Посредник

Чтобы чары подействовали, от меня требуется максимальное напряжение сил, я должен совершить нечто внушающее мне страх; и важно, чтобы в этом было что-то символическое.

Меня осенило во время разговора с Маркусом, я даже изменился в лице, но, кажется, Маркус ничего не заметил.

Я надел домашние тапки, поверх ночной рубашки набросил коричневый халат «ейгер» [97] и по лестнице прокрался вниз, не забыв, что сейчас очередь левого пролета — в деле такого рода должно соблюсти все формальности. Из-за закрытой двери гостиной доносилось чье-то пение. Я знал, что после ужина взрослые часто музицируют, но нас в это время всегда отправляли спать. На рояле играла Мариан, я узнал ее манеру, а пел, наверное, мужчина, приехавший с ней из Лондона. У него был хороший тенор, много ровнее, чем у Теда, но отчасти на него похожий. Песню я знал: она называлась «Шип».

Смысл этой песни всегда оставался для меня туманным, но она взывала к моим самым глубоким чувствам. Почему дама (или женщина — я все время забывал о предупреждении Маркуса) боялась, что какая-нибудь ревнивая соперница высмеет ее? Этого я не знал, но все равно сочувствовал ей, потому что стать предметом издевательских насмешек — приятного мало. И я сочувствовал всем сердцем решимости влюбленного скорее предать себя смерти, нежели допустить подобное оскорбление в ее адрес.

Песня кончилась, и раздались жиденькие аплодисменты, обрывочные и приглушенные — не сравнить с тем, как хлопали мне в деревенском клубе; потом наступила тишина.

Парадная дверь была открыта прямо в ночь; за исключением дня моего приезда ее всегда оставляли на ночь открытой, чтобы в дом проникала прохлада. Но сейчас прохлады не было: под ейгерским халатом по телу струился пот.

Передо мной прямоугольником зияла тьма. За спиной кое-где освещенная керосиновыми лампами уходила во тьму зала. Но из-под двери гостиной вырывался яркий сноп света и клином покоился на полу. Интересно, что будет, что они скажут, если я сейчас распахну эту дверь, войду и заявлю миссис Модсли: «Я еще не сплю — можно послушать музыку?».

Я удержался от такого безрассудного шага, хотя с огромным трудом — слишком хотелось увильнуть от того, на что я себя обрек. Ладно, надо сниматься с якоря. Я решительно вперил взгляд в темноту, дошел до порога, но пересечь его не смог. Будущее стояло передо мною стеной, пробиться за которую мысль была не в состоянии.

Я повернулся к зале. По ту сторону двери в гостиную были люди, и это успокаивало меня; они и не подозревали, что я здесь, но напомнили мне праздную толпу на набережной, которая машет вслед уплывающему кораблю — у одинокого пассажира теплеет на сердце, даже если его никто не провожает.

Я приблизился к двери в гостиную, даже прикоснулся к ней, и оказалось, что можно услышать обрывки разговора. Там спорили, какую песню петь: «В сумерках» или «Душечка Кэтлин». Кто-то сказал: «Давайте споем обе», и, наверное, я остался бы послушать — это были мои любимые песни, — а потом тихонько пробрался бы в свою комнату. Но меня подвела отвратительная привычка дергаться — раздался скрип, и кого-то, кажется, Дэниса, попросили выйти и посмотреть, в чем дело. Услышав шаги, я метнулся прочь.

Было темно, как я и ожидал, но найти дорогу оказалось просто. Среди главных страхов — страхов реальных — боязнь заблудиться занимала не последнее место. Преследовало и с каждым шагом разрасталось и такое опасение: а вдруг они запрут парадную дверь до моего возвращения? Тогда до утра торчать на улице, спать на земле.

Ночь для меня была не просто непознанным миром, она была миром запретным. Маленьким детям не полагается бродить по ночам; ночь — это время взрослых, в том числе и плохих взрослых: воров, убийц и прочих отщепенцев.

Но задуманное я мог совершить только ночью, иначе ценность его свелась бы к нулю. В этом я твердо себя убедил: гнездившийся в душе страх и был самым веским доводом.

Я прошел между рододендронами, отгоняя назойливые мысли и засекая ориентиры, по которым (так я себе обещал) вернусь назад, если страхи совсем меня одолеют — так я с ними и договорился.

По пути я прорепетировал все, что собирался сделать, потому что знал — когда что-то делаешь в первый раз, от возбуждения легко дать промашку, в чем-то ошибиться, перепутать очередность. Случалось не раз: я назубок знал, как ставить химический опыт, но при виде бунзеновской горелки, пробирки и прочего терял голову, и все шло прахом — теория пасовала перед практикой.

Сейчас я тоже собирался проводить химический опыт и одно из условий уже выполнил: все должно происходить ночью, предпочтительно при лунном свете, еще лучше во время затмения, но в любом случае — ночью. Первым делом надо собрать все необходимое. Одной ягоды будет достаточно, но поскольку все растение ядовито, для большего эффекта следует взять понемногу от каждой его части: лист, черенок, цветок, ягоду, корень. Возможно, добыть кусочек последнего не так просто, корень может уходить глубоко в землю, поэтому лучше запастись перочинным ножом с толстым лезвием — это позволит расщепить корень и отсечь часть его. Совка или лопатки нет, поэтому рыть землю у основания растения придется руками, пальцами, а голова будет касаться нижних веток (это соприкосновение вызывало у меня особый трепет). Отрезав корень нужной длины, надо положить его в карман халата или другое подходящее хранилище, ни в коем случае не притрагиваться к компонентам губами, потому что все они пропитаны ядом (если при этом задержать дыхание, эффект будет больше). Потом собранные компоненты нужно быстро и не мешкая отнести в опочивальню чернокнижника, где должны лежать наготове необходимые принадлежности:

Четыре свечи (для горения).

Один металлический сосуд (серебро).

Одна перфорированная посудина.

Четыре книжки (маленьких), чтобы на них возложить вышеупомянутую.

Четыре коробки спичек.

Вода для кипячения.

Часы для точности.

Влажная губка на случай воспламенения.

Металлическим сосудом был стаканчик, которым меня снабдила мама, один из комплекта стаканчиков разного размера, они помещались друг в друга и занимали мало места. Серебряные, позолоченные изнутри, они были подарены маме в день свадьбы. Предназначались для пикников, в надежде на такой случай мама мне его и дала, но воспользоваться им не пришлось — всегда было полно стеклянных стаканов. Видимо, мама также полагала, что стаканчик будет свидетельствовать о моей утонченности, все поймут, что я из хорошего дома. Для химического опыта он подходил почти идеально, потому что был чуть толще яичной скорлупы.

Перфорированную посудину, от которой главным образом и зависел успех колдовства, заменила белая эмалированная съемная мыльница, красовавшаяся над моим умывальником. В середине ее было большое отверстие, да еще несколько отверстий по кругу — через них, предполагал я, пробьется пламя от свечей; если поставить ее на книги, получится нечто вроде треноги.

«Вернувшись, растолочь в стаканчике компоненты и превратить их в кашицу, потом добавить воды, но не слишком много, иначе будет долго кипеть. Вода вскипает, когда появляются пузырьки (212° по Фаренгейту). Это должно произойти в полночь, во время кипения произнести заклинание (сочинить текст), тринадцать раз задом наперед, тринадцать раз как полагается, и нужно приговаривать: «Мне тоже тринадцать», — не слишком громко, чтобы не услышали в коридоре, но достаточно громко для человека, сидящего в комнате, а если колдун вспотеет, добавить в смесь несколько капель его пота, это даст самый большой эффект.