Посредник

— Очень хорошо, спасибо.

Но Мариан это не понравилось, потому что она сказала:

— Таких бессердечных слов я от тебя еще не слышала.

У меня и в мыслях не было ничего плохого, и ни один мужчина не принял бы мои слова за бессердечные, но на меня тут же накатило раскаяние, сразу захотелось ее умилостивить. На ней было новое платье: я знал все ее туалеты и заметил обнову.

— Хорошо провели время в городе? — спросил я.

— Нет. Меня приглашали поужинать в ресторане, но настроение у меня было не салонное, а похоронное. Я прямо извелась, так скучала по Брэндему. А ты скучал по мне?

Я задумался, как ответить, чтобы не попасться во второй раз, но она прервала мои мысли:

— Если нет, говорить «да» необязательно.

На лице ее появилась улыбка, и я выдавил из себя лживое:

— Конечно, скучал.

И тут же едва не поверил сам себе, мелькнуло: жаль, что это неправда. Она со вздохом произнесла:

— Наверное, ты меня считаешь старой каргой и занудой — все время тебя поучаю, браню, да? Но я совсем не такая, честное слово — я добрая и веселая девушка.

Как это прикажете понимать? Она просила у меня прощения подобно Теду? Лишь однажды я слышал, как она извинялась — ну, если не считать мелочей, когда наступаешь кому-то на ногу. Больше она ни словом не обмолвилась о нашей ссоре, видимо, считала, что обсуждать тут нечего.

— Ты проводил все время с Маркусом? — спросила она. — Вот уж, наверное, пошкодили?

— Вовсе нет, — тоном праведника ответил я. — Мы разговаривали по-французски.

— По-французски? — удивилась она. — Я и не знала, что ко всем твоим достоинствам ты еще и по-французски говоришь! Сколько ты всего умеешь — петь, играть в крикет, говорить по-французски!

Ее прекрасные глаза внимательно глянули на меня, стараясь выявить слабинку, и засекли ее. Но я был настороже и только сказал:

— У Маркуса с французским куда лучше, чем у меня. Он неправильные глаголы знает.

— Вот именно, что неправильные, — подхватила Мариан. — В общем, время ты провел неплохо?

— Неплохо, — вежливо согласился я. — Жаль, что вы не очень довольны поездкой.

— Ничего тебе не жаль, — неожиданно возразила она. — Ни капельки. Да хоть я здесь упади замертво, у тебя на глазах, ты и бровью не поведешь. У тебя не сердце, а камень. Впрочем, как и у всех мальчишек.

По ее тону казалось, что она говорит мне комплимент, да я и сам считал, что пусть лучше сердце будет как камень, чем как воск, но что-то в ее словах мне не понравилось. Впрочем, поди разберись, серьезно это она или в шутку.

— А у мужчин тоже каменные сердца? — спросил я, чтобы сменить тему. — У Хью наверняка нет.

— С чего ты взял? — поразилась она. — Откуда? Да вы все одинаковые, гранитные глыбы, скалы — или кровати в Брэндеме, вот уж, кажется, жестче не придумаешь.

Я засмеялся.

— А у меня кровать не жесткая.

— Ну, значит, тебе повезло. Моя так жестче земли.

— А я никогда не спал на земле, — это сравнение меня заинтересовало. — Зато знаю одного мальчишку, который спал. Он все бока себе отлежал. У вас тоже так было?

— С чего ты взял, что я спала на земле? — ответила она вопросом на вопрос.

— Но вы сами сказали, что ваша кровать жестче...

— Сказала, — согласилась она. — Намного жестче.

Может, она имеет в виду не настоящую кровать?

— Но вообще-то в Брэндеме замечательно, — наобум ляпнул я.

— А кто возражает?

— Но вы сказали, что кровати...

— Жесткие? Они и есть жесткие.

Она смолкла, и впервые я почувствовал: а ведь она несчастна. Это открытие было громом среди ясного неба. Я знал, что со взрослыми такое бывает — когда, например, умирает родственник или когда они становятся банкротами. В такие дни они, конечно, несчастны, тут никуда не денешься, это закон, как траур после смерти, как черная кайма на почтовой бумаге (мама до сих пор пользуется ею после кончины отца). Короче, взрослые бывали несчастны в определенных обстоятельствах. Но мне и в голову не приходило, что им бывает плохо, как бывает мне, когда что-то — этому и названия не подберешь — не ладится в моей личной жизни. И уж совсем никак не вязалось несчастье с Мариан. Да счастье просто было у нее на побегушках, только свистни — оно уж тут как тут! И вот поди ж ты! Кажется, я догадался, почему она несчастна, но решил удостовериться.

— А солдатам приходится спать на земле? — спросил я.

Она удивленно взглянула на меня, мысли ее бродили где-то далеко.

— Наверное, приходится. Не наверное, а точно.

— И Хью приходилось?

— Хью? — вяло переспросила она. — Еще бы, конечно, приходилось.

Мне не очень понравилось, как бездушно она отозвалась о лорде Тримингеме, и я спросил:

— И Теду придется?

— Теду?

Я напрочь позабыл о бдительности — она изумилась, а я этого даже не заметил — и продолжал:

— Да, когда он пойдет на войну.

Она ошарашенно уставилась на меня, рот ее приоткрылся.

— Тед пойдет на войну? Как это понимать? — спросила она.

У меня и в мыслях не было, что она может об этом не знать. Вдруг промелькнуло: лорд Тримингем встречался с Тедом в понедельник, когда Мариан уехала. Но пути назад уже не было.

— Обыкновенно, — ответил я. — Мне Хью сказал. Хью предложил Теду поступить на службу в армию, а Тед говорит — возможно. Хью сказал, карты... карты показывают, что Тед пойдет.

Я хотел со всей ясностью донести до Мариан, а заодно и до себя, каково положение Теда. Я знал, что слишком много раз произнес имя Хью (кстати говоря, не случайно, а чтобы спрятаться за его спиной), но никак не ожидал вспышки гнева, которая последовала за моими словами!

— Хью! — вскинулась Мариан. — Хью! Ты хочешь сказать, что Хью уговаривал Теда пойти в армию? Ты это хочешь сказать, Лео?

Меня охватил испуг, однако я понял, что гнев ее направлен не на меня, и промямлил:

— Он сказал, что уже подбивал его.

— Подбивал?

Наверное, она не знает, что такое «подбивать».

— Это такое футбольное слово, — объяснил я. — Подбить игрока значит... сбить его с ног.

— Господи! — вскрикнула Мариан, словно ее пронзила острая боль. — Ты хочешь сказать, что Хью заставил Теда согласиться?

Лицо ее побелело, глаза стали темными провалами на поверхности льда.

— Нет, — возразил я. — Это вряд ли. Как он мог его заставить? Тед не слабее Хью... да что там, он намного сильнее.

Этот аргумент показался мне убедительным. Мне, но не Мариан.

— Ты ошибаешься, — сказала она. — Тед слаб, как котенок, Хью куда сильнее.

Тут я совсем ничего не понял. Это была какая-то правда навыворот, как и многое другое из того, что говорят друг другу взрослые. На лице Мариан появилось новое выражение — гнев отчасти уступил место страху.

— Возможно, возможно, — повторила она, скорее для себя, чем для меня. — А почему он хочет, чтобы Тед пошел в армию — этого он не сказал?

Полыньи распахнулись, словно желая затащить меня под ледяную корку.

— Сказал. — Будь я человеком мстительным, я мог бы торжествовать. Мариан сжалась словно в предчувствии удара. — Он сказал, что Тед — холостяк, семьей не обременен и из него выйдет отменный сержант. Сержант — это почти офицер, но все-таки не офицер, — объяснил я. Взрослые всегда мне все объясняли, и было приятно что-то объяснить в свою очередь. — Еще Хью сказал, что Тед отличный стрелок, но к винтовке надо приспособиться. Ведь из нее легче промахнуться.

Лицо Мариан снова изменилось. В глубине ее глаз что-то блеснуло.

— Отличный стрелок, — повторила она. — Да, он отличный стрелок. Господи, неужели Хью посмеет? Нет, я ему не позволю, — взъярилась она, и я даже не понял, о ком речь: о Теде или Хью. — Я быстро это прекращу! Я заставлю Теда прекратить это! Могу тебе сказать: Тед очень опасен, если его задеть!

Я содрогнулся, и мое настроение, умудрившееся устоять перед ее неистовыми выкриками, пошло-таки у нее на поводу.