Самопознание Дзено

Она рассказала мне о том, в каком отчаянном положении очутились они после смерти отца. Долгие месяцы они с матерью днем и ночью работали над вышивками, которые заказывал им один торговец. Но она испытывала такую наивную веру в то, что им поможет бог, что иногда часами простаивала у окна, глядя на улицу, откуда эта помощь, по-видимому, должна была появиться. Но вместо этого пришел Коплер. Она уверяла, что сейчас они вполне довольны своей участью, но тем не менее и она и мать порой не спят ночами — так, в сущности, ненадежна была его помощь. А что, если в один прекрасный день окажется, что у нее нет ни таланта, ни голоса? Ведь тогда Коплер их бросит. К тому же он говорил, что через несколько месяцев собирается устроить ей дебют в каком-то театре. А что, если это будет самый настоящий провал?

Побуждаемая все тем же желанием вызвать мое сочувствие, она рассказала мне, что постигшая их финансовая катастрофа разрушила и ее любовные мечты: ее бросил жених.

Но я был по-прежнему далек от всякого сострадания. Я сказал:

— А ваш жених часто вас целовал? Так же часто, как я?

Она засмеялась, потому что я мешал ей говорить. А я понял, что мне уже проложил путь какой-то мужчина.

Давно миновал час завтрака, к которому я должен был вернуться домой. Мне уже захотелось уйти. На сегодня было достаточно. Я был далек от угрызений совести, которые нынче ночью не давали мне спать, да и тревога, которая привела меня к Карле, тоже совсем исчезла. Но спокоен я не был. Это уже, наверное, такая моя судьба — никогда не знать покоя. Угрызений совести я не испытывал, потому что поцелуи, которые сулила мне Карла — столько, сколько я захочу, — она сулила во имя дружбы, которая никак не могла оскорбить Аугусту. Но потом мне показалось, что я понял причину своего раздражения, из-за которого, как всегда, в разных частях моего тела то и дело возникали летучие боли. Карла видела меня в ложном свете! Она могла начать меня презирать, видя, как я — хоть и любя Аугусту — жаждал ее поцелуев. И это та самая Карла, которая до сих пор, будучи от меня зависимой, была со мной столь почтительна!

Я решил завоевать ее уважение и произнес фразу, которая потом долго мучила меня, как воспоминание о трусливом преступлении, о предательстве, совершенном но свободному выбору — без всякого прока и без всякой необходимости.

Уже у самых дверей я сказал Карле с видом человека, абсолютно владеющего собой и пускающегося в откровенности скрепя сердце:

— Коплер говорил вам, что я очень привязан к своей жене. Да, это правда: я ее очень уважаю.

Потом во всех подробностях, ничего не утаивая, я рассказал ей историю своей женитьбы: как я влюбился в старшую сестру Аугусты, которая и слышать обо мне не хотела, ибо любила другого, как я потом попытался жениться на другой ее сестре, которая тоже меня отвергла, и как наконец я смирился с тем, что мне придется жениться на Аугусте.

Карла нисколько не усомнилась в правдивости моего рассказа. Потом я узнал, что Коплер, слышавший кое-что в нашем доме, сообщил ей подробности, которые были не совсем точны и которые теперь я подтвердил и уточнил.

— А ваша жена красива? — задумчиво спросила она.

— Смотря на чей вкус, — ответил я.

Во мне продолжало действовать какое-то сдерживающее начало. Я сказал, что уважаю свою жену, но при этом отнюдь не сказал, что я ее не люблю. Я не сказал, что она мне нравится, но и не сказал, что она не может мне нравиться. Тогда мне казалось, что я совершенно искренен, сейчас же я понимаю, что предал этими словами обеих женщин и всю нашу любовь — и их и мою.

Сказать по правде, я еще не до конца успокоился: чего-то мне еще не хватало. Я вспомнил о конверте, воплощавшем в себе мои добрые намерения, и протянул его Карле. Она заглянула в него и сразу же вернула, сказав, что как раз на днях Коплер принес им месячное пособие, и сейчас деньги ей не нужны. Беспокойство, которое я испытывал, от этого только возросло, ибо, по моему давнему убеждению, по-настоящему опасные женщины никогда не принимают небольших сумм. Она заметила мое недовольство и с прелестной наивностью — которую я могу оценить только сейчас, когда пишу эти строки, — попросила у меня несколько крон, чтобы купить тарелки, — своих бедные женщины недавно лишились в результате какой-то катастрофы, происшедшей на кухне.

Затем произошла одна вещь, которая оставила неизгладимый след в моей памяти. Уходя, я ее поцеловал, и на этот раз она страстно ответила на мой поцелуй. Мой яд подействовал. Она сказала с замечательной наивностью:

— Я люблю вас, потому что вы так добры, что даже все ваше богатство не может вас испортить.

Потом лукаво добавила:

— Теперь я буду знать, что главное — не заставлять вас ждать; в остальном вы совершенно безопасны.

Уже на площадке она спросила:

— Могу я послать к черту учителя пения, да и Коплера заодно?

Бегом спускаясь по лестнице, я крикнул:

— Посмотрим!

Только эта неопределенность и осталась в наших отношениях: все остальное определилось совершенно четко.

И от всего этого мне стало так худо, что, очутившись на улице, я, одолеваемый сомнениями, двинулся в сторону, противоположную дому. Я был на грани того, чтобы вернуться и объяснить Карле, что я люблю Аугусту! Это еще вполне можно было сделать, так как я не говорил ей, что я ее не люблю. Я только забыл в заключение изложенной ей правдивой истории добавить, что теперь я и в самом деле полюбил Аугусту. Именно поэтому Карла и решила, что я совсем не люблю свою жену, и ответила так пылко на мой поцелуй, сопроводив его признанием в любви. Мне казалось, что если б не это, мне было бы легче переносить доверчивый взгляд Аугусты. И подумать только, что совсем недавно я радовался тому, что Карла знает о моей любви к жене и что, таким образом, по ее собственному решению, приключение, которого я так жаждал, будет предложено мне в виде сдобренной поцелуями дружбы.

В городском саду я сел на скамейку и рассеянно начертил тростью на гравии сегодняшнюю дату. Потом с горечью рассмеялся: я знал, что этот день отнюдь нельзя считать днем, положившим конец моим изменам. Наоборот, только сегодня все и начиналось. Разве у меня хватит сил не вернуться к столь соблазнительной женщине, которая к тому же меня ждала? А кроме того, я уже взял на себя обязательства, и делом чести было их исполнить. Я получал поцелуи, а взамен дал пока только немного фаянса. Теперь меня уже связывал с Карлой неоплаченный счет!

Завтрак прошел уныло. Аугуста не спросила у меня объяснений по поводу моего опоздания, а сам я ничего не сказал. Я боялся проговориться, тем более что весь не слишком длинный путь от городского сада до дома я вынашивал мысль во всем ей открыться, так что вся история моей измены могла отпечататься на моем честном лице. Это был бы, конечно, единственный путь спасения. Рассказав ей все, я как бы вверил себя ее защите и надзору. Это было бы событием такой важности, что я мог бы смело отметить дату этого дня как момент, знаменующий поворот к здоровой и честной жизни.

За завтраком мы говорили о всяких пустяках. Я старался казаться веселым, но даже и не пытался притворяться нежным. Дыхание Аугусты было неровным: конечно, она ждала объяснения, но его так и не последовало.

После завтрака она возобновила свой грандиозный труд по укладыванию зимних вещей в специальные шкафы. Я видел ее, всю поглощенную работой, в конце длинного коридора, рядом с помогавшей ей служанкой. Испытываемое ею страдание никак не отражалось на ее здоровой и разумной деятельности.

Снедаемый беспокойством, я метался между спальней и ванной, и мне все время хотелось позвать Аугусту и сказать ей по крайней мере, что я ее люблю; ей, бедной простушке, этого было бы достаточно. Но вместо этого я продолжал раздумывать и курить.

Разумеется, я прошел через несколько стадий. Был даже момент, когда этот приступ добродетели вытеснило нетерпеливое желание приблизить завтрашний день, когда я смогу наконец побежать к Карле. Впрочем, может быть, и это желание было продиктовано каким-нибудь добрым намерением. В сущности, самым трудным было вот так, одному, заставить себя вернуться на стезю долга. Признания, которое обеспечило бы мне участие жены, я сделать не мог; следовательно, оставалась Карла, на устах которой вместе с последним поцелуем я должен был запечатлеть свою клятву. Но кто такая была Карла? В конце концов, даже шантаж еще не самое страшное, что мне грозило. Завтра она станет моей любовницей, и совершенно неизвестно, что за этим могло последовать. Я знал о Карле только то, что рассказывал мне этот идиот Коплер, а на основании поступившей от него информации человек более осторожный, чем я, — например, Оливи — не пошел бы с ней даже на коммерческую сделку.