Самопознание Дзено

Едва все свершилось, как мне захотелось начать разговор о своих отношениях с Аугустой, раз уж я не сделал этого заблаговременно. Но в такой момент это было трудно. Заговорить с Карлой в эту минуту о чем-то постороннем значило бы уменьшить значение ее самозабвенного порыва. Даже самый тупой мужчина знает, что таких вещей делать нельзя, хотя всем известно, что нет никакого сравнения между значением этого самозабвенного порыва до того, как он случится, и сразу же после. Для женщины, которая впервые открыла вам объятия, было бы огромной обидой услышать от вас: «Прежде всего я должен кое-что разъяснить тебе насчет того, о чем мы говорили вчера». Какое вчера? Все, что случилось днем раньше, должно казаться не заслуживающим упоминания, а если иной джентльмен думает иначе, тем хуже для него: он должен стараться, чтобы никто этого не заметил!

Я как раз и был таким нечутким джентльменом и поэтому, будучи вынужденным притворяться, совершил промах, которого бы, конечно, не допустил, будь я искренен. Я спросил:

— Как могло случиться, что ты мне отдалась? Чем я это заслужил?

Хотел ли я таким образом выразить ей свою благодарность, или это был упрек? Вернее всего, то была просто попытка перейти к объяснению.

Она в некотором удивлении взглянула вверх, чтобы увидеть мое лицо.

— Мне кажется, что ты овладел мною сам, — и ласково улыбнулась, желая показать, что вовсе не хочет меня за это упрекнуть.

Я вспомнил, что женщины всегда настаивают на том, чтобы говорилось, будто ими овладели. Но потом она сама заметила, что выразилась неточно, что овладеть можно вещью, а люди приходят к соглашению, и прошептала:

— Я ждала тебя! Ты тот рыцарь, который должен был меня освободить. Конечно, это плохо, что ты женат, но раз ты не любишь свою жену, я по крайней мере знаю, что мое счастье не разрушает счастья другой женщины.

Привычная боль в левом боку пронзила меня с такой силой, что я выпустил ее из своих объятий. Итак, я, значит, не преувеличил значение тех своих необдуманных слов. Стало быть, именно моя ложь и побудила Карлу мне. отдаться. И если теперь я вздумаю рассказать ей о том, как люблю Аугусту, она с полным правом сможет обвинить меня в том, что я заманил ее в ловушку. Так что ни о каких поправках и уточнениях сейчас не могло быть и речи. Потом мне, конечно, представится случай объясниться и внести в этот вопрос ясность, но до тех пор между мной и Карлой стало еще одной связующей нитью больше.

И именно там, подле Карлы, полностью возродилась моя любовь к Аугусте. В ту минуту я испытывал только одно желание: поскорее очутиться возле своей законной жены, чтобы увидеть, как она, словно трудолюбивая пчела, возится с нашим имуществом, помещая его в спасительную атмосферу нафталина и камфары.

Но я остался верен своему долгу, хотя это было весьма нелегко: дело в том, что меня очень встревожил один эпизод, в котором я усмотрел еще одну опасность, угрожавшую мне со стороны этой женщины-сфинкса. Карла рассказала мне, что вчера сразу же после моего ухода пришел учитель пения, и она просто-напросто выставила его за дверь.

У меня невольно вырвался протестующий жест. Это было все равно, что объявить Коплеру о нашей связи.

— Что скажет Коплер! — воскликнул я.

Она рассмеялась и — на этот раз по собственной инициативе — укрылась в моих объятиях.

— А разве мы не договорились, что мы и его тоже выставим за дверь?

Она была очень мила, но это меня уже не трогало. И я напустил на себя менторский вид, что было очень удобно, так как я получал таким образом возможность выразить этой женщине всю свою досаду, раз уж я не мог говорить с ней о своей жене, как мне этого хотелось бы.

Все люди на свете, говорил я, должны трудиться, потому что, как она уже, конечно, заметила, мир жесток и выживают в нем только самые сильные. А что, если я умру? Что станет тогда с нею? Возможность того, что я ее покину, была подана так, что она никак не могла обидеться, и она и в самом деле даже растрогалась. Потом, с очевидным намерением ее задеть, я сказал, что жене мне достаточно сказать только слово, как все мои желания тут же исполняются.

— Ну что ж, — сказала она безропотно, — скажем учителю, чтобы он вернулся.

Потом она попыталась внушить и мне ненависть, которую она испытывала к учителю. Каждый день ей приходится терпеть общество этого противного старикашки, заставляющего ее без конца повторять упражнения, от которых нет никакого, совершенно никакого проку. Ей только тогда и выпадает счастливый денек, когда учитель заболевает. Сколько раз она надеялась, что он умрет, но ей не везет.

Отчаяние привело ее буквально в исступление. Все больше растравляя себя, она повторяла и повторяла свои жалобы: она была несчастна, непоправимо несчастна. А когда она вспоминала, что и полюбила-то меня с первого взгляда только потому, что в моих словах, моих глазах, во всем моем облике прочла обещание менее суровой, менее скучной, менее трудной жизни, — она не смогла удержаться от слез.

Так мне сразу же довелось увидеть ее слезы, и они вызвали во мне раздражение. Рыдания были так сильны, что сотрясали все ее хрупкое тело. Мне показалось, что мой карман и моя жизнь подверглись грубому нападению. Я спросил:

— Может, ты думаешь, что моя жена ничего не делает? Мы тут сидим и разговариваем, а она в это время отравляет себе легкие камфарой и нафталином.

Карла всхлипнула:

— Ну да — обстановка, вещи, одежда! Счастливая женщина!

Я в раздражении подумал, что она хочет, чтобы я тут же купил все эти вещи и тем самым доставил ей занятие, которое казалось ей таким приятным. Но, слава богу, я не показал своего раздражения; я повиновался велению долга, который внушал мне: «Приласкай девушку, которая тебе доверилась». И я ее приласкал. Легонько провел рукой по ее волосам. В результате всхлипывания прекратились, и ничем не сдерживаемые слезы ручьем хлынули из ее глаз, словно дождь, который следует за грозой.

— Ты мой первый любовник, — сказала она, — и я надеюсь, что ты меня не разлюбишь!

Это ее сообщение о том, что я был первым любовником, — указание, которое как бы подготавливало место для второго, — не очень меня тронуло. Заявление поступило с опозданием, так как эта тема была исчерпана еще добрых полчаса назад. Но, кроме того, я увидел в нем еще одну угрозу. Ведь женщины обычно считают, что на первого любовника им принадлежат все права. И я ласково прошептал ей на ушко:

— И ты тоже моя первая любовница… с тех пор, как я женился.

Нежность в голосе должна была замаскировать заключенную в этой фразе попытку уравнять наше положение.

Вскоре я покинул Карлу, так как ни за что не хотел опоздать к завтраку. Прежде чем уйти, я снова вытащил из кармана конверт, который мысленно называл конвертом добрых намерений, ибо не было ничего лучше того намерения, которое заставило его появиться на свет. Чтобы чувствовать себя свободнее, мне надо было расплатиться. Карла снова мягко отказалась взять деньги, и это меня не на шутку разозлило, но я удержался и ничем не проявил своего раздражения, если не считать, что наорал на нее, пользуясь при этом самыми нежными словами. Орал я, чтобы не прибить ее, но кто мог это знать? Я заявил, что, овладев ею, я осуществил вершину своих желаний, и для того, чтобы еще полнее прочувствовать, что она моя, я хочу ее полностью содержать. Меня это очень мучает, и она должна стараться меня не раздражать. Так как мне не терпелось поскорее уйти, я изложил эту мысль по возможности кратко, из-за чего — а также благодаря повышенному тону — она приобрела весьма грубую форму:

— Любовница ты мне или нет? В таком случае это моя обязанность тебя содержать!

Испугавшись, она перестала упрямиться и взяла конверт, не спуская с меня обеспокоенного взгляда: ей хотелось понять, что же тут было правдой — крик, в котором звучала ненависть, или нежные слова, в которых ей даровалось все, чего она желала. Она немного успокоилась, лишь когда я, уходя, коснулся губами ее лба. На лестнице меня одолело сомнение: а вдруг Карла, получив эти деньги и услышав, что я беру на себя заботу о ее будущем, выставит за дверь и Коплера, если он сегодня зайдет ее навестить? Я даже хотел было подняться, чтобы уговорить ее не компрометировать себя подобным поступком. Но у меня уже не оставалось времени: я должен был спешить.