Девяностые годы

— Ну да, — улыбнулась Салли, — потому-то я…

— Мама говорит, что если уж без этого нельзя, так надо пить только виски, — наставительно заметила Вайолет. — А мистер Джиотти пока совсем не позволяет мне пить. Он очень строг со мной, но это от доброты. Чарли говорит, что я здесь точно в монастыре. Но это все-таки не одно и то же.

И она улыбнулась своей медлительной задумчивой улыбкой.

— Это ужасно, что такая девушка, как вы… — нерешительно начала Салли. Она хотела сказать — вынуждена работать в кабаке.

Но Вайолет угадала ее мысль:

— Это счастье, что я получила здесь место, — сказала она чуть-чуть виноватым тоном, словно оправдываясь. — Маме до зарезу нужны деньги. Когда папа вернется домой, мне больше не нужно будет работать здесь. Может быть, он разбогатеет, и мы уедем отсюда. Тогда я смогу учиться и стану певицей.

— Сколько же вам лет? — спросила Салли.

В больших синих глазах Вайолет мелькнула улыбка:

— Считается, что мне восемнадцать, но это неправда. Мне только четырнадцать минуло. Но вы никому не говорите, пожалуйста. Даже Чарли не знает.

— А кто это Чарли?

— Чарли? Да Чарли Лей. — Вайолет явно удивило, что кто-нибудь может не знать Чарли. — Это мой возлюбленный, то есть был бы, но мистер Джиотти даже не позволяет мне с ним разговаривать. Он говорит, что Чарли — лодырь, вечно торчит у стойки и очень много пьет. Но мне Чарли нравится, и он хочет жениться на мне.

Глава XXXI

Кон и Моррис собрались в путь рано, они решили не ждать завтрака, чтобы добраться до места как можно скорей. Если проголодаются, можно вскипятить котелок и перекусить по дороге.

Видимо, оба они тоже успели опохмелиться. У Морриса лицо отекло и глаза были красные, а голубые глазки Кона все еще блестели от виски, которым он уже успел накачаться. Оба были не в духе и избегали обращаться друг к другу.

Миссис Джиотти и Вайолет вышли на крыльцо, чтобы проститься с миссис Гауг. Миссис Джиотти бранила мужчин за то, что они так торопятся, но с Салли обошлась очень приветливо и ласково, приглашала погостить у них, когда Салли почувствует себя одинокой или несчастной с этими несносными мужчинами.

Джиотти не показывался. Счет, предъявленный им, оказался больше, чем Моррис предполагал. Кон, видимо, был здесь свой человек и мог пить в кредит, но чужому приходилось платить наличными, и Моррис заплатил без возражений, чтобы поддержать свой престиж.

Однако он дал волю своей досаде, рассказывая об этом Салли, когда они снова шагали рядом с повозкой, следуя за Коном, вдоль пыльной дороги, которая поворачивала то на юг, то на восток, извиваясь по обожженной солнцем глинистой равнине; а далеко впереди, у самого горизонта, вставал мираж, маня путников ровной гладью вод и купами тенистых деревьев…

— Неудивительно, что золотоискатели ненавидят эти миражи, — угрюмо сказал Моррис. — Сколько измученных жаждой людей они довели до гибели.

В самом деле, трудно было представить себе, что эта сладостная картина воды и тени — только обман зрения. И Салли хорошо понимала, как она должна действовать на человека, которого мучит жажда в бесплодной, сожженной солнцем пустыне. На восток от этих манящих видений тянулась голубая гряда гор, к которым и направился Кон. Кобыла, сильно прихрамывая, все же упорно тащилась вперед. Теперь можно не торопить ее, сказал Моррис. Ехать по твердой спекшейся глине уже не было тяжело, да и путь их подходил к концу. Кон считал, что от Кэноуны до лощины в горах, где он с Барни Мэлоном несколько месяцев назад открыли месторождение, всего десять миль.

Кон решил, что не стоит пытать счастье вблизи участка Тома Дойля и Биссенджера. Слишком много там уже набралось народу. И находят они пустяки, так сказал ему сам Бизи Баггер.

Время шло, и жара на глинистой равнине все усиливалась. Она давила сверху на путников, пересекавших голое, открытое пространство, над которым, словно добела раскаленный металл, нависло небо; она поднималась с земли, обжигая ноги сквозь подошвы башмаков, высасывая из человека все силы; Моррис и Салли еле плелись следом за Коном и его лошадьми. Накануне в тени было 110 градусов, но здесь не было и намека на тень. Ничто не защищало Салли и Морриса от огненных лучей, изливаемых солнцем, кроме одежды, которая, казалось, вся сморщилась от зноя.

Какое это было огромное облегчение, когда они добрались до кряжа, где два-три дерева отбрасывали на землю черное кружево тени, и наконец увидели на краю лощины сложенный из веток шалаш Кона! Старик расседлал лошадей, привязал одной из них колокольчик и пустил пастись.

Кобыла Морриса стояла, понурив голову, и едва дыша. Салли принялась распрягать, пока Моррис отмеривал лошади ее долю воды. Кон собирался установить опреснитель на соленом озере, расположенном в миле от кряжа. Правда, озеро теперь высохло, но на глубине нескольких футов еще можно было найти воду. Прежде чем они начали взбираться на кряж, Кон осмотрел яму, вырытую им и Барни на краю озера, и убедился, что вода в нее набирается.

Однако пользоваться ею надо было пока как можно экономнее. Опреснитель будет давать воду, годную для питья, но надо еще приготовить для него дров и вырыть еще один колодец, на случай, если в отсутствие Кона в старый упало какое-нибудь животное и загрязнило воду. Кипятильники приходится то и дело очищать от соли и других минеральных осадков, чтобы они не заржавели, так что вода требует труда и времени. Но вместе с тем она является основой всякой жизни в этой полупустыне.

Даже не распаковав вещи и не поставив палатки. Кон и Моррис пошли обследовать местность. Салли видела издали, как они присаживались на корточки, сгребали землю руками и растирали ее на ладони.

— Годится, верно? Говорю тебе, я нюхом чую золото, — услышала она голос Кона. — Завтра я пойду копать вдоль кряжа, а ты можешь заняться продуванием на краю лощины.

Салли начала собирать камни и складывать очаг. Когда мужчины вернулись, вода уже кипела в котелке и обед был готов. Они с удовольствием поели и покурили, а затем неторопливо, как истые старатели, принялись ставить палатки. Почти стемнело, когда они кончили, и в сумерках забелели, точно две раковины, пыльные, залатанные и грязные палатки, поставленные в нескольких ярдах друг от друга на кряже над мертвым соленым озером и широко раскинувшейся глинистой пустыней.

Никогда Салли не спала так сладко, как в ту ночь, говорила она. Вначале, когда она легла, у нее ныла каждая косточка, каждый нерв вздрагивал и трепетал, но скоро она погрузилась в благодатный сон, и утром она была бодра, как обычно. Моррис положил их тюфяки прямо на землю, но он обещал сегодня же сделать деревянные рамы для коек, чтобы у них были удобные постели.

Он вскочил до рассвета и пошел исследовать почву вдоль кряжа. Кон кипятил воду для чая и посмеивался над его нетерпением.

— Успеем, золото никуда не убежит, — сказал он.

Но Моррис с лихорадочной поспешностью проглотил свой завтрак и опять ушел. Он установил грохот и весь день копал землю и просеивал ее.

Кон отказался от помощи Морриса и один ушел на разведку вдоль кряжа. Вернулся он уже под вечер и притащил целый мешок образцов, которые надо было раздробить в ступке и промыть, чтобы узнать, есть ли золото.

Они намеревались назавтра отправиться к озеру, вырыть колодец и установить опреснитель. Поэтому они решили, что сейчас можно взять немного воды для промывки. На всякий случай они сливали использованную воду в бидон из-под керосина, с тем чтобы снова пустить ее в дело, когда она отстоится. А может быть, и следы золота окажутся в воде.

Моррису больше повезло, чем Кону. После того как он осторожно промыл песок с нижнего листа грохота и слил воду, он увидел на дне таза широкую золотую полосу. Таз отливал всеми цветами радуги, и золото весело поблескивало. Моррис смотрел на него, дрожа от волнения. Лицо его сияло радостью.

— Кажется, мы найдем его здесь, Кон! — восторженно крикнул Моррис. — Нужно сейчас же застолбить участок!