Девяностые годы

— Он бы хоть позаботился о том, чтобы Маритана не голодала, пока она носит его ребенка, — гневно возражала Салли.

Племя Маританы еще некоторое время оставалось в лагере подле пересохшего озера; кочевников часто видели в городе. Динни говорил, что воды и дичи теперь так мало в глубине страны, что туземцы вынуждены выпрашивать пищу у белых.

Однажды Маритана привела своих сородичей к миссис Салли в полном убеждении, что та обойдется с ними так же ласково и дружелюбно, как с ней самой. И Салли почувствовала, что под смеющимся взглядом Маританы гораздо труднее отказать старухе туземке в нескольких горстях муки или сахара, чем бывало раньше, когда она говорила кочевникам, подходившим к палатке: «Нет ничего, идите, идите…»

Маритана несколько побаивалась своих родичей: смиренно стушевывалась в присутствии мужчин и проявляла должное почтение к старухам. Но она весело разгуливала с девушками и детьми в своем когда-то нарядном платье, теперь измятом и грязном. Она до упаду смешила своих подруг, важно выступая по неровной каменистой земле, подобрав юбку, как это делала миссис Салли, или показывала, как миссис Баггинс спешит к опреснителю, вихляя жирными бедрами, и ругает Пэдди Кевана за то, что он помогает возчику распрячь лошадей, вместо того чтобы донести ей тяжелые бидоны с водой.

Вскоре Салли убедилась, что разрыв с Фриско не слишком огорчил Маритану. Она была так же весела и беззаботна, как прежде, бродила с места на место со своим племенем, полуголодная и полуголая, хотя на ней еще остались бусы и клочья сшитого вместе с Салли платья.

Моррис отказался от своего намерения передвинуть палатку подальше от Фриско.

— Стоит ли? — сказал он. — Может быть, мы очень скоро переберемся в Мэнзис или в Кэноуну.

За последнее время многие старатели, разочаровавшись в Хэннане, свертывали свои палатки и уходили. А Моррис считал, что их участок дает слишком мало. Тяга в Мэнзис и Кэноуну все усиливалась, спекулянты уже поговаривали о том, что тот или другой из этих приисков может стать центром золотопромышленности.

Крах рудников лорда Фингала в Лондондерри вызвал общее смятение. Шахты, которые были опечатаны впредь до начала разработок в большом масштабе, наконец открылись, и тут-то обнаружилось, что золото уже исчерпано. Новая шахта и поперечный шурф показали, насколько бедна руда под верхним золотоносным слоем. Акции катастрофически упали, и хотя правление компании делало попытки возместить акционерам понесенный ущерб, многие из них разорились. Золотые прииски Западной Австралии стали неходким товаром на европейском рынке.

В Хэннане закрылись лавки и трактиры. Только несколько стариков старателей еще продували золото в лощине между Маританой и Кассиди. Но Фриско все-таки был убежден, что недаром Брукмен, Чарли де Роз и Зэб Лейн так держатся за свои участки на Большом Боулдере. Они уверяли, что «в ближайшем будущем эти рудники оправдают самые радужные надежды, и слава Хэннана вознесется до небес».

Глава XXIX

Моррисом все сильнее овладевало беспокойство и досада. Он окончательно потерял веру в Хэннан, и его бесили рассказы о людях, преуспевающих на других приисках, тогда как он тратил время, ожидая каких-то благ, которых, может быть, и не дождется.

В той шахте, которую он и Фриско вырыли на участке к юго-западу от Кассиди, золото иссякло. Вот уже несколько недель, как они ничего не добывали. Но участок был удачно расположен, и Фриско упорствовал в надежде все же продать его английским перекупщикам. А те, напуганные наступившим застоем, избегали приобретать участки, которые не сулили немедленной богатой добычи. Похоже было на то, что не скоро появятся покупатели к юго-западу от Кассиди.

У Морриса не было наличных денег. Каким образом Фриско ухитрялся всегда быть при деньгах, этого Моррис никак понять не мог. Правда, Фриско повезло: он нажил несколько тысяч во время бума в Кулгарди, но большую часть этих денег он растратил во время разведки и спекулируя на акциях. Однако он все же как-то держался, покупая и перепродавая золото, получая комиссионные со всевозможных сделок, содержа игру в ту-ап. Салли знала, что Моррис кругом в долгу у лавочников и трактирщиков. Неудивительно, что он так жаждет раздобыть денег.

Когда Кон Магаффи вернулся из Кэноуны с новостями о походе на юго-восток, Моррис решил отправиться вместе с ним. Кон был уже старик, но хороший разведчик. Его товарищ только что умер в больнице после отчаянного кутежа, и Моррис легко уговорил Кона взять его с собой в этот поход.

Фриско не чинил Моррису препятствий, когда тот объявил о своем решении, и выплатил ему двести фунтов отступного за его долю; Моррис нашел, что это очень благородно со стороны Фриско, принимая во внимание, что он, Моррис, хотел просто бросить участок, а цена на участки в Хэннане сильно упала.

До Кэноуны было всего двенадцать миль. Но когда Салли шагала рядом с повозкой под палящим солнцем, эта дорога казалась ей самой бесконечной и утомительной из всех дорог. Моррис приобрел повозку на рессорах и старую белую кобылу, чтобы перевезти все их имущество: палатку, одеяла, небольшой опреснитель, грохот, кайло, лопаты, бачок для воды, провизию, жестяной сундучок Салли и чемодан Морриса.

— Если ты устанешь, ты можешь примоститься на крыле повозки, — сказал Моррис, когда они на рассвете пустились в путь.

Он уже не был ни мрачен, ни угнетен, а, напротив, весел и полон энергии, хотя было свыше ста градусов в тени и солнце нещадно жгло дорогу, извивавшуюся среди зарослей. Старик Кон ехал впереди на своей лохматой лошаденке, а следом за ним шла вьючная лошадь. Облако пыли окутывало и его и повозку Морриса.

Кон был крепкий старик, косматый, как дикий козел, и пахло от него тоже козлом. Ему не понравилось, что его товарищ тащит с собой женщину, и он решил не замечать ее. Тем не менее он свернул с дороги, которая была вся изрыта колесами фургонов, и поехал по верблюжьей тропе, чтобы пыль не летела Салли в лицо; и он же первый в полдень предложил сделать привал.

Моррис еще не успел остановить лошадь, потную и задыхающуюся после тяжелой дороги, а Кон уже развел на обочине костер и повесил котелок с водой.

— Можно и перекусить, — пробурчал он. — Какой смысл надрываться?

— Вот это верно, — поддакнул Моррис, отирая потный лоб темно-синим носовым платком.

Лицо его было багрово-красно от солнца и пыли, но, по-видимому, ничто не могло испортить ему настроение. Салли сняла с повозки мешки с провизией, открыла консервы и принялась нарезать хлеб и солонину.

— Сразу видно, что вы привыкли к походной жизни, — пробормотал Кон. — Только для меня режьте потолще.

— И для меня, — усмехнулся Моррис. — Здесь твои деликатные ломтики ни к чему, Салли. Мы любим, чтобы они были большие и толстые.

Кон вооружился ножом.

— Ломоть хлеба и кусок мяса. Придерживайте мясо большим пальцем, вот так, миссис, а потом запейте все кружкой горячего чая. Лучшей заправки нет на свете.

Он пододвинул к себе мяса и хлеба и принялся за еду. Моррис последовал его примеру. Салли тоже положила кусок мяса на толстый ломоть хлеба.

— А ведь вкусно, — согласилась она, с трудом запихивая все это в рот.

Кон заварил чай, наполнил большие кружки горячим черным питьем и отрезал себе еще хлеба и мяса.

— Хорошо! — сказал он, наконец, поднимаясь и потягиваясь. — Вот это, что называется, закусили. Главное — хлеб настоящий. А там, куда мы едем, миссис, будут только лепешки да консервы. Ближайшая лавка за десять миль — хотя вы, конечно, можете прокатиться за покупками в Кэноуну.

Это, видимо, была шутка. Салли из вежливости засмеялась.

— Шикарный лагерь — эта Кэноуна, — продолжал Кон. — Несколько улиц и с пяток трактиров. Деньгами все так и швыряются, и там много веселее, чем в Хэннане.