История одной судьбы

Анна только собралась было позвонить в обком, как в кабинет вбежала Клаша.

— Пронск на проводе!

Анна недовольно посмотрела на Клашу.

— А с ума-то чего сходить? — Она взяла трубку. — Гончарова у телефона.

— Анна Андреевна? — Она услышала знакомый бархатистый басок. — Это Косяченко. Как там у вас с подготовкой к выборам?

— Все в порядке, Георгий Денисович, — отвечала Анна. — Вас, собственно, что интересует?

Анна хорошо знала, что интересует Георгия Денисовича.

— Мне ведь, пожалуй, пора к вам? — спросил Косяченко.

— Пора, пора, — согласилась Анна. — Вы ведь у нас баллотируетесь?

— Вот я и вспомнил, — добродушно произнес Косяченко. — Собираюсь завтра, успеете подготовиться?

— Больно уж срок мал, — ответила Анна. — Может, послезавтра?

— Послезавтра не могу, бюро. А позже и того хуже. Совещание в редакции. В сельхозуправлении. Должны приехать из Москвы. Вы уж как-нибудь постарайтесь.

— Да уж ладно, — согласилась Анна. — Приезжайте.

Она тут же позвонила в Светловский совхоз, где баллотировался Косяченко.

— Вы там приведите все у себя в порядок, — предупредила она. — Приеду ведь с Косяченко, обязательно пойдет по хозяйству. Он агроном, его одной чистотой не возьмешь, знает, что к чему…

Когда Косяченко, тяжелый, веселый, розоволицый, неожиданно вошел в кабинет, еще не было десяти часов.

В темно-сером пальто, в шляпе, а белых фетровых сапогах, он размашисто прошагал по ковровой дорожке и через стол протянул Анне руку.

— Прошу любить и жаловать!

— Когда же вы поднялись? — удивилась Анна. — Мы к обеду ждем…

— Да я уж давно забыл, когда нормально вставал, — весело ответил Косяченко. — Мы ж батраки. Думаете, нам в обкоме вольготнее?

Он вернулся к двери, поискал вешалку.

— Вон… — Лицо у Анны зарумянилось. — Купили обстановку…

Только тут обратил внимание Косяченко на новенький платяной шкаф.

Он бесцеремонно открыл дверцу. На плечиках висели два пальто, одно нарядное, беличье, другое расхожее, коричневое, из дубленой овчины. Внизу — туфли, ботики, на верхней полочке — духи, пудра, зеркальце.

Косяченко засмеялся:

— Дама, ничего не поделаешь… — Не спрашивая разрешения, повесил в шкаф и свое пальто. — Как с молоком? — поинтересовался он, возвращаясь к столу. — Сводочка где?

— Я без сводки помню, — сказала Анна. — Девяносто и две десятых.

— Не дотягиваем? — посочувствовал Косяченко.

— Корма, — объяснила Анна. — На нашем силосе далеко не уедешь.

— Ничего, ничего, — утешил ее Косяченко. — Не попасть бы только в печать.

Он заметил смущение Анны.

— Ничего не поделаешь, на ошибках учимся, — привычно выдал он индульгенцию и даже подобрел. — В крайнем случае подбросим вам концентратов.

Он заглянул в окно.

— Как дорога? Не застрянем?

— Вы на «Волге»?

Косяченко кивнул.

— Обязательно забуксуем. Нет уж, поедем на нашем «газике».

— Все организовано?

Анна усмехнулась.

— Разве Завалишин подведет?

— А со снабжением как?

— Вы что имеете в виду?

— Все. И продукты и промтовары.

На этот раз иронически прищурилась Анна, ее рассердил этот вопрос.

— На уровне, — холодно сказала она — На уровне, Георгий Денисович.

Ненужный вопрос, подумала она. Пустой вопрос. Точно он не знает, что завозится в Сурож. Небось сам лимитирует товары для районов. Знает лучше ее и спрашивает…

— Нет, я серьезно, — повторил Косяченко. — Нареканий не будет?

— Конечно, будут, — подтвердила Анна. — Людям есть на что жаловаться.

— У вас Ксенофонтов сидит на снабжении? Вы все-таки позовите его, — распорядился Косяченко — Пусть даст мне справочку по району.

LVII

«Газик» катился, как колобок, от вешки к вешке, от деревца к деревцу, лишь кое-где подскакивая на рытвинах да разбрасывая по сторонам грязь. Дорога была плохая, снегу мало было в этом году, да и тот, что покрывал иногда поля и дорогу, быстро таял, точно не выносил прикосновения к земле.

Лукин не слишком торопился и заранее тормозил перед каждой сколько-нибудь заметной рытвиной — как-никак вез он секретаря обкома, товарищ Косяченко не баловал частыми наездами их район!

Косяченко всю дорогу выговаривал Анне: плохо с ремонтом, со снабжением, с семенами, плохо, наконец, с дорогами, черт возьми! Как думают они по таким дорогам перегонять технику?!

Анна вежливо слушала, она могла бы объяснить, возразить, но не спорила, не возражала, хорошо знала — чем дальше в лес, тем больше дров. Начни она спорить — Косяченко примется ставить перед ней конкретные задачи, чего доброго, определять сроки, запишет для памяти, и тогда, хочешь не хочешь тянись, а так, — начальственный басок рокотал и рокотал, точно патефон за стеной. Сама-то она знает, что ей делать!

«Газик» проскочил массивные ворота, украшенные затейливой лепкой, сохранившейся еще от времен, когда здешними землями владели графи Воронцовы, въехал на просторный усадебный двор и замер перед конторой.

Директор совхоза Грачев, секретарь парторганизации Завалишин и прочие большие и малые начальники Светловского совхоза ждали гостей у крыльца.

— Вот, добрались… — многозначительно сказал Косяченко, словно преодолел по пути бог весть какие препятствия, и принялся ласково пожимать всем руки.

— Как, Николай Николаевич, все в порядке? — вполголоса спросила Анна, здороваясь с Завалишиным.

— Ждем, ждем, — успокоительно ответил тот.

— Я не знаю, как у вас?… — в тон ей осведомился Косяченко. — Познакомимся с хозяйством или сразу начнем?

— Нет, нет, люди собираются, — категорически заявил Завалишин. — Хозяйство потом.

— Решайте, — дисциплинированно согласился Косяченко. — Вам виднее.

— Может быть, перекусить? — неуверенно предложил Грачев.

Косяченко отказался:

— Потом, потом. Прежде всего дела.

Не заходя в контору, пошли в клуб. Народ толпился у входа. Хихикали в пестрых платках девчата, должно быть, они впервые участвовали в выборах. Неподалеку куражился чубатый парень с баяном, то наигрывал, то замолкал, пытаясь проникнуть в помещение. Две старухи в темных шалях приблизились к двери, постояли и, только что не перекрестились, истово, как будто входили в церковь, переступили порог.

В зале было полно. Завалишин недаром два года работал в райкоме инструктором, знал, что такое стопроцентная явка. Все комсомольцы с утра были на ногах.

Кто постарше терпеливо ждали начала собрания. Молодежь, собравшись у дверей, чтобы посвободнее выходить и входить, пела вполголоса песни. У сцены, заняв по одну сторону от прохода два первых ряда, расположился оркестр учеников средней школы. Были тут и духовые, и струнные инструменты, балалайка соседствовала с трубой. Руководитель оркестра, молодой человек, преподаватель пения в школе, недавно окончивший музыкальное училище, беспокойно поглядывал на входную дверь. Он уже раза три принимался стучать пальцем, требуя от музыкантов внимания. Едва приезжие, сопровождаемые местным начальством, показались в дверях, он стукнул по стулу, взмахнул рукой, и оркестр, хоть и не очень стройно, заиграл туш.

Косяченко недовольно поглядел на Анну. Она с трудом сдержала улыбку.

— Это еще что за свадьба? — тихо спросил он, торопливо пробираясь к сцене.

Анна, сделав серьезное лицо, обернулась к Завалишину.

— Николай Николаевич!

Завалишин понял.

— Перестаньте, — негромко пробормотал он, проходя мимо оркестра. — Соображать надо.

Но Косяченко успел-таки подняться на сцену под звуки труб.

— Будем начинать? — спросила Анна.

— Конечно, — сердито сказал Косяченко. — Тянуть нечего.

— Собрание кто будет вести — Федосья Абрамовна? — осведомилась Анна.

— Она, — подтвердил Завалишин.

Федосья Абрамовна Долгунец была в совхозе председателем рабочкома, до этого она работала бригадиром полеводческой бригады, а в давнем прошлом начала свою деятельность в совхозе кухаркой на полевом стане.