Чистота сердечных сокращений

- Давно ли Вы знакомы с Платоновым?

- Начинал в библиотеке Конгресса Соединённых Штатов. А дочитывал в Тель-Авиве, в госпитале. У меня там образовалась пауза... шесть операций...

- Почему – Платонов?

- Язык... Пронзительность... Земляк.

С ним было удивительно легко, несмотря на капризы и причуды: он мог прервать на слове, беспричинно, как ей казалось, свернуть прогулку. Иногда надолго замолкал, как бы говоря этим: хочу побыть один... Но ей не делалось обидно: это так понятно – побыть одному. С ним было удивительно легко!

- А что вальс-бостон? – спросит памятливый читатель.

...Балы в интернате проводились в пятничные вечера, после ужина.

В тёмном костюме, с бабочкой, без трости, почти не хромая, он вошёл в полумрак зала. Зорко оглядев присутствующих, сделал оркестру знак.

- Вальс-бостон! – объявил церемониймейстер.

Небольшое замешательство, и, обняв за талию, он вознёс лёгкую руку и повлёк её, рассекая пространство зала длинными скользящими па.

Раздались аплодисменты.

- Вы знаете, – отдышавшись после танца, сказала она, понизив голос до шёпота, – мне утром повесили «Холтер»*... И вот беда – провода перепутались. Помогите, ради бога, Вы сможете.

Он со знанием дела отыскал под блузкой нужный провод, поменял его положение, продев под мышкой, и – всё оказалось на месте.

- Блестящая операция! Позвольте пригласить Вас на следующий танец?

- Сочту за честь. Вы обольстительны... Грациозны...

- Благодарю за изысканный комплимент. Вы не можете себе представить – я была такая высокая! И вот... всё согнулось... делось куда-то... А мне только восемьдесят...

- Хм! Когда мне было столько, я тоже был значительно выше!

...Прощаясь, он поднёс её руку к губам:

- Теодор Додус. Фальшивомонетчик, – и ещё раз склонил голову.

Сохраняя улыбку, она ждала – что-нибудь добавит, отшутится. Нет.

- Вы так неожиданно и выразительно замолкаете – не могу привыкнуть.

- Надеюсь, у нас будет время. Но... Ваше имя? - Он всё не выпускал её руку. Пожатие казалось ей бесконечным блаженством.

- Клавдия Кувшинова. Библиотечный работник, – она вздёрнула задрожавший подбородок. – Бывшая зечка, лагерная пыль.

_____________

* «Холтер» - прибор для суточного мониторинга сердечной деятельности, закрепляется на теле больного

(Прим. автора)

- Ну, что Вы, голубушка... Не надо. Вы хоть пыль... Меня... просто нет. Может, нам пройтись перед сном?

- Простите, по мне скучает мой унитаз... Да и «Холтер» опять...

...- Как Вы спали?

- С вечера всё думала... перебирала. Как обычно... Под утро забылась. Кажется, Вы тоже не спали?

- Читал. Размышлял о платоновских словах... О своих. Должен признать – я был неправ. В своём рассуждении о любви я допустил непростительную скоропалительность... Следовало внести главенствующее обстоятельство, уточнить: меня никогда не любила именно русская женщина. Во всяком случае, мне неизвестны такие факты. А без этого (он вздохнул – сие непоправимо!), без этого... кто же вправе судить о любви? Вот... повинился, и стало легче... Вы готовы простить старого болтуна?

- Не ожидала... Вы были так категоричны... Я согласна с тезисом о доверии, и, поверьте, хорошо знаю ему цену. Но ограничивать, обеднять... Впрочем, вряд ли и я могу компетентно говорить о любви – у меня она... книжная больше.

- Я прощён? Всё! Поедемте в Москву? В Парк Культуры, я так давно не был... А Вы? Чёртово колесо, лодки, мороженое... Говорят в Москве ещё можно поесть настоящее мороженое! Вы даёте Ваше согласие? Я закажу такси.

- Даю. Согласие. Ваш акцент... он какой?

- О-о! Могу хвастать. Впрочем, больше хочется плакать: Харбин, Шанхай, Австралия, Япония, Штаты и Канада, Уругвай, Израиль... Кажется, ничего не забыл? Конечно, забыл... Бейрут, почти два года.

- А интернат? Пункт следования? Последний причал? У вас лицо... вечного скитальца.

- Это в точку: я бездомен, последние лет шестьдесят. Сюда предложили поселиться коллеги, чтобы не был один... Кажется, они не ошиблись.

Она не сдержалась, погладила его руку:

- Я тоже одна... Вчера Вы сказали «голубушка»... Я плакала всю ночь. Как Вы смогли не забыть такое давнее, домашнее! Как угадали произнести? Душа попросила? Платонов?

- Если бы не он, я, полагаю, не вернулся бы в Россию...

- Видели объявление в вестибюле? Приглашают на диспут «Ваши идеи по освоению космического пространства: шаг в никуда». Выспренний бред! Здесь богадельня или NASA? Что за балбес придумал?

- Стоит ли так сердиться? Они обязаны проводить с нами работу, мы их «контингент», – кротко улыбнулась она.

- Чтобы идея овладевала массами?! Но так уже было в истории – что вышло?

- Помните о своём сердце, прошу Вас...

- Я не публичный человек – выступать на диспутах! Не одобряю полемических ристалищ... Пока видят глаза, буду читать.

- И прогулки... в любую погоду. Надо ходить.

- Да-да, читать и ходить, читать и ходить... Здесь, кстати, совсем неплохая библиотека, Вы не находите? Можем читать вслух. И говорить о прочитанном...

- Для меня это... – у неё покраснели веки и выступили слёзы, – это... бесценный подарок... Благодарю.

- Тогда слушайте. Я выписал сегодняшней ночью. Для Вас.

Он подал гостье чай с мятой, и, укрыв её ноги пледом, взял с прикроватной тумбочки толстую тетрадь.

- «...Он увидел, что маленькие дома жителей были жалкими, низкими... бурьян на пустых местах беден, он растёт не страшно, а заунывно, обитаемый лишь старыми, терпеливыми муравьями...» Узнаёте? «Река Потудань». Я родом из тех мест. Когда я прочёл эти строки впервые, я хотел умереть: что я здесь делаю? Зачем оставил её, сирую, жалкую, тёмную? Безнадежно больную... А вот «Джан». Не знать – будто и не Платонов. Как стойкий инок... на пути к богу. «Он улыбнулся своей старой мысли: почему люди держат расчёт на горе, на гибель, когда счастье столь же неизбежно и часто доступней отчаяния...»

Ложка мелко дребезжала в чашке. Она поставила чашку на стол и, сжав в коленях дрожащие руки, отвернула лицо к окну.

Солнце ещё не ушло за высокие липы парковой аллеи. Его лучи рассеивались кронами деревьев и, достигая окна, ложились пятнами на стену.

- Расскажите о себе, – попросил он.

- ...Жили мы в Астрахани. Мама была из дворян. Папа служил полковым священником. Георгий Георгиевич Воскресенский... Его не утопили сразу после разгрома – пленных и раненых топили баржами. Он сгинул позже, на Соловках. Там много было «служителей культа». Мама осталась с двумя дочерьми: старшая Клементина и младшая Клеопатра. Это я. У нас с сестрой разница восемь лет. Дома меня звали Клео... - Голос её звучал почти отстранённо, как бы из давнего времени, но он чувствовал его напряжение и думал: может, не стоило... ворошить... - В тридцать четвёртом году маму и Клементину забрали. Больше я их никогда не видела. Только сестру на фото. Работала я на разных работах – на стройке, на рыбзаводе. Там меня присмотрел начальник. Кувшинов Андрей Васильевич. Взял замуж. Так я стала Клавой Кувшиновой. «Слушайся во всём, – сказал, – а не то будешь там, где твои...»

- Хм... Клео, Клео... Не скрою – я сразу отверг эту Вашу «Клаву». Ещё подумал по привычке: неудачный псевдоним...

- Не перебивайте, пожалуйста.

- Извините... Клео. Я буду называть Вас Клео.

- Андрей Васильевич был неплохой человек. Но, вступив в партию, угождал начальству, если нужно для продвижения – мог и сподличать. Я это стала понимать много позже... А тогда была молода, неумна и труслива. Даже радовалась – муж старше, начальник, он лучше знает... Однажды он позвонил с работы: «Клавдия, у нас будут гости. Московские! Приготовь хороший ужин. Осетрины, икры, коньяк. Всего!» Я спросила, много ли будет гостей. «Двое, – муж понизил голос, - но какие... В Москву тащат, аж рукава трещат... Москвичкой скоро у меня заделаешься!» Дрогнуло тут моё сердце: беда будет от этих гостей...