Андрей Кожухов

Нет, он чересчур понадеялся на свои нервы. Если вид этих двух ничтожеств до такой степени взволновал его, что же будет при виде казни? Он, наверное, выдаст себя так или иначе. Лучше не ходить, чем рисковать этим. Да и к чему? У него еще будет случай увидеть очень близко и во всех подробностях по меньшей мере одну казнь, а именно - свою собственную, когда придет его черед. Но ни на один день не сократит он добровольно того срока, который судьба уделила ему для борьбы.

Он решил ходить, и ходить безостановочно, пока не минует время казни, а тогда вернуться на конспиративную квартиру.

Он свернул в сеть узких улиц и переулков и направился к центру города наперерез. Но чем дальше он шел, тем труднее и труднее становилось пробираться сквозь толпу народа, двигавшуюся в противоположном направлении. Улицы были положительно запружены. Сотни и тысячи людей шли, ехали, бежали к одному и тому же пункту, спеша занять лучшие места.

Думали ли они о предстоявшем зрелище? Кому они сочувствовали? Убиваемым или убийцам? Ничего нельзя было угадать по деревянным лицам, прекрасно сохранявшим тайные мысли и чувства, если таковые имелись.

Деревянные лица, поддевки, пальто, пиджаки, кафтаны и чуйки - синие, серые, черные, - женские перья, шляпки, шляпы и картузы становились все гуще и гуще. Их компактная масса совершенно преградила, наконец, дорогу, и продраться вперед можно было, лишь усиленно работая локтями. Но к чему? Разве есть какая-нибудь цель впереди? Андрей перестал бороться. Его лицо тоже сделалось деревянным, и он отдался людскому потоку, машинально подвигаясь в том направлении, куда шла толпа. Сперва они двигались довольно быстро, но затем все медленнее и медленнее. Сколько времени продолжалось это шествие, Андрей не мог сказать. Он знал только, что они шли очень долго. Время от времени, когда одна толпа сталкивалась с другою толпою, выходившей из какого-нибудь переулка, происходила остановка. В эти минуты говор стиснутой людской массы яснее доходил до слуха, и Андрей слышал речи, такие же деревянные, как и лица. Слова раздражали его слух своею плоскостью, но он не мог бы припомнить ни одной слышанной фразы, если бы от этого зависела его жизнь.

Затем произошла долгая остановка, точно несколько людских потоков столкнулись в узком проходе. Потом толпа быстро ринулась вперед, раздавшись в стороны; Андрей очутился на свободе на открытой площади и вдруг задрожал с головы до ног. Высоко перед ним на светлом небе вырисовывались четыре черные виселицы - угловатые, неподвижные, ужасные! Он инстинктивно взглянул на своих соседей справа и слева: крайняя грусть, как и радость, ищут сочувствия. Все глаза были прикованы к тем же черным угловатым предметам, и на деревянных лицах появилось выражение страха. Но толпа все валила вперед, и Андрей с нею.

Четыре черные виселицы стояли на черном, огороженном черными перилами помосте и с черными ступенями в середине, по которым взойдут приговоренные. Андрею видны были с его места концы веревок, и блоки, и кольца, и тихо-тихо качались веревки, и казались они такими тяжелыми, точно желали оторваться и упасть на землю. По черному помосту ходила взад и вперед коренастая развеселая фигура с русой бородой, в поддевке, красной рубахе и с шапкой набекрень. У подножия черных ступеней виднелась группа людей в военных мундирах, синих и черных, с серьезными лицами, и между ними несколько всадников. Все это вместе - черный помост со столбами и группа серьезных фигур - было обвито со всех сторон, как кольцом, стеною пехоты с блестящими ружьями и примкнутыми штыками. Твердой и холодной как камень казалась эта стена из людей и железа, сквозь которую могла пробиться только смерть. На некотором расстоянии от первой живой стены была вторая - из конных людей. Они находились так близко от зрителей, что Андрей мог видеть их лица, и трудно было решить, кто смотрит равнодушнее - лошади или люди, сидевшие на них. За лошадьми опять узкий интервал, а затем цепь полицейских, сдерживавших толпу.

Новые людские потоки все приливали и приливали, запружая всю площадь. Разместившись, толпа уставлялась в терпеливом ожидании на черную платформу. Их общее пугало - смерть - должна была явиться там воочию, страшная, но для них безвредная, и начать свою адскую пляску, на которую они будут смотреть, цепенея и замирая от ужаса и любопытства, как смотрит обезьяна в глаза змеи.

Не для этого отвратительного зрелища пришел сюда Андрей. Ему хотелось взглянуть в последний раз в лица своих друзей, быть может, обменяться с ними прощальным взглядом. Здесь, на площади, через головы двойного ряда солдат это было невозможно.

Выбравшись из толпы, он прошел перед шеренгой конных жандармов, стороживших публику сзади, и свернул в улицу, по которой должны были везти приговоренных. Здесь два ряда полицейских держали середину мостовой совершенно свободной, но тротуары были так переполнены, что яблоку некуда было упасть. Андрей сделал крюк переулками и снова вышел на ту же улицу, подальше от площади, где не было уже такой давки.

Он выбрал себе место и осмотрелся. Кругом был все простой серый люд, оттиснутый сюда публикой почище. Очевидно, люди пришли спозаранку и ждали, вероятно, уже очень давно, так как успели перезнакомиться и даже, по-видимому, забыть, зачем пришли. Андрей начал прислушиваться. Очень немногие говорили о чем-нибудь имеющем отношение к казни. Впереди его старуха бранила молодую девушку за то, что та забыла перед уходом поставить щи в печь, за что ей не миновать трепки, когда мужики придут обедать. Долговязый парень, с узкими плечами и длинной шеей, вплотную охваченный воротом розовой рубашки, лущил семечки, весь поглощенный, по-видимому, старанием выплевывать шелуху как можно дальше на середину улицы. Краснощекая бабенка с ребенком на руках протолкалась за предписанную публике линию. Молодой полицейский поспешил восстановить нарушенный порядок, отпустив при этом несколько вольных замечаний насчет того, как хлопотно будет бабе наживать нового ребенка, если лошади задавят того, который у нее на руках. Баба бойко отшучивалась, а публика добродушно хохотала. Но сзади Андрей расслышал голоса, продолжавшие какой-то спор, очевидно, политического характера.

- Ну вот выдумал - на царя! Говорят тебе, господа на господ пошли. А то - на царя! Да кто на него руку-то подымет? Ведь его ни пуля, ничто не берет.

Андрей повернул голову. Говоривший был человек средних лет, в синей чуйке, по-видимому, мелкий лавочник. Его собеседник, на вид не то дьячок, не то пономарь, что-то ответил, но так тихо, что ничего нельзя было расслышать.

Направо от Андрея деревенский мужик в сером кафтане с худым загорелым лицом и жидкой седой, выпяченной вперед бородкой разговаривал с другим мужиком тоже о политике, хотя об этом не сразу можно было догадаться.

- Так вот они четверых-то тогда и захватили, тех самых, что нынче казнить будут. А пятый, что был у них за атамана, как увидел, что дело плохо, обернулся рыжим котом и шмыг в трубу. Так его и не поймали. Да только на третий день приходит это начальство, чтоб дом семью печатями печатать, а рыжий-то кот - шасть в дверь. Тут его сейчас цап-царап - и к архиерею. Теперь владыко, сказывают, по святым книгам его отчитывает, чтоб он опять человеческий образ принял.

- Ну! - воскликнул удивленный слушатель.

- Верно говорю. Сказывают, было в ведомостях.

Андрей вспомнил, что газетчики действительно заработали немало пятачков сообщениями о рыжей Зининой кошке, которую нашли мяукающей от голода в опустелой квартире, спустя несколько дней после ареста. Из всех подробностей катастрофы этот факт, по-видимому, всего сильнее поразил народное воображение и дал повод к созданию нелепой легенды.

Вдруг по толпе пробежал какой-то шум, и вся она всколыхнулась, как лесная заросль при приближении бури.

- Едут, едут! - пронесся шепот тысячи голосов.

Все разговоры мгновенно прекратились на полуслове. Среди мертвого молчания вдали послышался бой барабана.

Вестовой проскакал по направлению к месту казни. Рысью проехал отряд казаков, гарцуя на своих горячих лошадях. Толпа провожала их взглядом, но никто не обернулся за ними вслед. Все глаза были обращены в одну сторону, с одним и тем же выражением страха и ожидания. Наконец то, для чего собрались и чего с таким напряжением ждали эти тысячи людей, показалось вдали, и нервная дрожь пробежала по многоголовой толпе, составлявшей в эту минуту одно тело.