Девяностые годы

Теперь Чарли появлялся в трактире каждую субботу, напивался и приставал к Вайолет, ревновал ее ко всем, скандалил. Он готов был избить любого посетителя, который подходил к стойке, чтобы поболтать с девушкой. Джиотти запрещал Чарли показываться в трактире, потому что от него просто житья не стало.

— Это правда, — призналась Вайолет. — Но мистер Джиотти смотрел на это сквозь пальцы, пока Чарли платил за вино. Хозяин очень много заработал на нем. А теперь, когда у Чарли нет денег, мистер Джиотти переменился к нему и грозится отправить меня домой, если я не порву с Чарли. В прошлую субботу разыгрался ужасный скандал. И Чарли ушел, заявив, что он убьет себя.

— Какой ужас! — воскликнула Салли, терзаясь тем, что ей нечем утешить Вайолет.

— Мама говорит: если человек грозится покончить с собой, он этого никогда не сделает, — хмуро сказала Вайолет. — Но я боюсь за Чарли, миссис Гауг. У него был такой отчаянный и безумный взгляд, и он сказал: «Жизнь без тебя, Вайолет, для меня ничего не стоит. Если я не могу видеть тебя и говорить с тобой, то чем скорее она оборвется, тем лучше!»

— Нехорошо, что он так мучит вас, — сказала Салли.

Она подумала, что Вайолет, видимо, не принадлежит к тем девушкам, которые легко плачут. Ее угрюмый взгляд выражал напряженную работу мысли, но глаза были сухи.

— Об этом он и не думает, — сказала Вайолет. — И зачем я так сильно люблю его, миссис Гауг? Если бы он не пил, я, вероятно, все-таки вышла бы за него. Но я хочу уехать отсюда, когда папа вернется, и стать певицей.

— Певицей? — переспросила Салли, радуясь, что любовь не отвлекла девушку от заветной мечты. — У вас прелестный голос, Вайолет.

— Мистер Джиотти говорит, что я могу стать мировой знаменитостью, как Мельба, [9] — просто сказала Вайолет. — Он давал мне уроки пения, до того как рассердился на меня из-за Чарли. А теперь он говорит, что если я способна погубить свою жизнь ради первого смазливого лодыря, то со мной не стоит и возиться.

— Я уверена, Вайолет, что вы не погубите свою жизнь, — твердо сказала Салли. — У вас слишком сильный характер и достаточно здравого смысла.

— Вы думаете? Вы серьезно так думаете? — Вайолет обратила на нее сосредоточенный взгляд.

— Уверена, — повторила Салли.

Вайолет сказала, что ей пора возвращаться. Она слезла с повозки и постояла на пыльной дороге, глядя на Салли.

— Надеюсь, вы правы. Я хочу надеяться, что вы правы, миссис Гауг, — проговорила она с сомнением в голосе.

Салли хотелось сказать ей на прощание что-нибудь утешительное и ободряющее.

— И помните, Вайолет, — крикнула она, обернувшись, — первая любовь — не последняя любовь!

— Чего ради она это сказала? — спрашивала себя Салли, погоняя кобылу. Разве она не полюбила Морриса, когда была немногим старше Вайолет? И разве она и до сих пор не любит его? И неужели она могла бы полюбить кого-нибудь другого? Нет, конечно, нет. И все же Салли старалась отогнать мысль о том, что ее пылкая любовь к Моррису уже перешла в спокойную привязанность. В браке люди привыкают друг к другу, говорила она себе. Вполне естественно, что между ними уже нет прежней влюбленности; но это вовсе не значит, что связывающие их узы стали менее прочными или менее дороги им. Напротив, это значит… Что это значит?

Салли хлестнула свою клячу. Она торопилась пересечь пустынную равнину до наступления сумерек. Пока Салли разговаривала с Вайолет, кобыла ползла, как черепаха. Если она теперь захромает, будет очень плохо. Салли радовало, что Вайолет доверилась ей. И она надеялась, что девушка послушает ее совета. Она так молода и вместе с тем рассуждает как взрослая; так трезво смотрит на жизнь и все же сбита с толку своей любовью к Чарли.

Хоть бы ей повезло, она могла бы стать знаменитой певицей, думала Салли. У нее, бесспорно, прекрасный голос, и если обстоятельства сложатся благоприятно, она создаст себе славу. Но вырвется ли она когда-нибудь из этого дрянного трактира, из атмосферы необузданных страстей, которые разжигает этот пустынный, спаленный солнцем край?

Мысли Салли были так заняты судьбой Вайолет, что она не замечала дороги. Закат уже пылал, а горный кряж все еще неясно маячил вдали, когда вдруг она поняла, что темнота наступит раньше, чем она доберется до Лощины Кона. Но она видела на горизонте знакомое нагромождение валунов и знала, куда надо держать путь.

Небо окрасилось в лиловые, затем в зеленые тона; вспыхнули первые звезды; Салли начала тихонько напевать под размеренный шаг кобылы, которая, несмотря на усталость, шла теперь бодрее, так как чуяла конец путешествия.

Салли не чувствовала себя чужой в этих необозримых таинственных просторах. Ведь это все та же Австралия, говорила она себе. Правда, здесь все совсем иначе, чем в южных лесах, где она выросла. Но это тоже ее родина, и здесь она дома. Она доказала Моррису, что может быть самостоятельной, и не боится этого. Ей не терпелось рассказать ему все, что она слышала о походе на Лейк-Дарлот, и как она пила чай у миссис Джиотти.

«Первая любовь — не последняя, Вайолет!» Все-таки странно, почему она это сказала? И почему эти слова то и дело приходят ей на ум?

Когда лошадь, спотыкаясь, перевалила гору и начала спускаться, Салли соскочила наземь и повела ее под уздцы. Немудрено было и заблудиться в такой темноте. Она громко позвала Морриса, и он издали ответил ей. Увидев пламя костров в Лощине, она очень обрадовалась. А вот и Моррис идет встречать ее с фонарем.

— Ах, милый, как хорошо опять быть дома!

Глава XXXIII

Пока Салли ездила в Кэноуну слухи о походе на Лейк-Дарлот уже дошли до Лощины Кона. Всего пять-шесть человек еще искали россыпи на своих участках, да и те за последние недели добывали всего лишь по нескольку унций. Поэтому они немедля вытащили столбы, скатали палатки и одеяла и приготовились пуститься в путь.

Весть о походе привез агент одного английского синдиката. Он ездил осматривать участок Тома Дойля и Биссенджера на северо-востоке и решил также взглянуть и на Лощину Кона. Месторождение заинтересовало его, и он уплатил Мак-Гину и его товарищам сто фунтов за их участок; Моррису с Коном он предложил сто фунтов за россыпь и триста фунтов за участок под разработку руды.

Кон ухватился за это предложение. Он хотел отправиться в Дарлот, и хотя Моррис полагал, что следовало бы дождаться более высокой цены, он в конце концов согласился с тем, что и это хорошо: ведь залежь оказалась очень бедной. Россыпное золото в Лощине было, по всей видимости, почти исчерпано. А главное — Моррис не меньше Кона жаждал попасть на Лейк-Дарлот.

На другое утро Кон поднялся чуть свет и привел своих лошадей. Салли помогла Моррису снять палатки, уложить грохот в повозку и погрузить на нее инструменты и лагерное снаряжение. Она тоже рада была расстаться с этим голым, унылым местом, с угрюмым кряжем, мертвым озером и необозримой выжженной солнцем равниной. Ей, так же как и мужчинам, хотелось поскорее собраться и выступить. Через час они с Моррисом уже шагали вслед за Коном по спекшейся глине.

Кон ехал впереди на верховой лошади, а за ним плелась вьючная. Салли и Моррис шли рядом со своей повозкой. На повозку им пришлось погрузить опреснитель, который они разобрали, остановившись у озера. Они очень беспокоились, вытянет ли кобыла такой груз: ведь она только накануне прошла весь путь туда и обратно.

— Ничего, вытянет, — заявил Моррис, который был настроен оптимистически. — Она умница, наша старушка, так же как и ты, моя дорогая.

Салли рассмеялась:

— Разве я похожа на старую клячу?

— Не совсем. У тебя нет одышки и не дрожат коленки, — согласился Моррис. — Но ты так же честно готова тащить тяжелый груз.

— Моррис! — воскликнула Салли, обрадованная похвалой мужа.

— Лощина Кона — самый трудный лагерь, какой мне приходилось видеть, — сказал Моррис. — И никогда я не встречал такого враждебного отношения к себе со стороны старателей, как здесь. Кончено, мы с Коном сами виноваты: обошли правило. Но в общем мы не в убытке. Вот увидишь, скоро акции Лощины Кона будут выпущены на рынок по фантастической цене и какой-нибудь английский биржевик наживет на этом тысячи.