Мартин Заландер

— За все надобно расплачиваться, как я погляжу, — сказала жена, — только смерть дается даром! Вот и наш старый дом, слава Богу, мы в заносчивости своей не построили заместо него новый. Хотя оба завсегда прилежно и тщательно его обихаживали и не стыдились этой работы. Нынче же хорошенько там схоронимся, будем сидеть тишком и делать вид, будто все навеки останется тихо-мирно. Рассыльные вряд ли покамест что проведали! Но завтра понедельник, они пойдут по всему городу забирать белье в стирку, вот тогда и услышат, а во вторник прачки мои явятся, вчетвером… тяжкая неделя, первая-то… идем-ка, Якоб, в дом, схоронимся тихонечко! По крайней мере, Господь не заметит, Он ведь, как говорит с кафедры важный проповедник, нас лично не знает! Счастье, что Он, стало быть, не может спросить про наших детей, ведь слыхом про них не слыхал, как говаривали наши веселые сынки, когда кто-нибудь чего-то не знал. Входи!

Бедная женщина, словно бы чувствуя, что так надобно, разговором взбодрила себя, чтобы не потерять лицо перед домочадцами. Даже восстановила некоторое присутствие духа, потому что в сенях вдруг схватилась за голову и украдкою сперва шмыгнула в заднюю комнату, будто намереваясь снять там красивую воскресную шляпу.

Мартин Заландер с женою тоже в этот день более не выходили из дома. Когда сват со сватьей удалились и супруги остались вдвоем, Мартин сказал:

— Странный нынче выдался день! Утром я зашел постричь волосы, рядом брили какого — то человека, и он все время пытался смотреть в окно на улицу, хотя цирюльник поворачивал ему голову то в одну сторону, то в другую, так что иной раз он глядел в небо или в потолок. Когда бритье закончилось, он встал, утер полотенцем лицо и сказал, что, пока ему приводили в порядок бороду, успел приметить на тротуаре аж четверых добрых знакомцев, у каждого из которых сейчас один из родичей сидит в тюрьме. Многовато для одного — единственного бритья! А ведь видел он далеко не всех прохожих, поскольку цирюльник то и дело хватал его за кончик носа или за подбородок и поворачивал лицом в сторону. А иных он, возможно, проглядел или не узнал, так как частая голубая сетка возле окна несколько затемняет фигуры. История невеселая, но я невольно рассмеялся; быстро же меня настигла расплата!

— Не будь происходящее столь постыдно, — отвечала Мария, — я бы порадовалась, что мы можем снова забрать дочерей к себе; ведь едва ли возникнет вопрос, станут ли они теперь свободны или нет!

— Разумеется! То бишь коли они не впадут в новое сумасбродство, а именно не вздумают держать перед всем миром сторону законных мужей в беде, как бы она ни называлась, и взыскивать награду в сознании стойкого милосердия. Примеров-то в избытке!

— Ты забываешь, что для этого потребна искорка любви, а она давным-давно угасла!

— Пожалуй, ты права! Тем лучше! Однако мы рассуждаем уже об обоих близнецах, хотя покамест неизвестно, пойдет ли мастер Юлиан, птицелов, тою же дорожкой, что и брат! Может статься, он был если и не честнее, то осторожнее, хитрее или попросту удачливее!

— Я уверена, он догонит брата раньше, чем кое-кто думает. С какой стати он должен отличаться именно в этом пункте?

— Тем хуже для меня! — в печальной задумчивости произнес Заландер. — Вернее, для всех нас. Если только одинкончит так скверно, это еще полбеды, а вот если оба — тогда-то уж непременно попомнят шумную двойную свадьбу, устроенную мною, ведь благодаря ей я попал в Совет, что всем известно, и до конца наших дней свадьба эта будет притчею во языцех; а значит, я принесу своей политической партии, и вообще демократии не пользу, а урон! Дочери же станут живыми памятниками досадной истории. Вдобавок Арнольд! Еще в ту пору только и говорили что о заландеровской свадьбе; а теперь, когда он вернется домой и пожелает заняться общественной деятельностью, окажется, что я изрядно подпортил ему имя!

— Подобные страхи меня не донимают, — задумчиво отозвалась Мария, — ты пока вполне твердо стоишь на ногах, а что до Арнольда, он всегда найдет доброе имя, которое ему потребно. Признаюсь только, что как ни желаю его возвращения, я бы теперь испугалась, коли бы он явился домой в разгар скандального процесса! Ох эти нечестивые прощелыги!

Не надо забывать за всем этим бедняжку Зетти, она ведь, поди, в этот час сидит в своем печальном Лаутеншпиле! — сказал Заландер, потому что последнее восклицание жены обратило его мысли к судьбе дочери. — Я бы сей же час поехал в Унтерлауб, если б не думал, что сейчас этим не поможешь. Несколько дней она будет предоставлена самой себе и, вероятно, только порадуется, если никто не приедет! Юридической поддержки ей покуда не требуется, ситуация совершенно простая. Наличные деньги, полученные от нас, разумеется, пропали; отобрать у нее остальное приданое невозможно. Вот я и думаю, что прежде мы телеграфируем ей и попросим ответить. Пусть сообщит, надо ли приехать за нею и когда; вряд ли она задержится там надолго, ведь в любом случае без конкурса не обойдется, и первым делом будет продана недвижимость, с аукциона.

— Стало быть, мы можем лишь позаботиться о помещениях, — заметила г-жа Мария, — коли намерены разместить на хранение два приданых, каждое из которых займет примерно целую комнату. Я столько труда положила на весь этот скарб, что мне жаль бросать его на произвол судьбы. Ну что же, пиши телеграмму, Магдалена быстренько отнесет ее на почту. Скоро обед, Зетти, наверно, все же захочет перекусить, коли есть чем. Может, опять про нас думает!

— Я сам отнесу депешу, незачем мешать Магдалене, пусть ее стряпает, — сказал Заландер. — Что-то я проголодался от этих подлых проявлений судьбы!

— Останься! — вскричала Мария. — То немногое, что еще надобно сделать, я в случае чего и сама устрою. Но если ты сейчас пойдешь на почту, то наверное встретишь кучу добрых друзей и прочих благожелателей, которые примутся участливо тебя расспрашивать и у тебя на глазах телеграфировать дальше твои слова!

Заландер тотчас остановился.

— Видит Бог, ты права! Они все уже с утречка побывали в распивочной, в том числе и те, кто в курсе происходящего! А коли речь идет о местонахождении нескольких сотен тысяч франков, иные люди и на телеграмму раскошелиться готовы!

Итак, он взял бланк, написал несколько лаконичных слов и отдал жене.

Она прочитала молнию, несколько времени внимательно ее изучала, потом заполнила новый бланк. Мартин Заландер с удивлением прочел написанное ею. Она снабдила существительные и глаголы, прежде походившие на каменные глыбы, мелкими связующими словечками, а больше не изменила ничего.

— Ты же просто добавила местоимения, союзы да несколько предлогов и тому подобное. От этого телеграмма лишь обойдется втрое дороже! — сказал он, по-прежнему с удивлением.

— Я понимаю, вероятно, это глупо, — скромно пояснила она, — однако мне кажется, эти мелкие добавки смягчают послание, как бы чуток окутывают его ватой, так что Зетти как бы вправду услышит нас, а потому мне не жаль заплатить более высокую цену. Но если хочешь, я подпишу телеграмму сама!

— Поразительно, до какой степени ты права! — сказал Заландер, перечитав эти две-три строчки. — В самом деле, текст сразу стал куда лучше и сердечнее. Откуда, черт побери, ты берешь такие чудесные и простые стилистические кунштюки? Да, подпиши сама, мне, старому школьному медведю, такое бы в голову не пришло!

Через час, сидя за обедом, они получили от Зетти ответ, она сообщала, что через считанные дни собирается покинуть дом, но прежде еще пришлет письмо. Письмо доставили уже следующим утром. В нем она коротко описала пережитой ужас, продолжающиеся круглые сутки следственные действия прибывших чиновников и экспертов, причем Исидор был обязан постоянно в этом участвовать и отвечать на все вопросы. Поначалу он держался вспыльчиво, надменно и вообще вел себя неправильно, но когда следователи — в том числе коллеги-чиновники, с которыми он был на «ты», — вдруг начали обращаться к нему сухим тоном, на «вы» и приказывали стоять то тут, то там или сесть в углу и ждать, когда позовут, а в конце концов явился полицейский, который более не отлучался от двери конторы, тогда-то Исидор сообразил, что пропал, и со слезами признался во всем, что ему предъявили, однако все время норовил приплести небылицы, в коих его каждый раз уличали. Когда же его увозили вместе со всеми книгами и документами, он лишь коротко крикнул жене «прощай!», добавив, что он, увы, государственный преступник (будто измыслил нечто весьма высокое и тонкое) и надеется вскоре вернуться, так что пусть она содержит дом в порядке. Уже несколько времени она не получала денег ни на ежемесячные, ни на еженедельные расходы, приходилось всякий раз идти в контору и просить сумму, необходимую на ту или иную покупку. Теперь все, за исключением ее платяных шкафов и кухни, опечатано. От ее наличного капитала не обнаружилось ни следа, однако ей обещали, что, как только назначат конкурсного судью, будет отдано распоряжение о возврате всего ее движимого имущества. До тех пор она в доме оставаться не хочет и, будь у нее небольшие деньги на дорогу, с позволения родителей, сей же час воротилась бы туда, откуда ей вообще не стоило уезжать.