос: как? Адам сознавал, что бороться в одиночку с такими врагами даже ему не под силу. Они могут так запутать нити, что в Констанце, по крайней мере в первое время, им поверят. Они могут вовлечь его в ловко поставленную ловушку, подкопаться под него, после чего его отзовут, а на его место пришлют другого — менее проницательного или более слабохарактерного инструктора, которого они с легкостью обведут вокруг пальца.

Его преемник будет новым оком областного комитета партии, но если око окажется слепым, то как правда дойдет до Констанцы? Ведь даже если он сейчас отправится в обком и подаст подробный рапорт, рапорт этот могут счесть его личным мнением, против которого будут выставлены «факты», — «нечестный поступок» Продана, «командирские замашки» одних, антипартийные настроения других и т. д., — вскрытые такими «преданными сынами партии», как Прециосу, Прикоп, Лае… От этой мысли Адама бросало в жар, и лоб покрывался испариной. «Нет! — думал он, — этому не бывать! Не может быть, чтобы это случилось! Но как разоблачить эту шайку, как сорвать с них маску?» Одному ему с ними не справиться. Нужно найти другие средства и непременно здесь же, на судне, в рыболовной флотилии, в их непосредственном окружении — опереться на матросов, на рыбаков…

Он долго и напряженно обдумывал, как ему быть. Рейс подходил к концу. Они скоро вернутся в Констанцу с тем, чтобы через пять дней снова выйти в море… Эти последние дни рейса Адам был внешне спокоен, стараясь не выдавать себя ни излишней разговорчивостью, ни чрезмерной молчаливостью. Николау, Продан и другие ждали от него указаний, но он, казалось, считал, что говорено было достаточно, и переливать из пустого в порожнее не имеет смысла. Так или иначе, Адам избегал разговоров и, в особенности, конкретных советов. С Прециосу и Прикопом он держался спокойно, присутствовал на заседаниях бюро, старался как можно меньше вмешиваться в их распоряжения, и вообще имел вид человека, отказавшегося от всякой борьбы и ждавшего лишь конца рейса, чтобы отчитаться перед партийным начальством и получить другое назначение — куда-нибудь, как шутил Прециосу, — «где ему больше повезет, чем здесь».

XXXVI

В последние дни рейса на борту «Октябрьской звезды» произошло несколько мелких событий, имевших значение лишь для тех лиц, которых они непосредственно касались.

Раз как-то, после обеда, Емельян Романов, взвесив улов и отметив его у себя в записной книжке, стал ждать Ермолая, чтобы посмотреть, кто больше выловил. Над палубой поднялась тяжелая, полная до краев сетка. Не заставил себя ждать и сам Ермолай, появившись откуда-то снизу и неуклюже, по-медвежьи, перемахнув через планшир.

— Эй, Ермолай! — окликнул его Емельян. — Поспешай, а то как бы весь товар у буфетчика не вышел.

Не отвечая, Ермолай достал нож и принялся потрошить выловленных им мелких акул. Емельян, угадав его намерение, следил за ним с возрастающим интересом. На рыбу непрестанно лилась из шланга струя чистой воды, смывая ее внутренности и готовя к отправке на завод. Ермолай вынул из самой крупной рыбины то, что ему было нужно: большую, жирную печень и нарезал ее ломтиками.

— Погоди! — крикнул Емельян. — Дай я тебе соли принесу!

Но Ермолай, не обращая на него внимания, громко хохотал над приготовленной закуской:

— Ха-ха-ха!

Потом вдруг открыл рот и отправил в него здоровенный ломоть печенки. Емельян, которого чуть не стошнило от этого зрелища, схватился за живот:

— Ведь из нее рыбий жир гонят!

— Ну и что с того? Стало быть, здорово! И еще как здорово! Ха-ха-ха! — хохотал Ермолай, очень довольный своей выдумкой.

— А пить тебе от нее не захотелось? — вполне серьезно спросил Емельян.

— Захотелось, — ответил Ермолай с полным ртом.

— Идем!

— Идем!

Сопровождаемые Космой, они двинулись к буфету, но в эту минуту из-за планшира показалась светловолосая голова Андрея.