Чернозёмные поля

— Вы бы, душечка, могли ещё и теперь заняться, только, конечно, нужно много усилий.

— Я думаю, и таланта, — прибавила, улыбнувшись, Надя. — А вряд ли у меня талант. Уж видно, нужно оставаться при том, что есть. Не всем быть артистами, кому-то нужно и слушать. Я и этим была бы довольна.

— Вы должны бывать у меня как можно чаще, chère petite, — решительно сказала баронесса. — Мы должны быть близкими друзьями. Если вы любите музыку, я вам часто буду играть. Забирайте свою работу и приезжайте попросту на целый день; визитов я не выношу. А так как долг платежом красен, вы дадите мне много советов в саду и в цветнике. Мой садовник безбожно запустил сад. Вы, я слышала, вообще большая хозяйка.

— Я только и знаю, что хозяйничать, баронесса. Куда бы я годилась, если бы и этого не знала?

— О, вы не думайте так мало о себе, chère petite. Вы ещё почти ребёнок и всё впереди вас. Вы мне очень нравитесь, и я желала бы, чтобы я, с своей стороны, также вам понравилась. Итак, будемте друзьями?

Баронесса дружелюбно взяла в обе руки маленькие ручки Нади и крепко потрясла их.

— Я буду всякий день ждать вас… хорошо?

Баронесса возвратилась в гостиную, а Надя пошла дальше по аллее. Её не тянуло в общество. Мужчины почти не занимались ею, а если кто-нибудь и давал себе этот труд, так Наде было с ним невыносима скучно; Татьяна Сергеевна разрывалась во все стороны, чтобы занимать дам, а девицы, подруги Нади, только и говорили, что с мужчинами. Какой для них был интерес таскаться под руку друг с другом! Когда нет хотя одного мужчины, в целой толпе барышень нет разговора. Все ждут и смотрят по сторонам: чего ж это не подходят?

Надя шла, слегка задумавшись, чувствуя в душе какую-то неприятную пустоту от праздного шатанья в течение целого дня. Отправляясь сюда, Надя ждала не того. Она не избегала веселья и думала, что веселиться будет не одна Лида, а и она вместе с нею, и все… Суровцов будет с ними, много и близко. Он сумеет наполнить их день, даст смысл их играм и шуткам. Около него всегда хорошо, всегда узнаешь что-нибудь хорошее и ощутишь хорошее. И вдруг Суровцова почти не было видно. То он прятался где-то в сарае, готовя живые картины, то курил в кабинете, то сидел бирюком под окном балкона, ни с кем не говоря ни слова. Лида всех забыла, думала только о себе и своих любезниках. Поневоле Наде стало скучно и не хотелось входить в дом. В саду она, по крайней мере, одна, в своей привычной обстановке. Но Надя не прошла одна и десяти шагов, как откуда-то вынырнул Алёша.

— Вы ходите одни? — спросил он Надю, сильно сконфузясь по своему обыкновению.

— Ах, это ты, Алёшечка! Одна. Надоело в комнате сидеть.

Алёша пошёл с нею рядом и продолжал, глядя в землю:

— Вы, должно быть, не любите гостей, Надя? Скажите правду, ведь не любите?

— Что ж тебе в этом интересного, Алёша? — улыбаясь, отговаривалась Надя. — Ну, положим, не люблю. Я ведь деревенская девушка, домоседка, дикарь… Я действительно не привыкла к гостям. А всё-таки это нехорошо, нужно приучаться к людям, Алёша.

— Ах нет, этого не нужно, — с глубоким вздохом сказал Алёша. — Зачем гости? Я бы всегда желал быть один. Одним гораздо лучше.

Надя сама вполне сочувствовала в этом отношении Алёше и не была особенно расположена опровергать его. Она молча шла далее, рассматривая деревья.

— Давайте походим побольше по саду! — предложил ей Алёша заискивающим голоском. — Вы никогда не говорите со мною, Надя, а я часто хочу с вами говорить… Вы это знаете?

— Нет, не знала, голубчик. Ты бы давно мне сказал, — с простодушною нежностью отвечала Надя. — Только я ведь ни о чём не умею говорить.

— Вот что! Пойдёмте лучше в крытую аллею, — предложил Алёша с некоторым восторгом. — Там такая тень, прохлада… Вы были в нашей новой плетёной беседке? Вот чудо! Она там же, около крытой аллеи. Если я вам не покажу, вы и не увидите. Мимо пройдёте и не заметите.

— Нет, я не видала плетёной беседки, Алёша; ведь это не та, что под липой, с дерновыми лавочками?

— О нет, это совсем не та! Это новая. Видите, какая! — Они вошли под зелёные своды необыкновенно тенистых подрезанных клёнов, которые уже сквозили золотом заката. — Правда, хорошо тут? — спрашивал Алёша, заглядывая в глаза Нади с умильной улыбкою.

— Да, Алёшечка, тут славно… гораздо лучше комнаты.

— Видите, я правду сказал… Я уж знаю, что вы любите. Вы всё любите то самое, что и я люблю. Вот вы не любите гостей и я не люблю. Вам скучно нынче и мне скучно.

— Какой ты смешной, Алёша! Кто тебе сказал, что мне скучно?

— Да уж скучно, я сам знаю. Вот моей сестрице Лиде никогда не скучно.

— Зачем же ты говоришь это со злостью? Разве это дурно, что Лида всем довольна и не капризничает, как ты?

— Ну да, не капризничает… пускай себе, — говорил Алёша, упрямо мотая головою и глядя себе под ноги. — А только она дрянь, я её никогда не сравню с собою.

— Ах, Алёша, Алёша! Ты ужасно недобрый мальчик! Чем это так не нравится тебе сестра? — с неудовольствием спросила Надя.

— Да… Вы не знаете её, оттого вы так говорите. Вы сами бы не любили её, когда б узнали. Она никого не любит и думает только о себе. Я ей как чужой. — У Нади сделалось тяжело на сердце, и она ничего не возразила Алёше. — Вы не думайте, Надя, что я такой маленький, ничего не понимаю, — продолжал Алёша; он, видимо, искал этого случая, чтобы высказаться. — Я ведь тоже наблюдаю людей и размышляю о них. Мне иногда целую ночь не спится, а всё представляются разные люди, как живые… Мать моя и вы, и Лида, и все… Вы мне часто представляетесь ночью, Надя, потому что я об вас очень часто думаю.

— Зачем же ты обо мне думаешь, Алёша? Ты бы лучше спал; ведь это очень вредно не спать; оттого вот ты такой бледный.

— Я уж не могу не думать, Надя, я создан таким, — с решимостью объявил Алёша, поднимая на Надю свои глубокие и одушевлённые глаза. — Для меня нет большего наслажденья, как думать… Отчего то, отчего другое… Знаете, Надя, меня часто мучает вопрос: почему люди такие нехорошие? Разве не приятно любить друг друга и помогать друг другу? Если бы я был царь, я бы делал ужасно много добра… А вы, Надя?

— Я бы тоже, Алёша; мне очень нравится сделать кому-нибудь добро. Для меня ничего нет лучше.

— Ну вот и для меня тоже… Значит, я правду сказал. — Алёша опять засматривал в глаза Нади с доброю детскою улыбкою. — А вот что ещё вы мне скажите, Надя, ведь все люди равны, да?

— Я думаю, что равны, Алёша… Бог создал всех людей одинаковыми.

— Ну да, и я знаю наверное, что равны. Я это читал в отличной, в отличной книге. Другой нет такой книги… Отчего же мисс Гук бранит меня за то, что я дружен с Дёмкой? Она говорит, что джентльмену стыдно играть с гадким мужицким мальчиком. Это её любимое слово: джентльмен. Да ведь Дёмка такой же человек, как и я? И он совсем не гадкий: добрый такой, отличный; он мне всё, Надя, носит, вы только не говорите никому: дудочки, перепелов, галчат, воробьиные яйца… Какой он умный, Надя, если бы вы только знали! Право, мне кажется, он умнее мисс Гук. Как вы думаете, Надя?

— Он умный мальчик, я его знаю, Алёша; ведь это Степанов сын, с постоялых двориков? Я его ещё от коклюша вылечила.

Алёша молчал несколько минут, что-то усиленно обдумывая. Они подходили к плетёной беседке.

— А вы знаете, Надя, — опять заговорил Алёша, опустив по привычке голову, — ведь меня никто дома не любит!

— Что ты, Алёшечка? — вздрогнула Надя от неожиданных слов Алёши. — Грешно тебе говорить такой вздор.

— Нет, Надя, я вам всегда правду говорю, — он остановился, подумал и прибавил тихим голосом: — и я сам, Надя, никого из них не люблю… никого…

— А маму? — с тяжёлым замиранием сердца сказала Надя; признанье Алёши ей причинило глубокую боль.

— Я и маму не люблю, Надя, — твёрдо ответил Алёша, широко открыв на Надю свои глаза.

— Ах, Алёша, Алёша, ты бы лучше не говорил мне этого. Я считала тебя добрым мальчиком. Разве можно не любить свою маму? Ведь всякий волчонок любит свою мать!