Мартин Заландер

Линденбергской дочке пришлось рассказать, почему она здесь.

— Сбежал он, — сказал отец, — вряд ли остался здесь, в городе. Натворили они дел, ничего не скажешь, мерзавцы белокурые!

Мать предложила на сегодня разговоры закончить и отдохнуть — кто знает, что уготовят грядущие дни.

— Завтра, — сказал Заландер, — Нетти надобно первым делом пораньше воротиться в Линденберг и передать дом и контору под опеку властей; я поеду с нею и позабочусь, чтобы все было сделано чин чином, бросать имущество на произвол судьбы никак нельзя!

С утра пораньше он поехал с Нетти в Линденберг и, добравшись до вершины холма и глядя по сторонам, вновь с изрядной досадою подивился, как можно под этим безмятежным небесным сводом так одержимо предаться нечистому духу и постыдно разрушить свой мир и жизнь.

В доме, однако, их опять же ожидали новости, Нетти приехала не зря, и хорошо, что в сопровождении отца. В конторе вовсю трудились дознаватели, общинный староста, окружной начальник, представитель суда и приглашенный нотариус, и было уже установлено, что и жена исчезнувшего нотариуса тайком уехала из дома неведомо куда. Поэтому воротилась она аккурат вовремя, чтобы по всем правилам подвергнуться допросу, после чего ей предложили указать, что из находящегося в доме имущества является ее собственностью, разрешили взять самое необходимое и честь честью удалиться. Она так и сделала, прежде с помощью отца рассчитав и отослав служанку и предоставив властям самим разбираться с местонахождением конторщика.

В тот же день Мартин Заландер перевез к себе и эту дочку с ее чемоданами и картонками. Предсказание обеих сестер, что добрые юноши вскорости станут мужами и будут у всех на устах, странным образом сбылось.

XVII

День за днем газеты публиковали сообщения о ходе расследований, результаты коих были отнюдь не так схожи, как некогда сами братья Вайделих. Благодаря этому каждый достиг известной оригинальности, что все и всегда считали невозможным.

Деятельность Исидора распространялась на ряд крестьянских общин, которые аккурат в это время занимались реформой своих кредитных отношений. Они создали товарищества по ипотечному взаимообеспечению и проч., затем денонсировали сразу все наиболее обременительные и невыгодные закладные листы и предложили кредиторам новые, под более низкие процентные ставки. Поскольку же в это время многие капиталисты весьма опасались за свои деньги, вложенные в акционерные предприятия, взоры их снова обратились на земельную собственность. Посредником и руководителем всего этого движения как раз и был нотариус.

Он составлял заемные документы, принимал платежи, заменял денонсированные бумаги, производя расчет со старыми кредиторами, а для новых составляя новые закладные листы и бойко протоколируя их в книгах: поскольку оперировал он миллионами, то, пожалуй, действовал скромно, коль скоро от огромных сумм, проходивших через его руки, урвал себе лишь несколько сотен тысяч, дабы попытать счастья в биржевой игре. А так как он, говоря по правде, сдуру играл наобум и постоянно проигрывал, то в скором времени оказался вынужден заменять одну растраченную позицию другой и все усерднее продолжать в таком духе, проворно составляя заемные письма и сперва с некоторым разбором, а затем без разбору присваивая полученный за них капитал. Речь и без того шла об объемной и сложной работе, и довольно долгое время ему удавалось водить народ за нос всякими скучными отговорками, а в крайнем случае выкручиваться с помощью нового подлога, в надежде, что в конце концов придет огромная удача и все уладится. В дерзости своей он дошел до того, что не возвращал должникам многие из погашенных старых закладных, а без отметки размещал оные в зарубежных банках, хотя, согласно протоколам, они числились аннулированными. Таким манером он не раз клал в карман сумму, вдвое превышавшую стоимость означенного закладного листа.

При этом он долго вел довольно тщательную тайную бухгалтерию, покуда она, как и вся афера, не вышла из-под контроля и он не потерял обзор.

Юлиановы делишки были не столь сложны и дерзки. Он довольствовался тем, что, составляя долговые обязательства, изготовлял дубликат и трипликат каждого, делал это по ночам, собственноручно, и хранил означенные произведения искусства в особом сундучке. Как только ему требовались неправедные деньги, он доставал одну или несколько таких бумаг и для начала проверял только, находятся ли оригиналы, судя по владельцу, в надежных руках. Если же в запасе обнаруживалось маловато таких документов, он по всей форме изготовлял совершенно вымышленные закладные, не записанные ни в каких протоколах, следил только, чтобы в них фигурировали лица, которые жили в полном достатке и не совались на кредитный рынок. Он обременял усадьбы зажиточных крестьян долгами в пользу пенсионеров, которые знать ничего не знали и даже не подозревали о своем незримом обогащении. Поскольку же эти совершенно иллюзорные закладные выглядели очень солидно и банковские служащие, взглянув на обозначенные там имена, оценивали их положительно и предоставляли ссуды, то Юлиан в итоге обосновался исключительно на этой удобной ветке и увешал ее многочисленными плодами; в случае надобности он их срывал, дабы в последний день месяца покрыть изрядные биржевые убытки.

Он тоже вел учет побочных гешефтов, уже затем, чтобы не пропустить банковские выплаты процентов, ведь это нежелательно, а кроме того, с целью упорядоченного и последовательного возврата заемных денег. Тут обнаруживалась толика сохранившегося у обоих братьев человеческого идеализма: творить беззаконие лишь с оговоркою, что с помощью Фортуны все будет вовремя исправлено, а не загублено вконец. Это поддерживало в них легкий настрой и после падения и внушало обоим сознание, что они не из числа презренных грешников.

Примерно через неделю после бегства Юлиана Нетти получила от него письмо, отправленное где-то по пути к португальской морской гавани, адрес был написан измененным почерком.

Письмо гласило: «Моя горячо любимая и глубокоуважаемая супруга! Горькая судьба оторвала меня от тебя (ты наверное уже слышала подробности!) и принудила покинуть паршивую крошечную страну, где я родился и по юношеской неопытности предался всеобщей испорченности. Гонимый беглец, я спешу теперь в края получше, где свободный дух может полностью раскрыться на просторе и где я надеюсь в скором времени исправить ошибку, к которой меня подтолкнул филистерский и алчный до денег торгашеский мир. Могу тебе поклясться, дражайшая супруга, что ошибка эта была долгою мукой, борьбой за существование, коей я временно поддался, торжественно повторяю: временно! И теперь, любимая, как некогда обещал тебе вечную верность, в том числе на случай, если родители лишат тебя наследства, — теперь я уповаю на твою верность, надеюсь, ты останешься мне верна, хоть наше отечество и лишило меня наследства! О краях, по которым я успел промчаться как ураган, не могу сообщить тебе ничего интересного, так как, разумеется, не мог особо предаваться наблюдениям. Но из-за океана надеюсь подробно описать тебе Новый Свет, который откроется передо мною, как только я прочно стану там на ноги. До тех пор не могу указать и адреса. Передай от меня сердечный привет твоим почтенным родителям и будь добра, передай привет и моим тоже, а также попроси у них за меня прощения! Я сейчас никак не могу им написать. Тысячу приветов шлю я и моей милой свояченице Зетти! И очень сочувствую бедному брату, которого они арестовали. Думаю, я догадывался о дурном примере, какой он, сам того не сознавая, мне подавал. Item, [18]солнце снова взойдет и для нас! Засим прощай, любимая! До счастливой встречи, когда я все для тебя приготовлю! Твой преданный супруг Ю. В.».

Когда все собрались за вечерним чаем, Нетти дала остальным прочитать письмо. Оно их чуть ли не развеселило, тем более что покинутая жена держалась совершенно спокойно. А спокойна она была оттого, что теперь окончательно подвела итог, без надежды, что муж может перемениться. Г-жа Мария испытывала едва ли не удовлетворение, Зетти же была совсем подавлена, так как ее беда сидела в безопасности неподалеку, хоть и не по своей воле.