Девушки и единорог

Когда он отпустил ее, ей показалось, что она умирает. Ее сердце гулко билось в груди, она с усилием набрала воздуха в легкие. Все внутри превратилось в глыбу льда. Грудь начали сотрясать все более и более сильные сухие рыдания, разрывавшие ее. Уже задремавший Амбруаз с удивлением поинтересовался, что с ней происходит, но она не смогла ответить. Он поднялся, зажег лампу и остановился над ней в растерянности.

Она слабо улыбнулась ему, сдерживая дрожащие губы. Потом поняла, что видит его, и испугалась, что он тоже видит ее при свете лампы, закрыла лицо руками и зарыдала. Амбруаз молча смотрел на нее, не двигаясь с места. Он ничего не понимал. Неужели он вел себя недостаточно благородно?

Элен продолжала плакать. Она казалась себе потерянной, одинокой в жестоком мире, без поддержки, без помощи. Значит, ее увлеченность, ее страстный порыв к Амбруазу, к безоблачному счастью закончились этим отвратительным событием, воспоминание о котором и постоянное повторение будут отравлять ей все дни и ночи неизвестно сколько будущих лет?

Смущенный и озабоченный Амбруаз пригладил волосы, принял сочувственный вид и заговорил, словно с упавшим ребенком.

— Ничего, ничего. Поплачьте, вам полегчает. — И добавил после небольшой паузы: — Но только не слишком долго!

Он уселся на край кровати и задумался. Он с удовольствием ощутил, как его босые ноги погрузились в полосатый мех гималайского тигра. Придя к определенному выводу, он повернулся к Элен и заговорил серьезным тоном:

— Вы не должны вести себя словно ребенок. Теперь вы моя жена.

Он глубже забрался на постель, подобрав ноги. Элен с большим усилием взяла себя в руки. Она, наконец, смогла взглянуть на своего мужа, глазами, все еще полными слез. Он сидел, набросив на ноги одеяло. Прядь волос уже не свисала у него поперек лба. К нему вернулся традиционный респектабельный вид. Может быть, ей удастся снова найти в нем человека, которым она так восхищалась?

К ней вернулось спокойствие. Относительное. Она медленно покачала головой и сказала:

— Вы правы, Амбруаз. Я теперь ваша жена перед Богом, и я обязана сделать вас счастливым.

Леди Августа решила, что она сама доставит на почту в Донеголе письмо королеве. Чтобы придать своему мероприятию большую торжественность, она отправилась туда на автомобиле. Во время возвращения винт, фиксировавший рычаг управления, уже давно отошедший, окончательно отвернулся, и несмотря на отчаянные усилия водителя, машина сошла с дороги и на скорости в пятнадцать километров в час погрузилась в воды небольшого озера возле Тиллибрука.

Когда вода поднялась до мотора, она громко забулькала, закипев, потом раздался громкий скрежет, и машина остановилась в облаке пара.

Леди Августа выбралась на берег, погрузившись не глубже, чем по грудь, что не представляло особой опасности для ее жизни. Рассвирепев, она не стала заниматься спасением автомобиля, и тот постепенно скрылся на глубине благодаря небольшому наклону дна.

Фениям удалось унести своих раненых, тогда как первая помощь раненым полицейским была оказана в Гринхолле; в больницу их увезли только на следующий день. Капитан Фергюсон начал систематическую очистку всей территории графства Донегол. Полицейские проверяли все возможные убежища, заходили на фермы и заставляли фермеров раздеваться, чтобы проверить их на наличие ранений. Эти меры сильно рассердили местное население; деревенские священники призывали божий гнев на головы неотесанных солдафонов. Тем не менее, мужество и юмор ирландцев одержали верх, и утром в четверг, когда зловещие отряды взялись за работу, полицейские везде наталкивались исключительно на раненых. Не только все мужчины, но также женщины и дети были с повязками, и под бинтами, запятнанными кровью, действительно были настоящие раны.

Даже коровы, лошади и ослы были украшены повязками. У гнедой лошади Меешавла Мак Мэррина вокруг шеи был повязан большой кусок зеленой материи, а сам Меешавл порезал указательный палец на левой руке и обмотал его бинтом, ставшим сначала красным, а к вечеру — черным.

Тем не менее, дней через десять Фергюсон арестовал двенадцать человек, и проверки фермеров продолжались.

Этим вечером Молли, занимавшаяся прической Гризельды, заметно нервничала. Природа, создавая Молли, выбрала для нее небольшой рост матери, ее изящные руки, каштановые волосы и карие глаза, а также густые отцовские ресницы, его слегка курносый нос и бледную кожу. А также характерную для обоих родителей жизнерадостность и их мужество.

Вообще-то, с мужеством у Молли дело обстояло неважно. Она расчесывала на ночь волосы сидевшей перед трюмо Гризельды, безразличной и молчаливой.

Через открытые окна в комнату вливались последние трели готовящихся ко сну птиц и шелест листьев, потревоженных легкими порывами вечернего ветерка. Казалось, что за окном время от времени шевелится большой мирный зверь. Розовое закатное небо стало серым. Деревенские жители хорошо знают, что августовские дни в сердце лета уже основательно надкушены близкой осенью. На Сент-Альбане, где летние дни такие долгие, что они почти сливаются, не оставляя времени для ночи, с приходом августа световой день заметно уменьшается.

Гризельда машинально смотрела в зеркало, не испытывая ни малейшего интереса к тому, что видела. Белые руки Молли летали над ее головой, словно две голубки, то появляясь, то пропадая, щетка скользила по волосам с легким шорохом, отчетливо отдававшимся в голове. Гризельде казалось, что у нее в голове установилась абсолютная пустота, словно в гнезде, из которого вылетели подросшие птенцы.

После первых волнующих минут сражения возле Гринхолла ее охватил ужас. В то время как гости вокруг нее волновались, что-то выкрикивали, принимая таким образом участие в схватке, она застыла в молчании, ощущая себя чужой в этом абсурдном мире, в котором не было Шауна. Ей не удавалось снова найти себе место в рутине повседневности. Мир для нее стал театром, и актеры, беспорядочно жестикулируя, произносили невнятные тирады. Она же была их единственной зрительницей, рассеянно следившей за представлением, разыгрываемым для пустого зала.

Молли, поглощенная своими переживаниями, плохо соображала, что делает. Ее руки действовали автоматически, как все предыдущие вечера. Густые тяжелые волосы, превратившиеся в подвижную массу под ее щеткой, перекатывались волнами при малейшем движении Гризельды, и свет лампы зажигал в них медные отблески. Молли положила щетку, разделила массу волос на три потока и принялась сплетать их. Поднимавшийся из ее сердца ужас заставил ее сначала тяжело дышать, а затем перешел в молчаливые рыдания. При этом она не переставала переплетать пряди волос, туго стягивая их, чтобы они не распались за ночь.

— Что с тобой, Молли? В чем дело? — спросила Гризельда.

Она попыталась повернуться, чтобы поговорить с Молли, но та крепко держала ее за волосы и продолжала свою работу, не переставая плакать. И лишь закончив сплетать косу и прочно закрепив ее конец лентой, она опустилась на пуф, закрыла лицо руками и громко зарыдала. Только через несколько минут она успокоилась настолько, что смогла ответить на вопросы Гризельды. Она не могла дольше хранить в тайне свои страхи.

— Это Ферган, мисс, это все из-за него.

— Кто такой Ферган? Что он сделал?

— Он ничего никому не сделал, храни его Бог! Наоборот, все сделали ему эти свиньи!.. Они ранили его в Гринхолле, когда там было сражение, а теперь они схватят его и повесят!.. Это сын Конана Боннигана, вы должны знать его. Это фермер, который занял участок моего отца. Через год-другой мы собирались пожениться.

— Он один из фениев?

Молли кивнула, всхлипывая.

— И ты знала это?

Молли отрицательно покачала головой и добавила:

— Конечно, ему пришлось уйти с фермы отца. Он прячется у моей матери. Он ранен в плечо, рана легкая, и святой Патрик не позволил ей воспалиться. Он мог бы уехать, у него есть кузен возле Слайго, констебли не станут искать его там. Но он не хочет уезжать! Он чего-то ждет! Но рано или поздно появятся полицейские, они зайдут в дом матери, их не остановит французский флаг! Они схватят его и повесят!