Мадемуазель де Мопен
Мадемуазель де Мопен читать книгу онлайн
Творческое наследие французского писателя Теофиля Готье (1811–1872) весьма разнообразно: романы, стихи (он был одним из основателей поэтической группы «Парнас»), путевые очерки, воспоминания, драмы, критические статьи и даже либретто балетов. Роман «Мадемуазель де Мопен» был написан в 1835 г. Он рассказывает о любви Розалинды к художнику д’Альберу.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Зато, Сильвио, я превосходно понимаю непостижимое; самые необычайные сведения представляются мне вполне естественными, и я усваиваю их с удивительной легкостью. Я без труда слежу за развитием самого причудливого и самого неистового кошмара. Вот почему мне больше всех прочих нравятся пьесы в том роде, о каком я тебе сейчас толковал.
Мы с Теодором и Розеттой пускаемся в великие споры об этих материях; Розетте не слишком по вкусу моя система, она стоит за то, что есть на самом деле, Теодор отводит поэту больше пространства и допускает условность наряду с правдоподобием. Я настаиваю на том, что автору следует предоставить полную свободу действий и что фантазия должна быть самодержавной владычицей.
Многие из нашей компании исходили главным образом из того, что подобные пьесы вообще не удовлетворяют условиям сцены и сыграть их нельзя; я отвечал им, что, как почти всякое утверждение, в каком-то смысле и это верно, а в каком-то — нет, и что соображения по поводу возможного и невозможного на подмостках, по-моему, не слишком-то справедливы и внушены скорее предрассудками, чем разумными доводами; между прочим, я сказал, что пьеса «Как вам это понравится» наверняка вполне пригодна для постановки, особенно ежели в ней будут участвовать люди светские, не имеющие привычки к другим ролям.
В результате кто-то предложил ее поставить. Сезон продолжается, а мы уже истощили весь запас увеселений; мы устали от охоты, прогулок верхом и в лодках; как ни переменчива удача, сопутствующая бостону, все же переменчивость эта не столь увлекательна, чтобы занять нас на целый вечер, и предложение было принято при всеобщем энтузиазме.
Один молодой человек, умеющий писать красками, вызвался сделать декорации; теперь он с огромным рвением трудится над ними, и через несколько дней они будут готовы. Сцену возвели в оранжерее, это самая большая зала в замке, и я полагаю, что дело сладится. У меня роль Орландо; Розалинду должна была играть Розетта, это было бы совершенно справедливо: она имела право на эту роль и как моя любовница, и как хозяйка дома; но она не пожелала переодеваться мужчиной, повинуясь какому-то неожиданному для нее капризу, ибо ханжество явно не входит в число ее недостатков. Я подумал бы, что у нее некрасивые ноги, не будь я уверен в обратном. До сих пор ни одна дама в нашем обществе не пожелала оказаться менее щепетильной, чем Розетта, И это едва не заставило нас отказаться от пьесы, но Теодор, который сперва выбрал роль меланхолика Жака, вызвался заменить Розетту, благо Розалинда почти все время, кроме первого акта, выступает в облике юноши и с помощью грима, корсета и женского платья он вполне сможет преобразиться в девушку, поскольку борода у него еще не растет, а талия очень тонкая.
Теперь мы учим роли и представляем собой прелюбопытнейшее зрелище. Во всех уединенных уголках парка вы, без сомнения, найдете кого-нибудь из наших: в руке листок бумаги, губы бормочут текст, глаза то возведены горе, то потуплены долу, а руки по семь-восемь раз кряду воспроизводят один и тот же жест. Не будь заранее известно, что мы собираемся играть комедию, нас бы наверняка приняли за сборище умалишенных или поэтов (что едва ли не плеоназм).
Полагаю, что скоро мы выучим достаточно, чтобы устроить репетицию. По-моему, это будет нечто весьма необычное. Возможно, я и ошибаюсь. Я было испугался, что вместо того чтобы играть по вдохновению, наши актеры примутся копировать позы и модуляции голоса какого-нибудь модного артиста, но, к счастью, они не настолько пристально следят за театральными постановками, чтобы подвергаться такому неудобству, и можно надеяться, что сквозь неловкость людей, ни разу не поднимавшихся на подмостки, у них будут проступать драгоценные вспышки естественности и то чарующее простодушие, которое не в силах воспроизвести самый совершенный талант.
Наш юный живописец воистину совершил чудеса: невозможно было бы придать более причудливые формы стволам древних деревьев и оплетающему их плющу; за образец он взял деревья в парке, но подчеркнул и гиперболизировал их облик, как и нужно для декораций. Все изображено с восхитительной отвагой и восхитительной прихотливостью; камни, скалы, облака словно строят таинственные гримасы; на зыбких и живых, как ртуть, водах, играют сверкающие блики, и обычная прохлада листвы сказочно усилена оттенками шафрана, которые набрасывает на нее кисть осени; лес играет всеми красками от изумрудно-зеленой до сердоликово-пурпурной; самые теплые и свежие тона сопоставлены наиболее гармоническим образом, и даже небо переходит от самой нежной голубизны к самым огненным цветам.
Все костюмы он нарисовал по моим указаниям; они отменно выразительны. Сперва поднялся крик, что их невозможно воплотить ни в шелке, ни в бархате, ни в какой бы то ни было известной материи, и я уже предчувствовал, что все остановятся на костюмах в стиле «трубадур». Дамы говорили, что эти пронзительные цвета лишат их глаза природного блеска. На это мы ответили, что их глаза — воистину неугасимые звезды и, напротив, они, эти глаза, заставят потускнеть не только краски, но и кинкеты, люстру, а при случае и само солнце. На это им нечего было возразить, но, точь-в-точь как у Лернейской гидры, перед нами отрастали и щетинились все новые возражения: не успевали мы снести голову одному, как на его месте являлось другое, еще более упрямое и дурацкое.
— По-вашему, это будет держаться? На бумаге-то все прекрасно, но на человеке будет сидеть совсем по-другому, это никогда на меня не налезет! Моя юбка по меньшей мере на четыре пальца короче положенного, ни за что не осмелюсь щеголять в таком виде! Этот воротник чересчур высок: я в нем какая-то горбатая; кажется, что у меня нет шеи. Эта прическа меня нестерпимо старит.
— Были бы крахмал, булавки да чуть-чуть доброй воли, и все будет держаться… Ну, вы смеетесь! Это ваша-то осиная талия, такая тоненькая, что пройдет сквозь перстенек, который я ношу на мизинце?.. Ставлю двадцать пять луидоров против одного поцелуя, что ваш корсаж еще придется ушивать. — Ваша юбка ни в коей мере не чересчур коротка, и если бы вы сами увидели, какие у вас очаровательные ножки, вы бы со мной согласились… Напротив, в ореоле кружев ваша шейка выделяется и смотрится наиболее выгодным образом… Эта прическа ни капельки вас не старит, но даже если б вы и выглядели в ней на несколько лет постарше, то при вашей крайней молодости вам это должно быть как нельзя более безразлично; право, вы наводили бы нас на самые странные подозрения, если бы нам не было доподлинно известно, где брошены осколки вашей последней куклы… et caetera.
Ты себе не представляешь, какое чудовищное количество мадригалов пришлось нам расточить, дабы уговорить наших дам надеть очаровательные костюмы, которые были им донельзя к лицу.
Кроме того, нам стоило большого труда заставить их надлежащим образом наклеить мушки. Какой у женщин убийственный вкус! И каким титаническим упрямством одержима юная слабонервная щеголиха, воображающая, будто яблочно-соломенный желтый цвет идет ей больше, чем оттенок желтого нарцисса или ярко-розовый. Я убежден, что если бы в делах общественных пустил в ход половину той хитрости и тех интриг, которые ухлопал на то, чтобы укрепить красное перышко не справа, а слева, я стал бы императором или, по меньшей мере, государственным министром.
Каким же пандемониумом, какой огромной безысходной толкучкой должен быть настоящий театр!
С тех самых пор, как затеяли сыграть комедию, весь дом находится в полнейшем беспорядке. Все ящики выдвинуты, все шкафы опустошены; сущий разор! Столы, кресла, консоли — все загромождено вещами; не знаешь, куда ступить: по всему дому валяется чудовищное количество платьев, накидок, вуалей, юбок, плащей, шляп, шляпок; как подумаешь, что все это предназначено облекать тела семи-восьми человек, невольно приходят на ум ярмарочные фигляры, натянувшие на себя по восемь — десять кафтанов одновременно, и невозможно вообразить себе, что изо всей этой горы тряпья выйдет лишь по одному костюму на каждого.